Полет в глубину

Глава 7. Барьер

— Ты можешь по-человечески рассказать, что там? Это вообще твои реальные воспоминания или снова химеры?

— Не могу. На таких скоростях ощущались просто вспышки. Но мы ведь теперь сможем найти это место?

— Хм… Надо пробовать. Обратный пересчет не всегда дает действительные координаты погружения.

— Ты хочешь сказать, бывают ошибки?

— Нет, бывают совершенно точно вычисленные значения, но комплексные. Не забывай, реальное пространство души — семимерное. Там нет наших привычных длины, высоты и ширины.

— Ты же умеешь работать с комплексными числами?

— Торик! — она фыркнула. — Ты иногда меня удивляешь. Да, мы работаем с комплексным перемещением, подмешиваем фазовые смещения. Но как представить себе комплексную частоту или девиацию? И что делать с полями потенциалов?

— Ах, в этом смысле.

— Ну конечно. Просчитать мне нетрудно. Вопрос в том, будет ли ответ иметь физический смысл.

— Понял. Ну, все-таки попробуй? Вдруг мы просто не пытались туда попадать?

* * *

Окраины души… Не сразу, но они все-таки добрались до этой новой области. Они много спорили о том, как будут выглядеть эти окраины, точнее, точки погружения в этих местах. Торик предполагал, что они будут точно такими же, как все остальные. Зоя считала, что там будет резко меняться фаза и тогда их будут ждать сплошные химеры. Еще одна вполне вероятная ситуация могла оказаться в том, что в этих местах вообще не удастся ничего разглядеть, если все это окажется за гранью нашего понимания. Но окончательно на этот вопрос ответили только реальные погружения.

Поначалу друзья никак не могли понять, чем же отличаются эти погружения. Каждая из сцен выглядела обыденной и заурядной, даже слишком. Очередной завтрак, каких в жизни были тысячи. Еще один день в школе, без каких-то открытий, ссор, радостей, просто день. Спокойный и мирный день летних каникул в детстве, хотя таких было меньше — лето на то и лето, чтобы удивлять и радовать. Бесконечные равнины и степи обыденности — вот что оказалось на окраинах души. Торик называл эти места «свалкой забытых воспоминаний», но Зое больше нравилось «отложенное в долгий ящик души» или еще точнее: «обыденность, возведенная в степень».

Однажды Торик выбрал себе такой сверхтипичный завтрак и попробовал добавить мнимую составляющую. Получилось интересно: переменно-обобщенный завтрак. В данный миг он как бы один, конкретный, но при этом словно вбирает сотню других, очень похожих завтраков. Отчего предметы имеют нечеткие, переливчатые очертания.

Рука тянет ко рту бутерброд с сыром. С сыром или нет? Это вроде бы колбаса. На масле? А нет, показалось. Ой, да тут и колбасы-то нет, пустой хлеб? И мы кусаем его и прихлебываем… чай? Или это кофейный напиток? По виду похожий на… компот? Жаль, мы не ощущаем вкуса в погружениях. Но и запах тоже переменно-неустойчивый. И все вокруг — зыбкое и переменчивое, как сон. И еще. Предметы, на которые непосредственно смотрим — вполне реальные, привычные и осязаемые. А все вокруг — трудно различимое, ненадежное и недостоверное.

Вернувшись, Торик подумал: а может, как раз об этом когда-то говорили художники-авангардисты? Нарисовать не именно вот этот конкретный стул, а такой стул, который мог бы вбирать и выражать собой сразу все стулья мира. Эдакий суперстул. Уже не предмет, а воплощенная на картине философская абстракция, для которой каждый стул реального мира был бы лишь вариантом воплощения. Разумеется, на практике до такого совершенства ни один художник не дошел. Разве что Малевич с его черным квадратом, выражающим сразу все, что может и не может быть нарисовано. Впрочем, Зоя сомневалась, что Малевич ставил вопрос именно так.

* * *

Интересненько! Почти месяц они исследовали окраины души, постигая эти тонкости. А потом снова направились к ее границе. Точек погружения там уже практически не было, только серая муть. Но при все большем приближении к границе, путник замедлялся, словно сама граница мешала ему двигаться, сопротивлялась и не подпускала его. После нескольких погружений с аналогичными результатами друзья с разных сторон души пришли к выводу, что у самой границы путник наталкивается на своеобразный барьер.

Можно ли преодолеть его? А если все-таки да, что будет ждать путников там, за границами собственной души?

* * *

Сначала задачу попытались решить в лоб. Если не хватает энергии, чтобы преодолеть барьер, надо как следует добавить скорости. На сей раз Зоя увеличила и интенсивность, и частоту коррекции, заставляя путника двигаться быстрее. Технически это оказалось несложно. Но тут внезапно вмешалась физиология. В первый раз, когда Торик отправился на высокой скорости, он пробыл в погружении всего несколько минут и сразу инициировал выход в реальность. Причем даже не успел толком расстегнуть клетку Фарадея, только сел, согнулся пополам, и его вырвало прямо на пол.

Зоя обеспокоенно смотрела на него. Такого у них еще не было. Разгадка оказалась простой — слишком быстро. Словно едешь на машине на скорости в четыреста километров в час. Причем не по пустой дороге. Горизонт переполнен событиями, ты находишься внутри картинки, а она с огромной скоростью несется и переплавляется во все новую и новую. Наш мозг не приспособлен воспринимать информацию на такой высокой скорости.

Результаты признали условно годными. До предполагаемой границы он так и не добрался, но путь они все-таки нащупали.

* * *

Сохранение последней копии. Запись в журнал. Теперь можно и доложиться. Торик распрямил спину и с хрустом потянулся.

— Матвей, я все изменения в программу внес, протестировал на контрольных примерах. Отнесу Насте?

— Давай, только там… — Матвей как-то сразу сник. — Ладно, попробуй.

* * *

В отделе у Насти что-то было не так. В воздухе висело почти ощутимое напряжение, но источника его Торик угадать не смог.

— Толя, ты ко мне, наверное? — Настя сама поднялась ему навстречу.

— Привет. Да, принес новую версию, там есть пара особе…

— Слушай, — перебила Настя, — давай не сегодня. У нас тут…

— Что-то случилось?

— А Матвей не сказал тебе? Егор умер. Послезавтра похороны.

— Как так?! Мы же совсем недавно все вместе сидели, Васю поздравляли.

— Ну вот… бывает. Тяжелый приступ и… не довезли его до больницы, прямо в скорой умер, — она нервно оглянулась и добавила тише. — Валя сама не своя ходит. Хотела руки на себя наложить. Не дали.

— Получается, у них все серьезно было?

— Как сказать… Она ведь детдомовская, ее Шефиня к нам пристроила, сама учила профессии, сама практику проводила. А так по жизни у Вали и нет никого. Только Егор и опекал. Он, конечно, не ангел, это все знают. Но к ней прикипел. То ли пожалел, то ли правда понравилась, хотя у нас есть и посимпатичней. Вот так. Ты это… с работой завтра приходи.

Торик рассеянно шел к себе. Грустно. Почему быстрее всего уходят именно приличные люди, с которыми хоть общаться можно? Почему всякие гады живут до преклонных лет? Судьба нарочно забирает лучших? Зачем?

* * *

Теперь они действовали осторожней. В следующий раз пустили путника двигаться лишь чуть быстрее обычного, процентов на двадцать. Осторожно подобрались к окраине души, притормозили, и только тут Зоя начала понемногу добавлять скорость. Сначала ничего не происходило. Граница казалась резиновой — она словно отталкивала путника, не давала ему пройти!

Потом они подобрали нужный режим. Не сразу, с нескольких попыток — немного «отъезжали назад» и затем плавно увеличивали скорость. Надеялись найти нужный градус, чтобы преодолеть границу. На значении триста семьдесят процентов граничный барьер неожиданно поддался и пропустил путника. Так Торик впервые оказался «снаружи». Зоя тут же снизила скорость до сорока процентов. Кто знает, что он там сейчас видит и испытывает?

* * *

…почти невыносимо! Столько цветов и переходов, форм, диких, необузданных прикосновений, странных звуков и запахов, и все это кипит, бурлит, смешивается в невообразимый живой бульон. Меня крутит и вертит, сжимает и растягивает, волочит и останавливает, обжигает жаром и морозом — и снова, и опять. О-о-ох! Наверное, так чувствует себя ребенок при рождении. Хотелось немедленно все это прекратить. Или напрячься и продолжить. Хотелось все-таки пройти, проскочить. Но больше всего хотелось, чтобы все это скорее закончилось.

Внезапно все изменилось, причем резко, в один миг, будто лопнул мыльный пузырь — хлоп-п-пуф-ф-ф! Появилось ощущение, будто я прорываю какую-то пленку, продираюсь сквозь нее. Болтовня красок, водопады образов, иррациональное напряжение всех мышц и хаос запахов — все исчезло, обдав напоследок горько-терпким, напоминающим опасно-сиреневую вспышку щелчка, с которым в комнате выключают свет, когда ты уже почти уснул.

Сначала показалось, что вокруг полная пустота. На секунду мной овладела паника: а вдруг здесь невозможно дышать, вдруг это вакуум метапространства, и меня сейчас разорвет, как в космосе? Нет, пока обошлось. Только в этот момент я осознал, что во всех предыдущих погружениях я дышал, но дыхание было чисто рефлекторным. Душам ведь дышать совсем не обязательно. Дышать, перегонять кровь, следить за чистотой трусов и поддержанием температуры тела — все это заботы именно тела. А душа — она во всех смыслах выше этого. Вместо тела ощущалась только гулкая, туго скрученная неопределенность. Это было пугающе, но вместе с тем придавало какой-то новый смысл всему происходящему сейчас, а заодно и всему их пути, что привел его к текущему состоянию.

Философский настрой помог: паника отступила. Теперь можно и оглядеться. Пространство вокруг выглядело зыбко и однообразно. Поначалу показалось, что это водная гладь до самого горизонта. Хотя нет, горизонта здесь не видно совсем. Где-то там, в невообразимой дали, «море» просто переходит в «небо», смыкаясь с ним до полной неразличимости. Море? Тоже не совсем, ведь это уж точно не вода. Откуда-то, может быть, из Лунных карт, которые я слишком часто разглядывал в детстве, пришло название: Море Хаоса.

Я чувствую, как мое представление об этом мире с каждой секундой расширяется. Не Море Хаоса, нет. Море бессознательного — вот что окружает острова наших душ. И сразу включилось еще одно знание: в этом море есть свои течения, впадины, рифы и островки душ. А континентов нет.

Поверхность тускло-серая, по ней проползают смутные неоднородности. Движется все медленно, словно в масле. Здесь, там, ближе, дальше — всюду «жидкость» перемешивалась, двигалась медленно и тяжело. Но абсолютно ровно — никаких волн или пузырей. Запахов нет. Даже не так. Запах есть, но как бы отрицательный. Такое бывает, когда на несколько дней засидишься дома, потом выходишь на улицу — а там словно пахнет озоном. Но при этом ты вдруг осознаешь, что озона не больше обычного, это запах свежести, которая здесь есть всегда, а дома ее не было, но ты этого просто не замечал, принюхался. Вот и здесь так же. А в целом — сносно, вполне ничего себе. Жить можно. Вот только это странное ощущение подавленности. И бесконечная ужасающая тишина, в которой вместе со звуками словно отсутствовало и само время…

Нет, какие-то звуки все-таки есть. Антизвуки? Словно вычтенные из кромешной тишины крики электрических птиц. Хаос импульсов и перекличка невидимых цифровых струн. А надо мной — тоже хаос, только это хаос влияний. Опять! Откуда я все это знаю? Мне никто не говорит слов, не передает мыслей. Такое впечатление, что я просто вспоминаю то, что знал когда-то давно. Или… видел во сне? Может, и правда, люди многое узнают в своих снах, а потом забывают?

Космос… Я стал космонавтом? Смешно! В моем детстве все мальчишки через одного хотели стать космонавтами, но ни один, разумеется, не стал. А я могу стать первопроходцем. Пусть своего, внутреннего космоса, но могу! Если вернусь…

А пока я упиваюсь величием этого состояния.

* * *

Интересно, откуда я пришел? Как выглядит моя душа снаружи? Так, стоп. А я вообще могу как-то повернуться? Или всегда смотрю лишь туда, куда двигаюсь? Как мы поступаем в обычной жизни? Поворачиваем голову. Но здесь у меня головы нет. Разворачиваем тело? Здесь и тела нет. А что есть? Намерения, стремления…

Хм, намерение. Хочу повернуться влево! Ничего. Поворачиваем влево! Тоже не работает. Но ведь до этого мы как-то справлялись — интуитивно, на автомате. Это я сознательно вышел сюда недавно, а до этого люди тысячи лет спокойно путешествовали во сне. И все само собой делалось. Я же в реале не говорю себе: «Подтяни плечо назад, оттолкнись правой ногой». Просто беру и повора… Опа! Получилось! Забавно: я повел плечом, которого нет, и вдруг повернулся в этом иллюзорном пространстве. Вот тебе и фантомные конечности. А еще раз смогу так? Фиксирую взгляд на завихрениях поверхности около «меня» и снова поворачиваю «плечи» влево. Завихрения плывут от меня вправо, уступая место другим точно таким же. Получается!

Инерции нет совсем. Если поворачиваюсь, то потом мгновенно останавливаюсь. И все это время потихоньку «еду вперед», куда меня направляет Зоя. Так откуда же я только что вышел. Что там? Шар? Звезда? Скорлупа ореха? Черная дыра? Крысиный хвост? Во сне меняется соразмерность вещей и понятий. Я готов к чему угодно.

Доворачиваюсь и цепенею. Хм, не угадал. Там нет ничего имеющего форму. Лишь аморфная, слегка светящаяся область на фоне плоской серой равнины. Душевная припухлость. Возможно, звезды наших душ здесь выглядят именно так?

На секунду меня снова бросает в дрожь, хотя здесь дрожать уж точно нечему — тела-то нет. Я нахожусь «снаружи». И меня относит все дальше от моей души. А я смогу вернуться? Или так и останусь висеть здесь, без времени и без настоящего пространства, пока там, в реальности, мое тело будет безмятежно спать. Дрыхнуть, дожидаясь моего возвращения, которого никогда не случится, если я и правда затеряюсь здесь, «снаружи».

Очень некстати вспомнился наш пугающий философ из Универа. Как он тогда назвал то учение, где предполагается, что, кроме наблюдателя, в мире ничего не существует? Да, солипсизм. Есть только мы между прошлым и будущим… И кроме этого «мы», нет ничего, все остальное существует только в нашем воображении. Ужас какой! И как это похоже на то, что сейчас со мной происходит. Бр-р!

Я еще не успеваю успокоиться и как-то прийти в себя, как на меня накатывает новая волна паники: а вдруг я забыл, как надо включать наш «стоп-кран»? А вдруг снаружи он не работает? Нет уж, открывать новые горизонты без горизонтов — вещь хорошая, но давайте-ка, ребята, на первый раз хватит, пора по домам!

Так, где у нас тормоза? Ярко, громко, во весь мозг — гроздь бананов, спелый желтый и еще желтее, ванилин, ощущение прикосновения к стеклу, резкий свист. Жду. Ничего! Я застрял здесь навсегда…

Или нет? Ура! Наш стоп-кран работает даже «снаружи»! Просто программе нужно время на срабатывание. Меня перестало медленно тащить к прежней цели. Теперь я стремительно несусь обратно, к своей душе, матово отсвечивающей впереди. Интересно, я снова застряну на границе двух сред? Нет, не застрял, прошел, будто и нет никакой границы, еще и ускорение получил. Картинки мелькают как бешеные. Эх, прикрыть бы глаза. Выворачиваюсь в реальность.

* * *

— Ну, ты как? — тревожно спрашивает Зоя. — Я смотрю, задействовал стоп-кран. Страшно там?

— Страшно было бы там остаться, — с трудом говорит Торик: скулы еще сведены судорогой. — Хорошо, что стоп-кран работает и там. Мы прорвались, Зоя. Я вышел наружу!

— Знаю. Я же здесь постоянно отслеживала тебя. Видела, как ты прошел барьер, как вышел за границу нашей карты. Что там? Расскажешь?

Его переполняло странное ощущение, что вот оно все закончилось, осталось где-то там, в безмерности, а сам он все еще существует. Сделав над собой усилие, он оглядел свои руки, перевел словно чужой взгляд на свое тело. Такой… маленький, до отвращения обычный, одномерный микроб. И рядом продолжается обычная, заурядная жизнь. Но Зоя рядом нетерпеливо ждала его ответа.

И тогда Торик сначала выпил полстакана воды, а потом рассказал ей все.