Помнишь, земля Смоленская...

Глава десятая ПЕРВЫЙ БОЙ

Как потом оказалось, немецкая часть под прикрытием ненастья оставила деревню перед леском, где находился взвод Хониева, и ушла к Красному большаку.

Фашисты усиливали нажим у Красного большака, пытаясь овладеть им.

Здесь-то и заняли оборону батальоны 46-го полка. Третий расположился справа, в лесу. Взвод Хониева укрылся в окопах и траншеях на левом фланге своего батальона.

Бесконечной цепью потянулись долгие минуты ожидания.

Ночь бледнела, занимался летний рассвет.

Токарев с трудом выбрал место, откуда удобно было наблюдать за противником. Снайпер пристроился в колючих ветвях сосны. С нее хорошо просматривались вражеские позиции.

«Ладно, — думал Токарев, — патронов у меня достаточно. Двинутся на нос немцы, так могу стрелять по ним хоть целый день. Вот только бы дождь опять не полил…» Синицын пришел сюда с отделением Шевчука. Он плелся в самом хвосте, словно отбившийся от отары ягненок, и старался не попадаться на глаза младшему сержанту. Ему и надо бы спросить, где он должен находиться, но он боялся лишний раз о себе напомнить — командир, того и гляди, мог отослать его обратно на кухню, а Синицына это никак не устраивало: он рвался в бой… Вот покажет себя в бою, тогда лейтенант сам оставит его во взводе.

Хониев знал, что Синицын, самовольно приставший к ним, сейчас в отделении у Шевчука. Самому лейтенанту хотелось, чтобы этот боец никуда от них не уходил: парень-то хороший, скромный, отважный. Правда, впечатление это могло быть и обманчивым: характер солдата полностью раскрывается лишь в бою. Но все равно он бы охотно принял Синицына в свой взвод, если бы имел на это право… Надо будет обратиться в штаб полка за соответствующим разрешением, но это он сделает позже, а пока, достав свой блокнот, Хониев занес в него фамилию Синицына: для памяти…

После этого он заглянул в карту. Предполагалось, что на их полк пойдет в наступление механизированный пехотный полк фашистов, а мироновцы согласно приказу должны были отразить натиск врага, отбросить его назад и захватить занятую им ближнюю деревню. Хониев обвел эту деревню у себя на карте красным карандашом, поднял голову, вглядываясь в даль. Деревня, видимо, вон там, где пасутся несколько коров, издалека они казались маленькими пятнышками. Он крикнул Токареву:

— Ты немцев видишь? Что они там делают?

— Что-то закопошились, сволочи.

— Ты наблюдай за ними и попытайся разгадать их намерения. Только огня без команды не открывать!

— Понял, товарищ лейтенант!

Что-то ухнуло на позиции немцев — это ударило орудие, и снаряд с воем пронесся над деревом, где затаился Токарев, и разорвался позади батальона.

Перелет…

Бойцы съежились в своих укрытиях, приникли к земле. Началось…

Провыл и взметнул землю второй снаряд, потом третий — оба они упали неподалеку от воронки, взрытой первым.

Ясно было, что враг пока бил лишь из одного орудия, прощупывая позиции 46-го полка.

Но поскольку в ответ не раздалось ни одного выстрела, фашисты усилили огонь.

Гром орудийных залпов, вой снарядов, грохот разрывов — все слилось в неровный раскатистый гул. И гул этот, казалось, обладал тяжестью, весом, который прижимал бойцов к земле.

Хониев, сам ощутивший холодок под сердцем, с беспокойством оглядел своих ребят: как они, терпят, не перетрусили? Он встретил ответные взгляды, но в них не было страха, скорее, они были растерянные и вопрошающие: что же это, мол, творится, немец обрушил на нас огонь, а наши орудия молчат.

Мамедов первый не выдержал, подал голос:

— Товарищ лейтенант! Что ж наши-то батарейцы спят, что ли?

Лейтенант и сам недоумевал: почему замешкалась полковая артиллерия?

Он поднес к глазам бинокль, чтобы посмотреть, откуда ведется стрельба, но ничего не увидел, немецкие позиции были затянуты дымом.

Фашисты открыли беглый огонь. Их орудия, казалось, вопрошали: эй, русские, где вы, откликнитесь, раскройте себя!

Но прошло уже десять — пятнадцать минут, а наши молчали…

И лишь спустя еще некоторое время дали первые залпы орудия 46-го полка.

Хониев облегченно вздохнул. А когда он убедился, что артиллеристы стреляют по фашистам точно, целенаправленно, не давая им передышки, то сразу и понял, почему медлили батарейцы: за это время артнаблюдатели успели засечь огневые точки противника.

Перестрелка разгоралась все пуще, и бойцы приободрились. Раз заговорили наши орудия, значит, все в порядке. И громовые раскаты орудий, треск поваленных разрывами деревьев, дым и пыль, туманом поднявшиеся над лесом, — все это пугало уже меньше; ведь ко всему можно привыкнуть… Пока артиллерия врага особого урона 46-му полку не нанесла. Немцам, видимо, приходилось потуже, и Токарев возбужденно кричал со своей сосны:

— Лейтенант! Насыпали мы им соли на хвост! Как белки, крутятся. Эй, они из пулеметов строчить начали! Ответить им, а?

— Ты что, спятил? — одернул его Хониев. — Хочешь, чтоб они нас обнаружили? Видишь же, пока вслепую палят!

— Ну да, вам там внизу хорошо. А меня они каким-то чудом еще не сшибли.

Хоть Токарев и радовался меткой стрельбе нашей артиллерии, но у самого при ответных залпах фашистов душа уходила в пятки, ему чудилось, что все немецкие снаряды летят к его сосне. Смерть витала совсем рядом, и он не чаял дождаться момента, когда немцы угомонятся, прекратят обстреливать лес и смерть отступит — пусть хоть ненадолго… Он заставлял себя оставаться на наблюдательном посту, собрав все свои силы, призвав всю свою храбрость… Иглы сосны кололи ему лицо и руки, но он ничего не чувствовал, смотрел вперед, напрягая зрение, и мечтал о том счастливом мгновении, когда ему прикажут спуститься на землю.

А Хониев и сам уже оглох от воя, свиста, треска снарядов, и сердце леденил страх — не за себя, нет, а за свой взвод. Пуля, говорят, дура, да ведь и снаряды — шальные, угодит какой ненароком в укрытия, где притулились его бойцы, — сколько народу поляжет!.. В атаку бы сейчас, в атаку, пока среди фашистов суматоха! Но приказа о наступлении все не было… Черт, ведь если немцы опомнятся, так сами попрут на их полк!..

Совсем близко стали рваться мины, вздымая сухую землю.

Бойцы вжались в стены траншей. А Токарев свалился со своей сосны, словно тяжелый овчинный бурдюк.

Хониев кинулся к нему:

— Андрей! Ты ранен?

Но Токарев поднялся и принялся шарить под сосной:

— Да нет, товарищ лейтенант, пока бог миловал. Граната у меня упала… И куда она задевалась?..

Но Хониев уже догадался, что Токарев спрыгнул на землю, набравшись страху, и, усмехнувшись, покачал головой:

— Ну и пугливы вы, товарищ ефрейтор, прямо, как сайгак. Хоть мы и пили с вами воду из одного родника, а придется вам лезть обратно, своего приказа я еще не отменял. Слышишь, Андрей? Лезь на сосну. И смотри вперед — снизу ничего не видно, а я боюсь, как бы немцы на нас не полезли. Что-то артиллерия замолкла…

Токарев, взобравшись на сосну, проговорил быстро и хрипло, словно простуженный:

— Товарищ лейтенант! Фашисты!

И действительно, среди деревьев замелькали фигуры в серо-зеленых мундирах, враг надвигался на третий батальон, поливая свинцом его позиции.

От батальонного КП взмыла вверх зеленая ракета.

Подразделения третьего батальона завязали с фашистами ожесточенную перестрелку. Взахлеб затараторили автоматы, максимы, ручные пулеметы.

Лишь взвод Хониева безмолвствовал, затаившись в траншеях и окопах, — лейтенант решил выждать, пока немцы подойдут поближе, и строго-настрого запретил открывать огонь без его приказа.

Сквозь шум перестрелки пробился тонкий, надрывный голос Хазина:

— Командир-один! Командир-один! Огонь! Огонь!

Токарев, услышав эту команду, поспешил выстрелить, но Хониев швырнул в него комком земли:

— Кому было сказано: не стрелять!

Комок, не долетев до Токарева, ударился о ветку сосны и рассыпался. Но Токарев затих…

Фашисты шли на батальон, перебегая от дерева к дереву, прячась за ними.

К Хониеву примчался запыхавшийся связной:

— Товарищ лейтенант! Командир роты приказал открыть огонь по врагу!

— Нам тут видней, когда огонь открывать, — огрызнулся Хониев. — Передайте командиру роты: мы будем стрелять, когда фашисты приблизятся.

Связной, как-то оторопело глянув на Хониева, убежал, а лейтенант скомандовал:

— Ефрейтор Токарев! По врагу — огонь!

Токарев, выстрелив, крикнул:

— Попал, товарищ лейтенант! Один немец уже на том свете! — Страх и горячка боя словно подхлестывали его. — А вон какой боров шагает — с трубкой во рту! Сейчас я его…

— Вы не орите, ефрейтор, а стреляйте! — гневно оборвал его Хониев: — Бей по трубке!

— Ха! Есть! Дым пошел!

— От трубки?

— Нет, от немца. Я его зажигательным…

Немцы наступали тремя длинными цепями, но взвод Хониева оставался для них невидимым, стрелял — сверху — лишь один Токарев, приговаривая при каждом удачном попадании:

— Вот тебе! Вот тебе, гад! Ты нас пришел убивать? Сам получай пулю в лоб!

Второй взвод, находившийся справа от первого, думая, видимо, выручить соседей, на которых наседали фашисты, открыл по наступающим огонь, заставив их залечь. Хониев с досадой махнул рукой:

— Ну, что они делают? Весь мой план могут сорвать. Это все Хазин торопится…

Сам-то он уже понял, что на войне надо уметь не только стрелять, атаковать, защищаться, но и выжидать, терпеть, проявлять выдержку и самообладание, жить не только настоящей минутой, а и думать о следующих…

Обращаясь к Токареву, он приказал:

— Андрей! Ты видишь, откуда их пулемет бьет? Заткни-ка ему глотку! Побыстрее, побыстрее! Немец уже подходит…

Фашистский пулемет замолчал, но наступающих это не остановило. Перешагивая через трупы убитых, они слепо рвались вперед. Вот уже расстояние между ними и взводом Хониева сократилось до шестидесяти — семидесяти метров… И тогда Хониев во всю мощь своего голоса выкрикнул:

— Первый взвод! Огонь по врагу! Огонь! Огонь!

Хазин, еще недавно в душе проклинавший Хониева за его медлительность, за неисполнение приказа — стрелять, восторженно воскликнул:

— Молодец, молодец, командир-один! Действуй в том же духе! Рота, огонь!

Фашисты, поспешно оттянувшись назад и собравшись с силами, тут же предприняли новую атаку.

Орлов поднял свой батальон и повел его на врага. Но на этот раз уже Хазин не счел нужным пороть горячку. Он догадывался, что у врага численное превосходство и мощное огневое оснащение, потому он так уверенно, без оглядки и лезет вперед. И Хазин скомандовал:

— Первая рота! Всем оставаться на своих местах! Встречать врага огнем!

Фашисты, усилив огонь, вынудили бойцов Орлова, перешедших в контратаку, остановиться и залечь. Сами они с каким-то тупым упорством двигались к позициям третьего батальона. Трещали под их сапогами сухие сучья, шишки, иглы.

Но атака их снова захлебнулась, их отжал назад яростный огонь, открытый первой ротой, надежно укрывшейся в окопах и траншеях.

Орлов опять пустил вверх зеленую ракету, подавая знак к новой контратаке.

Теперь уже все роты ринулись на врага, лес словно разбух от мешанины автоматных и пулеметных очередей, на отдельных участках завязались рукопашные бои.

Земля, пахнувшая смолой и теплой прелью, пропиталась кровью людской…

Хазин разделил свою роту надвое, освободив пространство для наступления фашистов, чтобы потом стиснуть их с флангов.

Взвод Хониева попытался выйти к Красному большаку, но фашистская часть оттеснила его к болоту.

Мамедов выпустил по врагу половину пулеметного диска, отчаянно и ликующе крича:

— Привет от Баку!..

Токарев, шедший рядом с Хониевым, сказал удивленно:

— Гляди-ка!.. Немцы-то залегли! Испугались нашего Мамедова!.. — И подбодрил бакинца: — А ну, друг, заведи-ка снова свой патефон!

Но Хониев скомандовал:

— Прекратить огонь!.. Командиры отделений, ко мне! Данилов! Вы пробирайтесь вперед по краю болота. Карпов! Вы тут заляжете и чтоб были тише воды, ниже травы! Затаитесь и ждите врага. Шевчук! Пойдете со мной. Попробуем потеснить немца к дороге — там Хазин с двумя взводами мнет врага, и выйти навстречу Данилову. Выполняйте!

Бойцы первого отделения, пригнувшись, побежали вдоль болота следом за Даниловым. Отделение Шевчука поддержало их огнем, а потом Хониев кинул его на левый фланг фашистов. Те попытались закидать бойцов Данилова минами, но мины шлепались в болото и не разрывались.

— Вперед! Вперед! — кричал Хониев, увлекая за собой бойцов.

Фашисты, задумав окружить взвод Хониева, вышли к Красному большаку, но там нарвались на второй взвод, и им пришлось отступить.

Прекратив по приказу Хониева дальнейшее продвижение, отделения Данилова и Шевчука стали окапываться, к ним подтянулись и бойцы Карпова.

Связь между Хониевым и Хазиным прервалась. Приходилось действовать самостоятельно, лишь приблизительно ориентируясь в обстановке. Где находятся остальные взводы хазинской роты, Хониев мог только предполагать. У него было такое ощущение, будто он со своим взводом попал на отрезанный от всего мира островок, где были только его бойцы и фашисты… Ощущение это обострилось, когда на землю начали опускаться сумерки.

Откуда-то доносился стрекот перестрелок, но откуда — нельзя было определить. Тьма постепенно затушевывала и Красный большак, и дальние деревья — они сливались в сплошную черноту.

Токарев, ни на шаг не отходивший от Хониева, сказал:

— Товарищ лейтенант! Вон видите, белое пятнышко? Это я немца одного ранил, а он перевязал горло чем-то белым и прячется за деревом… Я его, значит, в шею…

— Держи его на мушке, Андрей! Не давай ему высовываться из-за дерева! Он там не баклуши бьет, а подает гитлеровцам какие-то знаки.

Бой стихал — так опадают волны на море после сильного шторма. Ни наши, ни фашисты не двигались с места, хотя автоматная и пулеметная стрельба не умолкала и мины, завывая, рассекали воздух, разрываясь среди деревьев.

Неожиданно немцы начали стрелять какими-то необычными пулями: ударяясь в ветви деревьев, они словно лопались — с громким сухим треском, напоминавшим трещание пихты, кинутой в костер. Бойцы при этих звуках вздрагивали, испуганно оглядываясь; Хониев успокаивал их:

— Ничего страшного, ребята, не обращайте внимания. Это разрывные пули. Пока они поверху летят, опасаться их нечего.

А у самого кошки скребли на душе, потому что сейчас, с наступлением темноты, надо было предпринимать решительные действия, но что делать, он не знал. С батальоном и ротой связи все не было. Расположение противника, его численность, огневая оснащенность — все это были уравнения со многими неизвестными. Во взводе боеприпасы на исходе. И ночь шла в атаку…

Дождаться утра в лесу? Но утро могло преподнести самые неприятные сюрпризы. Или, когда тьма совсем сгустится, пробиваться к Смоленску?

Пока Хониев был занят этими раздумьями, к нему подполз тяжело дышавший Шевчук:

— Товарищ лейтенант! Чепе! Синицын и еще один боец исчезли.

Хониев так и вскинулся:

— Когда?

— Да совсем недавно.

— Вы стреляли по ним?

— Да темно же, товарищ лейтенант. Я и не видел, как они убежали.

— Почему сразу же мне об этом не доложили?

— Да говорю же, не видел я их. Мне ребята только что сказали. Они вон по той низинке рванули… А бойцы, видевшие это, малость подрастерялисъ. А когда опомнились, тех уж и след простыл…

Хониев кусал губы:

— Неужели же Синицын к немцам перебежал? Не верится… Хотя не зря ведь говорится: у змеи узор — на коже, у человека — на сердце. Чужая-то душа — потемки… Как нам теперь быть, Шевчук, а? Если они фашистам все про нас расскажут…

— Надо прорываться к Смоленску, товарищ лейтенант!

— Об этом и я уже подумывал… Но гляди, какая тьма.

— Темнота-то нам на руку: немцам тоже ничего не видать. Поднимется переполох, авось и проскочим. А останемся тут, так до рассвета нас окружат…

— Может, мы уже в окружении…

— Тогда тем более надо прорываться…

— Дело, Шевчук. Дело.

И Хониев передал по отделениям команду: прекратить огонь, беречь патроны, усилить наблюдение за противником.

Спустя некоторое время Токарев, который напряженно всматривался в темноту, возбужденно воскликнул:

— Глядите, у дороги тени какие-то…

— Немцы? — выдохнул Хониев.

— Да нет, вроде наши. Видите, фашисты по ним стреляют?

Светящиеся линии — следы, оставляемые пулями, — тянулись из леса к черным теням, бредущим вдоль дороги. Вскоре можно уже было различить фигуры трех людей. Люди шли тяжело, спотыкаясь, чуть не падая.

— Может, это раненые, отбившиеся от других взводов? — предположил Шевчук. — Ох, черт, немец из пулемета по ним строчит!

Хониев послал связного к Данилову, наказав ему «заткнуть глотку» фашистскому пулеметчику. А сам, взяв несколько бойцов из отделения Шевчука, пополз с ними навстречу «раненым».

Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Хониев прошипел:

— Вы что, спятили? Ложись! Идиотизм — идти во весь рост под вражеским огнем! Кому говорю — ложись!

— Он не хочет, товарищ лейтенант! — звонко отозвался один из идущих, и Хониев узнал голос Синицына.

— Кто «он»?

— Да фашист же!.. А ну, вперед! Марширен, марширен! — Синицын подтолкнул прикладом тучного немца, который вышагивал между ним и другим бойцом.

Когда все оказались в расположении взвода, Синицын принялся рассказывать:

— А мы, товарищ лейтенант, решили с приятелем пойти «порыбачить». И вон какую «щуку» поймали! Эх, не разбираюсь я в их нашивках. Но вроде — офицер…

— Почему ушли без моего разрешения? — строго спросил Хониев.

— Да-а, а вы бы не отпустили! А мы же понимали, «язык» нам во как нужен! — Синицын провел по горлу ребром ладони.

Хониев усмехнулся:

— Ладно. Победителей, говорят, не судят. Ну-ка, посмотрим, что это за «рыба»…

Он приблизился к пленному, а тот, догадавшись, что Хониев здесь — командир, попытался вырваться из рук Синицына и другого бойца и нацелился в лейтенанта сапогом, но попал не в него, а в подставленную винтовку Шевчука и, не удержавшись на ногах, повалился навзничь.

— Ах ты гитлеровское отродье! — зашумели ребята, обступив немца и чуть не накинувшись на него с кулаками.

Хониев остановил их:

— Отставить! Это пленный.

— Ну и что из того, что пленный? Убить его мало!

— Спокойней, ребята, спокойней. Он нам живой нужен.

— Вставай, гад! — прикрикнул на него Синицын. — Ишь разлегся!

Он пинками поднял фашиста, тот злобно огрызнулся:

— Рус свиня! Капут!

Шевчук, не сдержавшись, влепил ему затрещину, бойцы загудели угрожающе, стеной надвигаясь на «языка». Хониев и Данилов с трудом оттащили его в безопасное место. Немец яростно сопротивлялся, брызгая слюной и скрипя зубами, все повторял:

— Рус свиня, рус свиня!..

Данилов предложил:

— Когда лошадь лягается, ей ноги спутывают. Надо связать его, товарищ лейтенант.

Хониев согласно кивнул, и Данилов, сняв с немца ремень, обкрутил им ноги пленному. Фашист в бессильной злобе боднул Данилова головой в живот, да так сильно, что у сержанта слетела каска.

Данилов замахнулся было на немца, но, вспомнив наказ Хониева поберечь «языка», опустил руку и, нажав на плечи пленного, усадил его на землю. Тот устало дышал, низко опустив голову.

— Кто знает немецкий язык? — обратился Хониев к бойцам.

— Я малость кумекаю, — откликнулся Синицын.

— Я тоже, — присоединился к нему Карпов.

— Так, хорошо. — Хониев повернулся к Данилову: — Сержант, быстренько поднимите пулеметчиков, поставьте их в охранение — метрах в двадцати — тридцати друг от друга. Карпов! Синицын! Вы будете переводить мои вопросы пленному и его ответы. Токарев! Вот тебе блокнот, записывай в него все, что скажет пленный. Имя, фамилия?

Немец молчал, набычившись. Потом процедил что-то сквозь зубы. Синицын сказал:

— Он… это… ругается, товарищ лейтенант! Дать ему как следует, а?

— Спокойно, Синицын! Держите себя в руках. Спросите, какое у него звание?

— Он говорит: звание — у меня на форме…

Ни Хониев, ни его бойцы до этого не видели фашистов так близко. И им трудно было угадать звание пленного по его нашивкам. Ребята, толпившиеся вокруг, разноголосо загомонили:

— Унтер-офицер!

— Лейтенант!

— Фельдфебель!

— Тише, тише! — замахал на них рукой Хониев. — Продолжим допрос. Номер дивизии, полка?

Карпов, выслушав немца, возмущенно сказал:

— Товарищ лейтенант, вы только послушайте его! Он говорит, номера дивизии и полка мы узнаем, когда сами окажемся в плену. Его дивизия, говорит, уже под Смоленском.

— Брешет, собака! — не выдержал Синицын.

— Тихо, тихо, друзья! — опять поднял руку Хониев. — Если сейчас он не хочет ничего говорить, так в штабе разговорится. Спросите его, Карпов, он член нацистской партии?

— Он говорит: да. Немцы, говорит, скоро нас всех перебьют и не сегодня-завтра вступят в Петербург и Москву.

— Он так и сказал: в Петербург?

— Ну да. Это же по-ихнему, по-немецки.

Ребята снова загалдели:

— Ишь в Москву навострился! Да до Москвы им — как до неба!

— Не видать им Москвы как своих ушей!

— Как же, пустили мы их в Москву!..

Хониев, скрывая улыбку, укоризненно покачал головой:

— Ребята, просил же вас: тихо! Наберитесь терпения. Это, видно, убежденный нацист. Крепкий орешек. — Он повернулся к Карпову: — Скажите ему: пока все-таки он у нас в плену, а не мы у немцев. И если он будет играть в молчанку и не оставит свои наглые выходки, мы поговорим с ним по-нашему, по-красноармейски.

В ответ пленный выбросил вперед руку:

— Хайль Гитлер! Большевики — капут!

— Ах сука! — воскликнул Синицын и, подступив к немцу, прокричал ему в лицо: — Хайль Сталин! Хайль Сталин! Хайль Сталин! Фашисты — капут!

Пленный только ухмыльнулся высокомерно.

— Ладно, — сказал Хониев. — Хватит с ним возиться. Нам надо выбираться отсюда, пока не рассвело. Данилов, Карпов, Шевчук! Поднимайте свои отделения. Пойдем к Смоленску.

Под покровом ночи взвод вышел из леса. Никого не встретив, пересек Красный большак и направился в сторону Смоленска.

Карпов и Синицын, шедшие впереди взвода, вели с собой «языка».

Хониева терзала тревога. Найдут ли они свою часть? Где остальные два взвода? Где Орлов, где Хазин? Может, тоже подались к Смоленску? Во всяком случае, под Смоленском наверняка действуют какие-то подразделения Забайкальской дивизии, и Хониев присоединится к ним. А если там и весь батальон Орлова? Получит ли Хониев нахлобучку от комбата, за то, что оторвался от роты? Да нет, ведь они отважно дрались с фашистами и уничтожили по меньшей мере гитлеровский взвод, а сами почти не понесли потерь, если не считать нескольких легкораненых. Обстановка же сложилась трудная, в этакой каше легко было потерять друг друга… В общем, взвод достойно провел свой бой. И скорее всего, их должны похвалить, и он, Хониев, представит к награде Синицына и еще двух-трех бойцов. Синицына он оставит во взводе разведчиком…

Повернувшись к Токареву, Хониев спросил:

— Ну как, Андрей, если мы и дальше будем так воевать, то чем все кончится?

— Скорой встречей на Красной площади! — бодро ответил Андрей. — И мы на всю Москву прозвеним своими боевыми медалями!

Далеко, далеко еще было до этой встречи…