Полет в глубину

Глава 26. На дне души моей

Торик не собирался сбегать из своей реальности. По крайней мере, до такой степени. Да, привычная жизнь ощущалась невыносимой. Ему хотелось новых контактов, иных впечатлений. Хотелось вырваться из паутины прошлого, облепившей все аспекты его жизни.

Теперь он брел куда глаза глядят. Подсознание, а может, и сама глумливая Судьба вели его по местам разочарований. Заводила в такие места, куда ему не хотелось не только возвращаться, но даже вспоминать об их существовании. Он медленно брел по парку, где однажды в школе его подстерегла шайка маленьких бандитов и избила так, что он едва не остался без зубов. Потом добрел до дома, где жила Лика. В памяти тут же зазвенели ее гневные слова: «Ничего у вас не выйдет. Без меня вся ваша группа — ничто!» В какой-то мере она оказалась права, но признать это было слишком больно.

Он свернул к большой улице, где ходили троллейбусы, и сел на один из них, не глядя на номер: какая разница, куда ехать? Пусть троллейбус увезет его как можно дальше из этой жизни. Торик огляделся, заплатил за билет назойливой кондукторше и вдруг с удивлением увидел, что у него с собой подозрительно полная дорожная сумка. Он совершенно не помнил, как собирался, клал туда какие-то вещи. Открыв сумку, он удивился еще больше: весь объем занимала кое-как сложенная сетка Фарадея. В угол упирался ящичек Мнемоскана. В другой — пакет пряников. И все.

Ну и ладно, вяло подумал Торик, машинально застегнул сумку и невидящим взглядом уставился на проезжающие мимо него остановки, полные людей, которые суетились, куда-то стремились, улыбались и огорчались. Словом, занимались обычными человеческими глупостями, не имевшими к нему никакого отношения.

* * *

Следующее, что он воспринял, был троллейбус, что застыл с раскрытыми дверьми на конечной, и кондукторша, видимо, вот уже минут пять пытается объяснить ему, что надо выйти. Торик вздрогнул и пошел было к выходу, но споткнулся о сумку, тут же вспомнил про нее, подхватил и вышел лишь теперь окончательно. Троллейбус с облегченным вздохом закрыл двери и медленно покатил прочь.

Музей разочарований продолжил свою экспозицию: Торик смутно ощутил, что оказался в порту. За всю свою жизнь он побывал здесь лишь раз, по ошибке: в детстве зачитался в троллейбусе учебником химии и проехал все мыслимые и немыслимые остановки. Рядом тянулись частные домики, в одном из них залаяла собака. Тут же откликнулась лаем соседняя. Да что ж за жизнь такая, постоять спокойно не дадут!

Он медленно шагал куда-то вбок, наугад. Троллейбусная линия осталась далеко позади, когда он вышел к старому затону реки на пересекавший его понтонный мост. На секунду очень захотелось зашвырнуть сумку в воду, а то и самому последовать за ней, но даже это сделать было лениво. Он прошел мост, поднялся по ржавым ступенькам и теперь брел среди частных домиков Острова. Формально Остров считался то ли микрорайоном Города, то ли просто одной из его улиц, а на деле представлял собой крохотное изолированное поселение. Куда его черти занесли?

Снова залаяла собака. Но теперь к ее заливистой ругани добавились хриплые человеческие слова:

— Э, мужик, че надо?

Торик обернулся на голос. На него хмуро смотрел бомжеватого вида мужичок, постепенно наливающийся агрессией.

— Яр-рь че надо тут, э?! — сказал он громче и злей и двинулся ближе, не обращая внимания на яростный лай собак.

— Ну-ка сгинь! Он ко мне пришел, — раздался вдруг уверенный голос сзади.

Торик оглянулся. Черные патлы, болезненно-бледное лицо с красноватыми пятнами на впалых щеках, пронзительный взгляд черных глаз, оттененных темными кругами. Черная кожаная куртка с клепками. Джинсы, явно знававшие лучшие дни…

— Ярик? — искренне удивился Торик. — Сто лет не виделись.

— Пойдем в дом, что ли? — неуверенно предложил собеседник. — А то ходят тут… — он бросил недобрый взгляд на бомжеватого.

— А я чо? — сразу стушевался агрессор.

Ярик махнул рукой в сторону кособокой хижины вида откровенно пугающего и крайне ненадежного, где, по всей видимости, обретался. Нелепая крыша нависала разоренным вороньим гнездом, ставни покосились и не выпадали только чудом. Краски на стенах почти не осталось. Самым чужеродным элементом этой композиции смотрелась бледно-желтая дверь. Ярик прошел первым и бесцеремонно толкнул ее коленом.

— Ты ко мне шел-то? — уточнил Ярик, когда они через залежи вонючего хлама пробрались в комнату, тускло освещенную убогой лампочкой без абажура.

— Не знаю, — честно ответил Торик.

— Ну… я не против так-то, ко мне редко гости заходят. Чай с сухарями, гашиш или чего покрепче?

— Нет, я… — смутился Торик.

— Ладно. Разберемся. Садись вон туда, что ли. А я на кровать.

* * *

Жить у Ярика оказалось… странно. Но раз уж Торику хотелось сменить привычный быт на что-то радикально новое, получилось отлично. В полном согласии с философией своей жизни он пришел сюда случайно. Или так думал.

Ярик чувствовал, что Торик не в своей тарелке, но не пытался лезть в душу. Иногда они болтали ни о чем. Пару раз даже принимались петь под гитару. Пусть они далеко разошлись по жизни, у них остались общие моменты прошлого. И самым ярким из них стала песня Ярика со словами:

Вновь вчера приснился мне

Белый парус вдалеке,

Уходящий и манящий вдаль меня.

Я хотел его догнать,

Снова в детство убежать,

Наступил и оказался в пустоте...

Ярик подпевал, закрыв глаза и качая головой в такт для большей выразительности. Здесь некого было очаровывать и шокировать, поэтому он не стал ни рычать, ни визжать, а просто пел, как типичный безголосый турист. Или мальчишка со школьной сцены. Маяк общего прошлого манил не хуже парусника, о котором они пели. Неустроенная жизнь отодвинулась куда-то далеко, а сами они уплывали по бесконечному морю туда, в сказку света и добра, в переливах солнца с морем голубым… Плыли, полные надежд на лучшее, пока звучала песня.

Но песня закончилась, а жизнь — серая и бесцельная — продолжалась. Поэтому Ярик привычно закинулся, а Торик попил пустого, зато крепкого чая, а потом развернул свой прибор, улегся на диван, укрывшись сеткой, и уснул. Ярик не возражал — каждый по-своему с ума сходит, тем более как раз накатило, и ему стало все равно. Потом Торик благополучно вернулся по таймеру, так что беспокоиться не пришлось.

Вот на другой день получилось непонятно. Когда Ярик пришел в себя, он увидел, что Торик так и лежит, подключенный к прибору, но прибор не светится и, похоже, не работает. И вообще ничего в доме не работает, потому что выключили свет. Сам Торик при этом тоже не работал, будто и его выключили. Впрочем, Ярику, в гуще его сладкого бреда, это как раз показалось логичным, и делать он ничего не стал. И только на следующий день собрался с духом и позвонил Курбатову. А потом закинулся еще раз. Для верности.

* * *

…Я был сказочно богат:

Я имел забытый сад

И не верил в то, что стану старше я…

(Песня «Это было так давно» группы «Машина времени»)

…И снова детство, Кедринск, отрада моей души! Какое счастье вырваться из этой невыносимой действительности и буквально через несколько минут оказаться здесь, в уютном и благословенном Двудомике. Заново открывать для себя нехитрые секреты гитары, любоваться подборками книг по естествознанию, оставшимися еще с пятидесятых стоять на полке в ожидании того, кто бы их полистал. Летний день не казался ни слишком ярким, ни слишком жарким. Совсем рядом, в шаге за дверью, мирно шумели два больших тополя, еще не напоминая о последних днях бабушки Софии. Да и сам Двудомик — чистый, вымытый, свежий, напоенный солнцем, ничем не напоминал пыльный сарай, в который превратится годы спустя. Воплощенная мечта! А вот и любимая полка с истрепанными книжками в бумажных обложках — эх, жалко, взять и раскрыть нельзя.

За стенами послышались осторожно шаркающие по траве шаги, и вот уже в «окне» — в одной из стен Двудомика, заделанной стеклом от пола до потолка — показалась бабушка. В руках — неизменный секатор, крохотная лопатка и старый пояс: временная веревочка для будущего букета. Взгляд сосредоточен: она выбирает подходящие к случаю и настроению цветы. Все эти мысли и образы проскакивают во мне за пару секунд, пока бабушка проходит мимо окна дальше, в сад.

Я не собираюсь надолго здесь задерживаться, только немного подышу безмятежностью момента. Специально выбрал такой, где мне уж точно ничего не угрожает, а будет лишь приятное и знакомое. Благодать. Хотя неумелое треньканье несколько напрягает. Ну да ладно.

Обнаружил новую особенность погружений. После наших космических эскапад я научился и в обычных сценах слегка менять точку зрения. Скажу больше: даже без помощи Зоиного движителя мне удалось отклониться в сторону от «сюжета» настолько, что я оказался за стеной Двудомика! Да, прямо в саду, над лавочкой, откуда смог разглядеть Гнездо — дом бабушки Софии. Правда, ненадолго. Удивительно. Возможно, погружения хранят еще множество тайн. Возможно, в этой жизни еще не все так безнадежно. Возможно, разрыв с Зоей все-таки не окончательный…

Внезапно меня сворачивает в тугой комок и бросает в иную перспективу. Я снова внутри Двудомика, неумело бренчу на гитаре, а непривычные пальцы болят и путаются в ладах и струнах. Пытаюсь осознать, что произошло.

Похоже, Зоина «теория шпрот» верна: в этом погружении я прошел сцену от начала до конца, теперь она «перемоталась на начало» и воспроизводится заново. Интересно, она повторится в точности или с небольшими вариациями? Попробую сдвинуться. Получается, но лишь на небольшие расстояния. О, снова за окном прошагала бабушка, неутомимый охотник за цветами. Значит, эта сцена будет повторяться, пока у меня не закончится время погружения.

Тоже неплохо. Надеюсь, я не успею устать. Жаль, что без компьютера нельзя запустить наш «стоп-кран»: его некому отслеживать. В нормальной жизни сейчас я бы уже вышел. Ладно, когда час погружения закончится, система выведет меня сама. А пока буду наслаждаться безмятежностью.

* * *

Я сбился со счета — это девяносто седьмой повтор или уже сотый? Меня снова сдернуло в исходную точку Двудомика, я терзаю ненавистную гитару, и мне все это чертовски надоело. Люди! Заберите меня отсюда!

* * *

С прибором явно что-то не так. Ну не может один час погружения субъективно длиться так долго! Система зациклилась, сбилась или Ярик сел на прибор и сломал его? Но и в этом случае я бы все равно проснулся. Или нет?

* * *

Да уж… Нечего было смеяться над фильмом «День сурка». Теперь я сам угодил в короткую временную петлю, конца которой не видно. После шеститысячного повтора я устал негодовать, после двадцатитысячного — устал надеяться. Попутно узнал, можно ли в таких условиях спать. Оказалось — не совсем (глаз у меня нет, закрыть нечего), но я способен впадать в более инертное и пассивное состояние, напоминающее сон. Я по-прежнему ощущаю окружающую реальность, но она почти теряет способность на меня воздействовать.

* * *

Похоже, теперь мне придется жить здесь. Интересно, что происходит снаружи? Хотя… не особо и интересно. Ладно. Это далеко не худший вариант. «Наступил и оказался в пустоте…» было бы хуже. Эх… «Бил-бил Иван Царевич Царевну-лягушку об пол, так и не превратилась она обратно в лягушку. Пришлось есть ТАК». Вот и мне придется жить ТАК.

* * *

Мой привычный мир полностью меня устраивает. Мне все равно, что там, во внешнем мире. И есть ли вообще этот самый внешний мир или это лишь сон, который мы видим, пока спим? Реальна ли реальность? Сколько уровней рекурсии может быть во сне? Одиноки ли мы во вселенной? Музыкален ли человек? Или вся его музыкальность сводится лишь к неумелым щипкам пальцев по струнам с навитой латунной проволокой?

Бабушка за окном пронесла ведро воды или мне так показалось? Вряд ли она на это способна даже физически. Значит, вкралась поправка по фазе? Мне все равно.

* * *

Никогда не думал, что человеку может быть настолько одиноко в обществе себя самого. Всегда полагал, что я для себя — лучший компаньон и собеседник. Возможно, так и было бы, если бы тот, второй «я» мог отвечать или хоть как-то реагировать на действия первого. Здесь же мне взаимодействовать не с кем. Мы же не разговариваем с героями фильмов, пока их смотрим.

* * *

А мне даже нравится мое новое положение. Вот уж спрятался так спрятался. Да, пейзажик здесь довольно однообразный, зато уж тут меня точно никто не побеспокоит. Ни одной души. Ни единой.

* * *

Или нет? В моем статично-динамичном мире мне грезится что-то новенькое. Или я просто раньше не замечал этого? Какая странная шутка, но при этом… такое знакомое ощущение. Близкое. Теплое. Я хочу… никогда не делал здесь ничего подобного, но вдруг пытаюсь заговорить. Всего одно слово. Понимаю, что у меня здесь нет не только глаз, но и рта, чтобы сказать хоть что-нибудь. Но ведь я научился поворачивать несуществующую голову на несуществующих плечах, верно? Кто помешает мне издать звук несуществующим горлом?

Я напрягаюсь, тужусь и выталкиваю из себя не слово, а какое-то невнятное сипение: «С-с-с-сохя». Одновременно в голове эхом-шепотом возникает совершенно отчетливая мысль: «Зоя?» Отлично, значит, сипеть не придется. Достаточно просто «громко думать».

— Зоя?! — еще раз с растущей надеждой беззвучно шепчу я, и имя ее звучит здесь как тень молитвы.

И странная штука вдруг замирает, вздрагивает и разворачивается прямо в воздухе внутри Двудомика. Неужели это и правда она?