Полет в глубину

Глава 10. Ангел

Торик уснул не сразу — слишком волновался: не каждый день отправляешься не просто «погулять в космос», а еще и к другой звезде — чьей-то душе. Получится найти ее или нет? Что ждет его там, в неизведанных глубинах чужой души?

Надо успокаиваться. Пошловатая милицейская поговорка «нет тела — нет дела» в случае с погружениями обретала особый смысл. Пока ты не уснул, не стал просто «телом», сосудом для транспортировки души, исследований все равно не провести. В ходе экспериментов они активно учились быстро засыпать, применяли разные техники и делились друг с другом опытом. Самое сложное — отключить непрерывный бег мыслей. Судя по книгам, люди для этого мысленно читали молитвы или специальные мантры, но им с Зоей это не годилось.

Торик предпочитал метод дыхания. Дышишь ровно, глубоко и размеренно, словно уже спишь. При этом медленно считаешь. На вдохе до пяти, на выдохе до семи. Числа можно брать и другие, главное, загрузить мозг бесполезной работой и задать ритм дыхания. Иногда этого не хватало, но сегодня… Он мягко уплыл в сон…

* * *

…я снова в этом странном плоском «космосе», неощутимо двигаюсь среди моря Хаоса. Сегодня мне все кажется уже не таким диким, я даже отваживаюсь оглядываться — времени у нас много. Строго говоря, это не пространство, скорее, поверхность. Не застывший лед и не морская вода. Интересно, это плоскость или гигантская сфера? Надо будет спросить у Зои, когда она сюда доберется. Обычно ориентируешься по горизонту, но здесь так сумрачно, что горизонт прячется во тьме.

А сверху что? Полусфера? Полупространство? Нет ощущения, что я плыву без всякой опоры. Наоборот, кажется, что я плотно опираюсь на поверхность этого «моря». Значит, вторая половина должна быть внизу, подо мной, в толще этой «воды»? Или это — тончайшая пленка, а под ней — другое полупространство с иными свойствами?

Интересно, что в этой толще подо мной? Она неоднородна, там медленно ворочается что-то огромное. Водятся ли там обитатели? Или это безжизненный эфир, о котором так долго рассуждали ученые былых времен? Забавно все вышло. Доказали опытами, что эфира никакого нет, поставили крест на идее, а слово в языке осталось. Отец все вечера путешествовал в эфире, ловил ускользающие голоса далеких душ. А я теперь занимаюсь еще более странными вещами — плыву в несуществующем эфире навстречу другой душе.

Долго ли мне плыть? Умозрительно мы решили, что такие путешествия не должны занимать годы и столетия, как путь к реальным звездам. Слишком много разговоров о встречах и поисках душ. Но это теория, а на практике…

«Впереди» вроде бы стало чуть светлее. Мы что, прибываем на станцию, как поезд в Москву? Сейчас начнутся гнутые рельсы и переезды-перескоки туда-сюда? Словно в ответ на эту шутливую мысль началась болтанка. Не так, как ощущается турбулентность в самолете, когда думаешь, что он сейчас развалится, а до земли тебе еще падать и падать, нет. Просто до этого внутреннее чувство равновесия обманчиво сообщало, что я в состоянии покоя. А теперь начались слабые хаотические толчки туда-сюда. Вот опять. И еще.

А потом у-у-умпф! Я погружаюсь в мутное варево, где меня вертят и крутят цвета, звуки, прикосновения, переворо-о-о… ух как завертело-то! И отпустило. Все заняло буквально секунды. Я уже в новой душе? Меня куда-то несет со страшной силой, влечет, толкает. Вспыхивают обрывки сцен, мелькают чьи-то воспоминания — слишком краткие, чтобы разглядеть. Кто это? В чью душу меня принесло? Мелькают полустанки души, картинки иногда кажутся знакомыми, но исчезают слишком быстро, чтобы их осознать. И запах… чего-то привычного тут же сменяется отвратительным зловонием, но и оно улетает в никуда. Ой, а сейчас совсем странное ощущение — меня будто изо всех сил ты-ты-ты-трясет сначала крупно, потом все мельче, мельче и вдруг…

* * *

…Раннее утро, чуть рассвело. Мороз-то какой нынче, пар изо рта так и вьется, а мне нипочем, кровь горячая — я морозов не боюсь! Опять же, мама дала платок, он теплый. Тужурка, конечно, на рыбьем меху, но ничего, дойду. Грудь вот только вся перетянута, дышать трудновато. Да и молоко как бы не сцедить ненароком.

* * *

Грудь? Молоко?! Я что — женщина? Платок, тужурка — точно женщина. Ничего себе занесло меня! А еще как-то мне внутри чужого восприятия некомфортно, неуютно. Не то что возвращаться в маленького себя. Видимо, другой человек совсем иначе воспринимает окружающий мир.

* * *

А вот тюк с бельем, как на грех, сегодня тяжеленный, еле несу. Зима выдалась морозная и вьюжистая. Снег хрустит под валенками, зато калоши не нужны. Речка укрыта льдом. Спокойно ходят не только люди, но и возки лошадей. Стирки много, надо искать, где мужики пробили полынью, тащить туда тюк.

Ой, не заладилась у меня сегодня стирка. Как нарочно, вчера никто не выходил на реку, и самая удобная полынья у мостков крепко затянулась — воду никак не достать. Как нарочно, на берегу ни одной палки — ну хоть чем бы лед пробить… Обычно мальчишки играют, от них хоть что-то да остается, а тут — пусто.

Ну, что делать, вздыхаю и шагаю домой. Губы стянуло от мороза, но я их разминаю, шепчу себе по-военному «Ать-два, ать-два», так и идти веселей. Стужа-то какая у-ух, промерзла вся! Вот он и дом, соломенная крыша. В доме-то оно не сильно теплее, но мне хорошо: тут хотя бы ветра нет. Дров на всю зиму мало, приходится экономить. А где же моя Верочка? Вон она, спит, калачиком свернулась, как кошка, и мамки своей не чует. Спи-спи, дочка, мамке-то пока работать надобно.

* * *

Я пытаюсь хоть как-то сориентироваться. Новорожденная Верочка? Соломенная крыша? Так это что, выходит, бабушка Саша, только совсем молодая? А ее дом — это домик над Пральей? Только еще до всех переделок: без сарая, без крыльца, без крыши… Какой же он маленький! А Верочка-то, выходит, это… моя мама? Я попал в самое начало 1940 года. Значит, бабушке всего двадцать три.

* * *

Нашла кочергу. Вот и хорошо, будет чем лед долбать. Выхожу на улицу. Ой, мороз-мороз! А дома-то, оказывается, теплее было! Снова тащу огромный тюк белья, да еще и кочергу. Пальцы к ней примерзают, так дело не пойдет! Пристраиваю кочергу под мышку, перехватываю тюк поудобней и иду дальше. Работа у меня простая — отстирать. Как хошь. Хучь волоком, хучь щелоком. Дело-то нехитрое: кунай белье в ледяную воду да полощи, только вот щелок-то беречь надобно, его вечно не хватает, потому его жалко. А руки мои — не жалко. Немеют руки на морозе, а ты жмыхай да скребыхай, снова и снова — знай полощи — щелок-то не больно отстирывает. В прошлый раз вон приболела, так хозяйка нарочно велела все перестирывать. Ладони стерты до кровавых мозолей — а кому какое дело? Нанялась, так служи! Где еще работу найдешь? Пусть платят обидно мало, гроши, еле-еле свести концы с концами. Но иначе где же взять?

Э-э-эх, грехи наши тяжкие! Вот они мостки. Кладу белье. Беру кочергу и пытаюсь раздолбить лед в полынье, а он не поддается. Слишком крепок. Схожу с мостков прямо на лед, белье авось пока полежит, все одно вокруг нет никого. Стучу еще, ничего не получается, я начинаю злиться. Пробую со всей силы грохнуть проклятый лед. Ага, трещинка потянулась! Еще раз! Еще! Еще и… рухнула в воду с головой. И тут же — как нарочно! — на голову валится злосчастный тюк с бельем!

Ох, как обожгло-то, как огнем! Испугалась до жути. Сердце бьется бешено. Скорее вылезать! А не тут-то было. Я кричу, зову на помощь, а вокруг — никого. Все еще спят и выйдут нескоро. А одежда все тяжелее…

Я уже не чувствую онемевших рук, но все тяжелей и медленней еще пытаюсь бестолково уцепиться за край полыньи. Бесполезно. Лед скользит, края обламываются. Одежда тянет вниз. В голове беспомощно бьется одна мысль — не о себе, о дочке… Верочка моя. Одна ведь останется, горемыка.

Меня затапливает еще не вода, отчаяние, когда поняла, что уже не вылезу. Никто не поможет. Мягко, тяжелым кулем ухожу под воду. Вот теперь вода. Воздуха! Дышать! Хотя бы дышать! Нет сил. Сознание ускользает, тает. Мне уже не холодно. Мне никак. Лишь слегка приоткрыты веки.

Потусторонние? Нет, просто посторонние ощущения. Размазанный силуэт. Сильные руки. Вялые мысли. Кто? Как? Никого же не было? Что со мной делают? Куда тащат? Зачем? Я же утопла…

Прихожу в себя, а все тело сотрясает лютая дрожь. Нет, я не дома и не в больнице. Я лежу на снегу, на тропинке, ведущей к реке. Кое-как собираюсь с силами и ползу домой… Еле-еле протискиваюсь в дверь: вот как обледенела одежда — колом стояла. Дома Верочка проснулась и плачет, а я ничего не могу поделать — ни на ноги встать, ни снять ледяную одежду. Доползаю. До. Печки. И… теряю сознание.

* * *

Я-наблюдатель в полнейшем ужасе! И что мне теперь делать внутри этого холодеющего тела? Как так?! Она не могла умереть! Я же знал ее гораздо позже — живую! Или я все понял неправильно? Ведь имен никаких не называли. Вдруг это еще кто-то, просто их дочерей зовут одинаково? Нет, не должно такого быть! Я буквально по крохам собираю все, что мама рассказывала мне о своей маме, о бабушке Саше.

Ладно, об этом я подумаю позже, сейчас надо выбираться. Я не хочу пережить смерть, даже если она не совсем настоящая. Зоя! Забери меня отсюда! Так, спокойно, у меня же есть «стоп-кран». Пальцами по стеклу, ага, высокий свист, осталось…

Стоп! Что я делаю? Я в панике замираю. Куда меня вынесет стоп-кран из чужой души? Никто не знает, а экспериментировать сейчас совсем не к месту. Как же выбраться из этого ужаса? Я в полной темноте — ведь глаза у нее закрыты. Слышен только горький плач ребенка — моей мамы… Он все тише, все дальше… Меня охватывает отчаяние.

Тьма уступает место серости, плач тает где-то вдалеке, растворяется запах промороженного помещения и керосина. Я куда-то двигаюсь, причем все быстрей и быстрей. Молниями вспыхивают отголоски сцен. Неужели Зоя решила меня дотащить до космоса? Ай, молодец! Ну все, я в надежных хрупких руках, не терпящих прикосновений. Остается только ждать. И надеяться…

* * *

…отчаянно колотилось сердце, но явь уже поборола видения. Торик прохрипел: «Мы молодцы. Все получилось!», а она не знала, что и думать. Просто стояла, бледная и растерянная, и смотрела на него с ужасом. Ладно, погружение удалось, хоть и на грани катастрофы, да, он вернулся. Но так нельзя! Она пока не знает подробностей, но понятно же, что, если эксперименты будут так тяжело восприниматься путником, ни о каком продолжении исследований не может быть и речи. А если бы он сейчас умер в погружении? Запросто — сердце бы не выдержало или инсульт случился. И к чему тогда все их успехи? Так нельзя. Это надо прекратить. И чем раньше, тем лучше.

В комнату заглянула встревоженная Вика:

— Как он, очухался?

— Да вроде, — Зоя нервно повела плечом и нервно прикусила кончик пальца, даже не заметив этого. — Тебе помочь с ужином?

— Нет, сама сделаю, лучше побудь с ним.

— Да я и так уже, — она взглянула на часы, — два с половиной часа беспрерывно «с ним».

— А, так ты хочешь развеяться? Ну, пошли тогда! Заодно поболтаем, — потом обернулась к Торику. — Ты пока… полежишь?

— Я… не знаю. Нет, буду вставать.

— Давай приходи в себя. Пройдись, умойся.

— Нет! — его даже передернуло. — Только не вода!

— Как хочешь, — пожала плечами Вика, и они с Зоей вышли.

Зоя на миг удивилась, почему Вика так спокойна и беспечна. Но потом сообразила: она же ничего не знает, для нее этот опыт ничем не отличается от сотен предыдущих. А вот для Зои… Они явно переступили грань допустимого, и с этим придется что-то делать.

* * *

— Интересно, а почему вдруг бабушка-то? — недоумевала Вика. — Ты считаешь ее главным человеком своей жизни?

— Я бы так не сказал. Хотя спроси «кто главный?», я не смогу тебе однозначно ответить.

— Точно, — усмехнулась Вика и подмигнула Зое. — У него все сложно. Назвать любимую книгу или фильм — проблема.

— Если только один — да, трудно. Они же все разные.

Зоя будто не слышала их перепалки.

— А правда, почему именно она?

— Не знаю. Может, это я был для нее главным человеком в судьбе? Особенно в последнее время.

— Получается, отношения душ несимметричны?

— Мы пока так мало знаем.

— Сколько лет ей там?

— По моим прикидкам, двадцать три.

— Всего? — удивилась Вика. — Меньше, чем мне. А у нее уже дочка и такая ужасная работа. Бр-р! В ледяной воде стирать руками… Она не могла что-нибудь полегче найти?

— Не могла, Вик. Время было трудное, перед войной. В глубинке русской деревни многим жилось несладко. Какой там платить, себя бы прокормить.

— Ну, не знаю! Пошла бы в школу преподавать! Платят мало, но…

— Вик, ну какая школа? У нее самой два класса образования. Писала и читала с трудом.

— А, ну… — смутилась Вика.

— Как она вообще попала в такую ситуацию? — спросила Зоя. — Случайная беременность?

— Нет-нет. Надо у мамы уточнить, но мне рассказывали так. Девушкой она была бедной, но видной, многим нравилась. Но с кем попало не гуляла, себя берегла.

— Понимаю, — уважительно кивнула Вика и слегка покраснела.

— Потом к ней посватался один парень. Официально приходил просить ее руки. И ее мама, моя прабабушка, согласилась. Их даже расписали в сельсовете, и бабушка ушла жить к ним в дом.

— И что? Поругались? Или его на войне убили?

— Нет, война еще не началась тогда. К ним приехала погостить его тетя, богатая и властная. Ну и… скандал устроила. Мол, зачем всякую голытьбу в наш славный род пускаете, гоните ее в шею, нам такие здесь не нужны.

— И они сразу согласились с какой-то теткой? — удивилась Вика.

— Не сразу, но… согласились. Видимо, его родители и так сильно сомневались, а тут еще влиятельная родня. Это сейчас нам кажется нелепым. А тогда она могла так их ославить, что с ними никто бы не захотел иметь дела. Они испугались и прогнали молодую жену.

— А она уже родила тогда? — уточнила Зоя.

— Нет. Она тогда даже не знала. А потом, когда родила, его родители приходили к ней. Предлагали взять внучку к себе. Обещали обеспечивать и воспитывать как родную — впрочем, она же и так им родная.

— И она согласилась?

— Нет. Они поставили условие, чтобы бабушка навсегда исчезла из их жизни. Она подумала: как она будет жить, зная, что на соседней улице у нее растет дочь, с которой она даже поговорить не сможет. И отказалась. Сказала, нет уж, как смогу, сама поднимать буду.

— Понятно, — мрачно подытожила Зоя. — Век другой, а нравы все те же.

— Погоди, — подняла голову Вика. — Ты говоришь, работы не было, а как же она эту тогда нашла?

— Ходила по соседям, по знакомым. Просила хоть что-нибудь. Но три месяца нигде и ничего не могла найти.

— А потом?

— Среди окрестной бедноты чудом удержались две достаточно зажиточных семьи. И однажды старая барыня желчно спросила: «Стирать будешь? А то зима скоро, своих-то жалко…»

— Вот ведь зараза, жалко ей! — негодовала Вика. — Понятно: как расходный материал взяли. Кошмар!

— Но при этом хоть мало, но платили. И на эти гроши они в итоге выжили. Хотя было очень трудно. Представляешь, она до самой весны стирала в той же полынье. Бесплатно. В счет тюка с бельем, что утонул в то утро, упав с мостков вслед за ней…

Они помолчали. Зоя доела последний сухарик, обмакнув его в чай, и осторожно спросила:

— Слушай, можешь считать меня глупой, но я не понимаю самого главного. Где ты только что был?

— В душе бабушки Саши.

Она посмотрела на него мягко, как на несмышленыша:

— Торик, ну в какой душе? Насколько я понимаю, бабушка твоя давно умерла?

— Да, в восемьдесят втором, двадцать лет назад.

— И душа ее улетела… в рай? Или куда они там улетают после смерти.

— Ну… видимо, на самом деле оказалось, что все не так.

— А как? — сразу спросила Вика.

— Похоже, когда человек умирает, его душа остается… э-э… там, где она была. Уж не знаю, меняется она при этом или нет.

— И в нее можно заглянуть с помощью нашей техники… — задумчиво произнесла Зоя. — Ох, не нравится мне все это.

— А по-моему, здорово! — воскликнула Вика. — Можно сгонять в гости к древнегреческим философам, к Гауссу или Декарту!

— Угу, или к Гитлеру, — буркнул Торик.

— Вот-вот, — недобро кивнула Зоя.

— Погоди. У меня вопрос крутился… — Вика щелкала пальцами, надеясь, что это поможет ей сосредоточиться. — А! Выходит, она не умерла там, у печки? Тебе просто показалось?

— Она сознание потеряла от шока, насколько я понял. Но по фактам получается, что потом все же пришла в себя.

— Да, они были куда крепче нас, — заметила Зоя, помолчала, а затем тихо спросила: — А кто ее из проруби вытащил?

— Вот тут загадка, — ответил Торик. — Она так и не узнала, кто это был. Если человек, почему только вытащил из воды и бросил? Почему не помог дойти хоть куда-нибудь? А если уж так все равно ему — зачем тогда вообще из полыньи вытаскивал? Никто так и не признался даже после многих расспросов.

— И правда загадка, — шепнула Зоя.

— Для себя она решила, что это был ангел. Ее ангел-спаситель. А кто же еще?

— И что, — подпустила шпильку Вика, — у ангела силенок не хватило?

Торик в ответ развел руками. Но Зоя вдруг заметила:

— Или ее судьба на тот момент оказалась неопределенной. Он спас ее в критической ситуации, а дальше уж — как получится: то ли выживет, то ли нет.