Последний сын

Фамилия

Однажды, когда Фина пришла в детский сад за Ханнесом, его вывела к ней за руку воспитательница. Сын был красным, растрепанным, и, сжав губы, упрямо смотрел перед собой.

— Ваш сын дерется с другими детьми, — не поздоровавшись, сразу сообщила воспитательница. — Примите меры.

— Хорошо, — машинально ответила Фина.

— Ничего хорошего, поверьте.

Ханнес со злостью и обидой в глазах провожал удаляющуюся в группу воспитательницу. Такой взгляд сына не ускользнул от Фины. На вопрос, что случилось, Ханнес твердо молчал. Если бы ни отец мальчика из той же группы, Фина вряд ли бы узнала о произошедшем на самом деле.

Мужчина кричал на своего сына, тот размазывал слезы по щекам и никак не мог успокоиться. Фина помнила этого ребенка: она когда-то угощала его с другими ребятами конфетами.

— Скажи своему щенку, чтобы он не подходил к моему сыну, а то я ему голову оторву, — повернулся к Фине мужчина.

Его перекошенное лицо горело. Фина заслонила собой Ханнеса.

— Я сейчас сама тебе голову оторву, — закипела она. — Ты хоть своего сына пожалей.

Отец мальчика ничего не ответил, только бросил на Фину недовольный взгляд. Она стояла, закрывая Ханнеса, пока мужчина с мальчиком не ушли. Фина какое-то время напряженно смотрела им вслед, а потом повернулась к сыну.

— Что ж вы не поделили-то?

Хмуро поглядев на мать, Ханнес пошел к выходу. Фина поравнялась с ним. Она хотела взять сына за руку, но тот крепко зажал свои кулачки в карманах куртки. Поняв, что к случившемуся в детском саду она имеет какое-то отношение, Фина остановила сына и, присев на корточки, заглянула Ханнесу в лицо.

— Я вижу, что ты на меня обиделся. Мне надо знать, за что. Я попрошу у тебя прощения. Ведь я твоя мама.

— Тогда почему у тебя фамилия не такая, как у нас с папой? — вырвалось у Ханнеса.

Фина улыбнулась.

— Это все?

От улыбки мамы Ханнесу стало больно. Неужели она не понимает?

— Прости, родной, — Фина обняла сына.

Ханнес прижался к ней — маленький, доверчивый. Фине стало его жалко, и она едва не заплакала. Сдержало Фину то, что Ханнес не любил слез. Сам он никогда не плакал. Ей это очень нравилось в сыне.

— Давай сделаем так: я расскажу тебе, почему у меня другая фамилия, а ты расскажешь, что произошло у тебя в садике, — предложила Фина.

Ханнес охотно кивнул.

— Мне очень хотелось жить с той фамилией, которая была у моих родителей, — объясняла Фина. — Папа твой был не против. Так можно.

Она не знала, поймет ли сын ее, примет ли сказанное. Ханнес слушал внимательно и смотрел на маму, стараясь не попустить ни слова.

— И больше ничего? — осторожно спросил он, когда Фина замолчала.

Ханнес ждал чего-то большего — интересного, загадочного, даже страшного.

— Ничего, — пожала плечами Фина. — Теперь ты.

Из рассказа сына она поняла, что воспитательницы обсуждая, почему у нее другая фамилия, назвали Ханнеса неродным ей ребенком.

— Приемный, — заключила одна из воспитательниц.

Игравший рядом сын воспитательницы услышал это. Показывая на Ханнеса пальцем, он закричал: "Приемный! Приемный!"

Ханнеса дразнили до вечера. Сжав кулаки, он кидался на своих обидчиков, но те бросались в разные стороны, и Ханнес не знал, кого преследовать. Когда детей начали забирать домой, стало проще. Поймав одного из оставшихся мальчишек, Ханнес повалил обидчика и колотил до тех пор, пока воспитательница его самого не оттащила за шиворот рубашки. Это тот мальчишка ревел в раздевалке.

До прихода Фины Ханнес стоял в углу.

— Я поговорю с твоими воспитателями, — выслушав сына, решила Фина.

— Не говори с ними. Они плохие. Они злые, — просил Ханнес. — Они только вам улыбаются.

— Они не смогут разговаривать со мной так же, как с тобой. Я взрослая, я даже старше их.

— Все равно не говори с ними.

— Хорошо, не буду, — пообещала сыну Фина, подумав о том, что она уйдет на работу, а Ханнес с этими воспитательницами останется.

Видя, что плохое настроение сына никуда не делось, он недоволен собой, Фина наклонилась к нему, ласково потрепав за плечо.

— Все правильно ты сделал, — искренне сказала она.

Удивленный Ханнес отпрянул от матери.

— Ты мне говорила, что нельзя драться. И папа так говорит.

— Нельзя, — согласилась Фина. — Но иногда нужно подраться один раз, чтобы потом не драться каждый день.

***

В детдоме всем воспитанникам давали фамилию человека, в честь кого этот детдом был назван, и присваивали номер. Номер пришивался на форму, наносился на тетради, кровать, тумбочку, шкафчики в спальне, раздевалке. По номерам воспитанников и различали.

Фина завидовала тем, кто попал в детдом с рождения. Таким ребятам здесь было проще. "Изъятые на обеспечение государством у не состоявших в браке рожениц", они не успели узнать ни своей матери, ни своей фамилии. И имя им давали уже тут.

К присвоенному номеру Фина отнеслась спокойно. А на чужую, навязанную фамилию, не отзывалась. Фина не понимала, зачем ей другая фамилия, если у нее есть своя, если она — мамина и папина.

Воспитательницы говорили, что никому не позволено нарушать порядки детдома, и что они не допустят упрямства одной непослушной девчонки.

— Как твоя фамилия? — задавала вопрос воспа, занося над ее вытянутыми ручками деревянную линейку.

Фина зажмурилась в ожидании удара. Опускать руки было нельзя, за это оставляли на весь день в углу, без еды и туалета. Хотелось скорее вырасти, стать выше, сильнее этой строгой, каменной тетки, чтобы показать ей, как бить детей.

Фина хорошо помнила, как прятала от всех заплаканное лицо, как прислонялась им в угол, вдыхая запах сыреющей побелки, — лишь бы никто не видел ее слез. Чтобы не пролить на пол и не вытирать потом лужу полотенцем, Фина сжимала ножки. Намокшие колготки сразу прилипали, сандалии становились горячими и тяжелыми. Сзади хохотали, дразнились, но зато уже никто больше не пытался стянуть с нее колготки.

По ночам Фина, с головой накрывшись одеялом, шепотом повторяла свою фамилию. Противнее всего было, когда воспы, отчитывая какого-нибудь воспитанника, говорили, что он недостоин носить фамилию детского дома.

За все время там Фину не похвалили ни разу, считая трудной и своевольной. В первый год учебы она завела тетрадку, где выполняла разные задания, а потом писала под ними: "молодец", "умница", "замечательно". Еще Фина писала себе слова, которые говорила ей мама — милая, любимая, родная. Листы с этими словами приходилось мелко рвать и выбрасывать, пока никто не увидел.

Ей, наверное, с удовольствием ставили бы плохие оценки, но Фина училась так, что не было даже малейшего повода придраться. Получив аттестат, она зачеркнула в нем детдомовскую фамилию, аккуратно выведя над ней "Гумбольдт".

В заявлении на регистрацию брака Фина сразу указала, что хочет оставить свою фамилию. Потом стало неловко перед Теллем, и Фина осторожно спросила, не против ли он.

— Ведь ты так захотела. Ты же захотела за меня выйти, вот и это такое желание, — ответил Телль.

После его простых, неуклюжих слов Фина поняла, что Телль ее действительно любит. И она почувствовала себя по-настоящему счастливой, какой была когда-то с родителями.

***

Через несколько дней после свадьбы Фина, проводив мужа до проходной на смену, отправилась на вокзал.

Стоя на перроне, где она последний раз видела родителей и куда возвращалась их ждать, Фина рассказывала маме с папой про то, что вышла замуж, про Телля.

— Я обязательно приду с ним сюда, и мы вместе будем ждать вас, — пообещала она.

На обратном пути, возле билетных касс, Фина заметила, как плачущая женщина просовывала в окошко кассиру деньги.

— Продайте! Мне надо ехать! Пожалуйста!

Голос из окошка просил ее отойти и не мешать стоящим за билетами пассажирам. Зажав деньги в протянутой руке, женщина побежала к другой кассе. Небольшая очередь сочувственно отступила перед ней.

— Паспорт, — словно ни в чем не бывало, раздалось из кассы.

— У меня мама умирает, поймите… — просила женщина.

— Паспорт давайте. Без паспорта билеты не продаем.

Фине было невыносимо наблюдать горе женщины. Не зная, что делать, она протянула ей деньги, но та лишь с болью повела головой. Паспорта с собой у Фины не оказалось.

Когда объявили поезд, женщина в отчаянии бросилась к пассажирам, умоляя продать ей билет. Она металась от вагона к вагону, падая на колени перед проводниками, а потом билась в руках тащивших ее по перрону нацполов. Шедший следом за ними полицейский остановился возле застывшей, побледневшей Фины и сказал, что она будет свидетелем.

— Нами установлено, что лицо без гражданства пыталось дать взятку ответственному лицу, чтобы незаконно проникнуть в поезд, — рассказывал вызвавший Фину следователь.

Лицо без гражданства… Фине даже слышать это было неприятно. Как будто речь не о человеке, а о коробке с нитками.

— Женщина хотела купить билет. Она хотела заплатить за него деньги, — уверенно говорила Фина.

Ей казалось, что здесь достаточно просто здравого смысла, не говоря уже о человеческом сочувствии.

— У нее мама умирала, ей нужно было ехать.

Сложив руки на столе, следователь холодно глядел на Фину.

— У нее нет права свободного перемещения. Поэтому ее действия оцениваются так. Будучи лицом без гражданства, о чем она не могла не знать, она также не могла не знать о наложенных в соответствии с этим ограничениях. Она не с другой планеты.

Фине оставалось только спросить, что теперь будет с этой женщиной.

— Статья не тяжкая, поэтому, — тут следователь сделал паузу, — ничего страшного.

Фина готова была выступить в суде, но ее туда не вызвали. Дальнейшую судьбу той женщины она не знала.

Могла ли подумать тогда Фина, что через несколько лет у нее самой отберут паспорт, сделав лицом без гражданства, навсегда приковав к этому душному угрюмому городу?