Последний сын

Тот день

Фина оторвала лист календаря на стене. Двадцать пятое декабря.

— У меня два дня еще, — бодро сказал тихо подошедший сзади Ханнес.

Фина опустила голову. Ей хотелось, чтобы сын не говорил так, но просить его об этом она не могла. Поняв, что сделал матери больно, Ханнес обнял ее.

— Мам, не расстраивайся.

— Ну как не расстраиваться? — стараясь держаться, Фина вытерла выступившие слезы.

Неужели пройдет всего два дня, и она больше никогда не услышит голос Ханнеса? Его руки уже не обнимут ее, как сейчас, а веселые, большие глаза навсегда закроются?

Поднимавшееся внутри отчаяние диким воем рвалось наружу. Чтобы не закричать, Фина зажмурилась.

Ей было жалко сына, жалко себя с Теллем. Как они без Ханнеса? Ведь он — единственная радость в их жизни, ее смысл. Потеряв Ханнеса, они останутся без всего. Придется жить только одним прошлым, воспоминаниями. И никому, никому они с Теллем не будут нужны.

Нет, нет, — конечно Фина не отдаст сына. Пусть только сунутся! Пусть хоть весь мир придет за ним!

— Мам, ну что ты?

Ханнес, прижав к себе мать, покачивал ее, словно малышку. Фина затихла, стараясь дышать неслышно. Она вспомнила, как много-много лет назад ее качала на руках мама. Фина иногда просила Телля покачать ее, но так нежно, так бережно, как у мамы, у него не получалось.

— Ты как арбузы разгружаешь, — шутила Фина.

А когда ей, маленькой, папа чесал спину и голову, Фина всегда засыпала.

Никто не любил ее так, как родители, никто не понимал ее так. И Ханнеса никто не будет так любить, так беречь и понимать, как она с Теллем.

— Помнишь, в первом классе на праздник ты приколола мне к рубашке значок с Нацлидером? — крепко держа мать, говорил Ханнес. — Ты ненавидела этот значок, который вас заставляли носить еще в детском доме, называла его "знак стада". Но ты приколола его мне, и я пошел с ним в школу. Тогда я думал: как ты, говоря одно, делаешь совсем другое? Я не понимал, не знал, что думать. Было очень обидно, что ты такая. А потом я понял: ты сделала это для меня. Чтобы в школе мне ничего не было, если я приду без значка.

Щека Фины легла на волосы сына. Сдавшись перед любовью и нежностью матери, Ханнес снова стал маленьким. Он вспоминал, как Фина водила его в детский сад. Как в первый свой день в саду Ханнес подумал, что мама оставила там его навсегда, и, когда она вернулась за ним после работы, заплакал. Сев перед сыном на корточки, Фина вытерла ему платком слезы.

— Я никогда тебя не брошу. Никогда!

Голос матери Ханнес и запомнил таким, произносящим эти слова.

Тогда мама была большая. Сейчас он уже почти догнал ее, всего на полголовы осталось вырасти.

Уткнувшись лбом в холодное стекло, Ханнес ждал, когда мать выйдет из подъезда на работу. Он часто так провожал ее у окна. Но сейчас внизу был другой человек, который шел, словно в темноте, или не понимая куда. Фина всегда шагала легко, уверенно, а тут, если бы не куртка и неизменные брюки матери, Ханнес не узнал бы ее.

Он сполз лбом по стеклу, облокотился на подоконник. Прошла вечность, прежде чем мать скрылась за поворотом. Ханнес посмотрел на часы. До начала работы матери оставалось двадцать три минуты.

"Не успеет", — подумал Ханнес. Все из-за него.

Он отправился на кухню пить чай. За столом, упершись взглядом в сахарницу, сидел отец.

— Сын… — Телль встал.

— Да, пап, завтра у меня последний день, — понимая, о чем хочет поговорить отец, опередил его Ханнес.

Теллю стало легче от того, что не нужно было произносить эти слова.

— Как ты?

Ханнес усмехнулся.

— Скорее бы уж, если честно.

— Что? — Телль не хотел верить словам сына.

— Я мучаю вас, — с сожалением сказал Ханнес.

— Нет. Ты нас не мучаешь.

— Ну, я хотел сказать, что вам из-за меня плохо, — поправился Ханнес.

Телль тяжело покачал головой. Говорить об этом не было сил. Сочувственно взглянув на отца, Ханнес налил им обоим чай и сел напротив.

— Ты чего не на работе? — размешивая сахар, спросил он.

— Нам сказали, что можно позже приходить. Линии все равно стоят, — пальцы вытянутых на столе ладоней Телля легко шлепнули по клеенчатой скатерти.

— То есть: ты на работе, но не работаешь?

Телль кивнул.

— Что вы там делаете тогда?

Отец пожал плечами.

— Ремонтируем. Проверяем. Или просто сидим.

Ханнес опускал печенье по одному в чашку и, доставая ложкой, сразу съедал. Если бы это видела Фина, она попросила бы сына так не делать, но Телль в детстве тоже любил размачивать сухари в кружке. Мачеха за это ругала Телля, грозила выгнать его из-за стола, а отец молча смотрел на них обоих и хмурился.

Сам Телль только однажды спросил Ханнеса, зачем тот кладет в чай печенье.

— Мне так нравится, — немного смутившись, ответил сын.

Отодвинув опустевшую чашку, Ханнес положил голову на руку и стал наблюдать за отцом, который завтракал.

— Ты ждешь меня? — закончив бутерброд с маргарином, догадался Телль.

— Я с тобой пойду, — решительно сказал Ханнес.

— Куда? — удивился Телль.

— Просто.

На улице оказалось холодно. Изо рта шел пар, покалывало лицо. Сделав несколько шагов от подъезда, Ханнес остановился. Закрыв от удовольствия глаза, он вдохнул морозный воздух.

— Снега бы сейчас, — мечтательно произнес Ханнес.

Телль обратил внимание, что сын вышел без перчаток.

— Давай принесу, — предложил он.

— У меня карманы, — спрятал в них руки Ханнес. — А вот ты как?

Он показал на поджатые к рукавам кулаки отца.

— Нормально. И у меня тоже карманы, — хлопнул по ним Телль.

Ханнес пошел по левому от дороги тротуару. Положив ему руку на плечо, Телль остановил сына, показав на другую сторону.

— Я всегда хотел пройти от дома здесь, — объяснил Ханнес.

— Хорошо, — согласился Телль.

Со стороны, по которой они шли, улица с домами казалась не то чтобы незнакомой, а такой, словно Телль давно не был здесь и вот вернулся.

Шагавшие навстречу прохожие удивленно смотрели на него с сыном. Некоторые останавливались, провожая их взглядом. Сам Телль уже перестал озираться и уверенно шел справа от Ханнеса. Для него было бы лучше, если б сын шагал быстрее, но торопить Ханнеса, разглядывающего привычный мир с другой стороны, Телль не стал.

— Пап, я дальше с тобой не пойду, — сказал Ханнес, когда они оказались на перекрестке, где Телль поворачивал к себе на фабрику.

Отец насупился. Куда направится сын после того, как они расстанутся, Телль не подумал.

— Что будешь делать?

— В сквере своем посижу, — немного растерянно ответил сын. — Потом маму встречу. Она говорила, что может прийти пораньше…

— Холодно сидеть в сквере, — заметил Телль. — Ключи есть?

В куртке у Ханнеса ключей не было. Пошарив в карманах брюк, он покачал головой. Телль протянул сыну свои ключи.

— Возьми. Вдруг домой решишь пойти.

Ханнес опустил ключи в карман куртки.

— Еще вот что, — Телль оставил это напоследок, как самое важное. — Ты иди не так, как мы с тобой сейчас шли, а так, как все.

Поняв, что отец имел ввиду, Ханнес поджал губы.

— Как все — неинтересно.

После этих слов сын пошел дальше. Телль смотрел за ним, пока Ханнеса не заслонили лица прохожих. На отца он не оглянулся.

***

Для себя Ханнес давно все решил. Единственное — было жаль родителей, и это останавливало его. Сейчас уже останавливаться времени нет.

Ханнес подумал о том, как первый раз пошел в школу. Он никогда не видел столько много детей, съежился и все время оглядывался по сторонам. Тогда мама, взяв его за руку, сказала: "не бойся".

Повторив ее слова, Ханнес посмотрел на светофор и шагнул на проезжую часть.

На визг тормозов обернулась вся улица. Грузовик остановился в считанных сантиметрах от мальчика. Выскочивший из кабины водитель бросился к нему.

— Ты куда прешь? Что, слепой?

Ханнес, не моргая, смотрел на едва не боднувший его бампер.

— Что молчишь? Разговаривать не умеешь?

Мальчишка и ухом не повел. Разозлившийся водитель, схватив Ханнеса за плечи, с силой тряхнул его. Бросив на водителя недоуменный взгляд, Ханнес вырвался, прыгнул на тротуар и, ни слова не говоря, быстро пошел прочь.

С каждым шагом мысли в голове подскакивали, а после сразу рассыпались. Ханнес не мог ухватиться ни за одну из них. Нужно было остановиться, успокоиться, а для этого — дойти до безопасного места. Только где оно? Дом. Лишь дома Ханнес чувствовал, что никому не мешает. И ему не мешает никто.

Но сейчас Ханнес уже был далеко от дома. Позади остались сквер, где он ждал маму, ее работа. Погруженный в себя, Ханнес едва не налетел на неспешный патруль нацполов.

— Ты чего не по той стороне идешь? — вытянув вперед руку, остановил его один из полицейских.

Ханнес не мог сообразить, что ответить. Моргая от неожиданности, он переводил взгляд с одного полицейского на другого.

— Кто там сигналил? — кивнул туда, откуда шел Ханнес, второй нацпол.

— Не знаю, — ответил Ханнес, не вдаваясь в вопрос.

— Перейди, — полицейский показал ему на другую сторону улицы. — И иди, как все.

Ханнес послушно миновал проезжую часть на зеленый сигнал светофора. Если бы он попал под машину, то родителям бы пришел штраф. Значит, хорошо, что закончилось так. Почему он раньше об этом не подумал?

Вообще, Ханнес не для того вышел на улицу с отцом. Хотелось увидеть небо, подышать воздухом, просто пройтись. Ханнес обрадовался бы даже лицам людей, окажись они другими. Ни разу не встречал он улыбок у прохожих. Ни разу не видел, чтобы взрослые ходили по городу просто так.

Ведь есть же такой мир, где деревья растут не одинаково? Где разные дома, где человек может пойти, поехать, куда захочет, и каждый день приносит ему радость? В том мире Ханнесу наверняка бы нашлось место. Только вот — отсюда не вырваться никак.

Домов, прохожих на улицах, по которым шел Ханнес, становилось все меньше, а серые заборы и коробки цехов с большими окнами были все длиннее. Изучив по карте весь город, он знал, где находится, но никогда сюда не отправился бы на прогулку.

Ясная улица, Утренняя, Весенняя, Жемчужная… Почему именно эти унылые улицы надо было так назвать?

На Солнечной блестели под морозным солнцем трамвайные рельсы. Ханнес пошел рядом с ними, надеясь, что скоро покажется и остановка. Вскоре он вдалеке увидел ее белые таблички. На остановке не было ни одного человека — ни в одну, ни в другую сторону.

Неожиданно справа вырос и лениво обогнал Ханнеса почти пустой вагон с цифрой 4 на заднем окне. "Четверка", как раз тот трамвай, на котором ездил он с родителями. Вагон остановился под белой табличкой и, немного отдохнув, побежал дальше. Никто из него не вышел.

Когда Ханнес добрался до остановки, то почувствовал, что устал. Он посмотрел на ее название — "улица Спокойная". Кроме четвертого, тут ходили еще третий и шестнадцатый маршруты.

Шатаясь, подъехал другой трамвай. Это был шестнадцатый. Несмотря на то, что он не доезжал две остановки до нужной Ханнесу, захотелось сесть в него и отправиться хоть на край света. Ханнес подошел вагону. Двери расхлопнулись. За ними стояла, придерживая сумку на груди, кондуктор. Она не отрывала глаз от Ханнеса, и по ее взгляду тот понял, что в вагон ему подняться не удастся.

Когда трамвай увез кондукторшу, Ханнес даже вздохнул с облегчением. Он приготовился уже идти пешком, как вдруг со всех сторон из проходных заводов хлынули рабочие. Остановка быстро заполнилась ими. Утонувший в этой усталой толпе, Ханнес даже не увидел номер нового трамвая. Толпа дружно ринулась в распахнувшиеся двери вагонов и буквально внесла туда мальчика.

Трамвай набился так, что Ханнес не мог пошевелиться. Лицо уперлось в чью-то спину в облезлой дерматиновой куртке. К плечу больно прижался чей-то локоть. От запаха пота резало глаза, дышать было невозможно. Когда на остановках в вагон врывался свежий воздух, Ханнес жадно глотал доходившие до него остатки.

— Подскажите: какой это номер? — спросил он пытавшегося протиснуться мимо к выходу рабочего.

— Тройка, — ответил рабочий, взглянув на мальчика так, будто тот был здесь лишним.

Ханнес посчитал, сколько проехал остановок. Через одну ему выходить. Вот как это сделать — Ханнес не понимал. Людей в вагоне меньше не становилось.

Он уже смирился с тем, что поедет дальше, но, едва открылись двери, поток, занесший Ханнеса в трамвай, оттуда его и вынес.

"Только не упасть", — успел подумать Ханнес, послушно толпе перебирая ногами.

Перейдя с платформы на тротуар, он оглянулся на задержавшийся на остановке трамвай. Оба вагона опустели сразу наполовину. Ханнес заметил, что сидений в них не было. Вдруг у второго вагона дверь кабины водителя отодвинулась. Оттуда вышла кондуктор. Поправив сумку, она начала проверять билеты у оставшихся пассажиров.

Дождавшись, пока нехотя тронувшийся с остановки трамвай станет меньше спичечной головки, Ханнес направился домой.

Мысль о том, что люди так ездят на работу и обратно каждый день, не давала ему покоя.

***

Фина уже была дома, когда Ханнес вернулся. Услышав, как открывается дверь, она подошла к ней, ожидая, что там будут муж с сыном. Увидев лишь Ханнеса, Фина удивилась.

— Где отец?

— На работе, — удивился вопросу Ханнес.

От матери не ускользнули покрасневшие от холода руки сына. Она помогла ему снять куртку.

— Замерз? — теплые ладони Фины обожгли щеки Ханнеса.

— Немного.

— Я была уверена, что ты с отцом. Подумала еще: хорошо будет, если вы куда-нибудь поедете.

Ханнес устало выдохнул.

— Если честно, я бы уехал отсюда насовсем.

— Так давай я посажу тебя в грузовик, и ты уедешь на нем далеко-далеко, — спешно предложила Фина.

— Нет, — отрезал Ханнес. — Я отцу уже говорил. Мне ваши жизни не нужны.

Фина не стала спорить. Она прекрасно понимала, что путешествие Ханнеса закончится с первым же встреченным нацполом.

Налив сыну горячего чая, Фина положила перед ним на стол плитку шоколада. Глаза Ханнеса загорелись.

— Настоящий?

Фина кивнула.

Сын осторожно, чтобы не порвать, раскрыл обертку. Разломав плитку на полоски, он подвинул ее к матери.

— Нет. Это тебе, — улыбнулась Фина.

— Я так не хочу, — Ханнес знал, как мама любит сладкое.

Ладонь Фины легла на клеенку рядом с рукой сына.

— Очень хочется сделать для тебя что-то важное, — Фина подбирала слова, чтобы Ханнес понял. — Просто… Если б ты знал, каково оно: когда ты хочешь сделать многое, чувствуешь, что у тебя есть силы совершить это, но знаешь, что, на самом деле, не можешь ничего.

Ханнес опустил глаза на чашку.

— Ну, хорошо, — через силу согласился он.

Не поднимая взгляда, сын взял полоску плитки. Держа кончиками пальцев, он откусил ее край и стал медленно жевать.

Фине было неловко перед сыном. Она поднялась, чтобы выйти с кухни.

— Мам, ты куда? — остановил ее Ханнес.

Пальцы сына положили на стол недоеденную полоску.

— Да я… — начала Фина, но ничего не смогла придумать.

Она вернулась на табурет, взяла руку сына и поцеловала вымазанные шоколадом пальцы.

Съев еще одну полоску, довольный Ханнес сложил остальное в блюдце. Вымыл руки, убрал блюдце с шоколадом в холодильник.

— Это потом.

Обняв мать, сын сказал ей "спасибо" и пошел к себе.

Фина посмотрела на разглаженную на столе обертку от шоколада. На красном фоне золотыми буквами было написано "Победа". Сдвинув ладонью обертку со стола, Фина смяла ее в кулаке. Опомнившись, она отделила от бумаги фольгу и накрыла ею шоколад в холодильнике. Бросив бумажную обертку в мусор, Фина наскоро помыла чашки, после чего отправилась к сыну.

Дверь в комнату Ханнеса оказалась закрыта. От неожиданности Фина постучала в нее. Ханнес лежал на диване, смотря в потолок. Фина впервые видела, чтобы сын ничем не был занят.

— О чем ты думаешь, сынок?

Приподнявшись, Ханнес сел спиной к стене. Брови его по-взрослому сдвинулись, лицо стало серьезным.

— Я много думал про себя. Про то, что со мной стало бы. Я был бы, как вы, — всю жизнь работал, не поднимая головы. Появилась бы семья, дети, и вся моя радость была бы в них. Как у вас. А для себя — для себя уже ничего… Мне так не нужно.

— За эти месяцы ты стал старше нас, — поняла Фина.

Ханнес вздохнул. Слова давались ему с трудом.

— Я не прожил того, что вы. Но я видел море. Я летел в небе. Меня любишь ты и папа. Мне этого довольно. Мне не страшно. И вас оставлять не страшно — вы ведь вместе.

— Ты это говоришь, чтобы нам не так было больно? — с сожалением спросила Фина.

— Нет. Я просто понимаю, что для остальных я хуже всех. Хуже любого здорового человека. Таким, какой я есть, я нужен только вам. А вы не вечные.

Во взгляде сына Фина уловила жалость к ней с Теллем. Да. Сын действительно стал старше их. Она хотела как-то подбодрить его, но Ханнес опередил мать.

— Зато, — Ханнес сделал паузу, — я вас никогда не увижу старыми.

***

Тихо постучал своим стуком Телль.

— Что ты так долго? — с недоумением спросила Фина.

— Грузиться пришлось, — чуть нахмурился от неприятного воспоминания Телль. — Машин двадцать было. Военных. Загружать их согнали всех.

Быстро приняв душ, надев домашнее, он зашел в комнату к жене с сыном и сел на табурет у стены. Фину удивило, что муж не устроился на полу рядом с дверью, как обычно. У Телля ныла спина.

— Я думала, мы пойдем гулять, — растерянно произнесла Фина.

— Там темно уже, — Телль не хотел признаваться, что устал. — Давайте завтра с утра.

Фина взглянула на сына.

— Может, останемся дома и не будем ни на что отвлекаться? — поддержал тот отца.

Фина согласилась. Сын попросил конверт с семейными фотографиями. Фина давно хотела купить альбом для них, но снимков для альбома было немного. Достав черный конверт, Фина вытащила оттуда фотокарточки и стала вместе с Ханнесом их рассматривать.

— Я, — смеялся Ханнес, показывая на сидящего на большом стуле малыша с флажком в руке.

Лицо Фины просветлело.

— Здесь тебе год и четыре месяца.

Это самая первая его фотография. Взглянув на написанную на задней стороне снимка дату, Ханнес задумался.

— Да, год и четыре, получается, — посчитал он.

Фина молча протянула один из снимков мужу. По желтым разводам на обратной стороне Телль сразу узнал фото. Его сделали очень давно, когда он только приехал в город. Несуразные штаны, галстук, шляпа, — из всего, на что Телль променял надоевшую армейскую форму, лишь рубашка подходила ему. Фина, привыкшая к детдомовской строгости и одинаковости, сразу обратила на него внимание.

— Таким ты для меня всегда и останешься, — кивнула она на фото мужу.

Телль отдал ей снимок, который осторожно, обеими руками, тут же взял Ханнес.

— Каждый раз смотрю и не могу принять, что папа был молодым. Мне кажется: он всегда был, как сейчас.

— Ты вот по возрасту ближе ко мне такому, — Телль показал на фотографию, — чем я сейчас.

Фина, не моргая, смотрела на фото маленького Ханнеса. Если бы он не рос, если бы он остался тем малышом!

Аккуратно задвинув все снимки в конверт, Ханнес положил его возле матери. Фина убрала конверт в шкаф.

— Пойду ужин готовить, — она подмигнула сыну. — Помогать будешь?

— Да!

— Приходи.

Фина отправилась на кухню. Ханнес словно ждал этого.

— Пап! — позвал он.

Телль, который смотрел на сына, но думал о своем, вопрошающе кивнул ему.

— Как это будет? — шепотом, чтобы не слышала мать, спросил Ханнес.

Телль сразу понял, о чем говорил сын.

— Никак, — решительно начал он. — Я…

— Пап, — перебил его Ханнес. — Мы ведь обо всем договорились. Зачем ты?

— Да, договорились, — согласился Телль.

Не нужно, чтобы сын догадался.

— Я должен буду что-то выпить, так?

"Да", — показал глазами Телль.

— Вы только не заходите, когда это будет, — попросил Ханнес.

В двери комнаты появилась Фина. Она махнула рукой сыну, позвав его на кухню, и посмотрела на мужа.

— О чем говорили?

— Да так… — пожал плечами Телль.

— Ясно, — заключила Фина.

Телль пошел следом за ней и сыном. Он сразу полез в холодильник.

— Во! Откуда у нас шоколад?

— После работы купила в нацторге.

За шоколадом Фина стояла в очереди почти два часа. Давали по одной плитке в руки. После Фины шоколада хватило только шести покупателям. Остальная вереница, человек сорок — те, кто уместился в помещении магазина, уныло разбрелась.

Отвернув кончик фольги от блюдца, Телль сунул туда нос.

— Это не тебе! — строго сказала Фина.

— Я только понюхать, — оправдался Телль.

Поставив блюдце на место, он захлопнул холодильник.

— Сейчас приготовится, жди.

Поужинав, Телль прислонился спиной к стене. Он слушал, о чем негромко говорили Фина с Ханнесом, но после горячей каши с луком было уютно, тепло и клонило в сон. Телль раз за разом ронял голову в забытьи. Потом сознание включалось, словно лампочка. Выдернутый из сна, озираясь широко раскрытыми глазами, он пытался понять, что происходит.

Ханнес кивал матери на Телля и улыбался. Подождав, когда муж в очередной раз придет в себя, Фина легонько похлопала его по руке.

— Иди спать!

Телль хотел что-то сказать жене с сыном, но голова была слишком тяжелая.

— Завтра, — смог только произнести он. — Все завтра.

Фина сочувственной улыбкой проводила мужа из кухни. Когда Телль ушел, она, вздохнув, начала убирать со стола.

— Мам, давай я помою посуду, — предложил Ханнес.

Фина уступила ему место у мойки. Вытерев стол, она смотрела, как сын намыливал тарелки с ложками, ополаскивал их и складывал рядом с раковиной. Делал он это медленно, но старательно, прикусив от усердия нижнюю губу. Стряхнув капли с последней вымытой чашки, Ханнес повернулся к матери и, довольный, показал свою работу.

— Ну все, сынок. Надо отдыхать.

— Я не устал, — решительно сказал Ханнес.

— Все дела не переделаешь.

Ханнес послушно отправился к себе. Вытерев, Фина убрала помытую сыном посуду. Теперь на кухне было точно все. Фина пошла к Ханнесу. Сын стоял в темноте у окна и смотрел на небо. Звезды начинались уже над крышами домов, сверкая маленькими точками по всему черному холодному небу. В нем беспомощно замерзала унылая луна. Не было ни одной тучи, которая накрыла и согрела бы ее.

— Посмотри, красиво как, — прошептал Ханнес, когда мать встала рядом с ним. — Такое небо было на море.

— Красиво, — согласилась Фина.

Не в силах оторваться от неба, Ханнес не видел ее слов. Потом, до конца жизни Фина будет жалеть, что в этот момент не взяла сына и не уехала с ним.

Ладонь ее легла на руку Ханнеса. Сын повернулся к Фине. Луна освещала лицо матери, и Ханнес мог рассмотреть, что она скажет.

— Можно мне с тобой побыть? — попросила Фина.

— Конечно, мама.

Они долго стояли, глядя, как засыпают с гаснущими окнами дома, а звезды зовут в пугающую неизвестностью тьму.

Ханнес, чувствовавший поначалу, что может так провести всю ночь, устало опустился на диван. Фина открыла форточку. Ночной декабрьский холод наполнил душную комнату. Ханнес укрылся одеялом.

— Включи лампу, — попросил он.

Завесив окно, Фина зажгла лампу. Ханнес подвинулся на диване, мать села с края.

— Мам, скажи мне: когда человек умирает, куда девается его сознание? — вдруг спросил сын.

Вздохнув от тяжести неожиданного вопроса, Фина нахмурилась в раздумье, но не нашла ответа.

— Я не знаю. Никто не знает. Умершие люди ведь не могут об этом сказать, — призналась она.

Слова сына поселили в Фине тревогу.

— Почему ты решил спросить об этом сейчас?

Ханнес пожал плечами.

— Просто говорят: потерял сознание, а потом пришел в себя. Пришел в себя, значит — сознание вернулось. А если не вернулось, то куда оно делось?

— Да, — согласилась Фина, — значит, действительно, оно куда-то девается.

— Мне однажды приснилось, что я умер. И умер я во сне: мне было так хорошо, и я просто не захотел просыпаться, — Ханнес улыбнулся.

— Давно этот сон был? — внимательно посмотрев на сына, спросила Фина.

Ханнес не придал значения ее взгляду и вопросу.

— Давно. Но я его помню… Просто, если все так с сознанием, то, когда я умру, — я попаду в другое место и там встречусь со своими братьями.

— Встретишься с братьями? — удивленно переспросила Фина.

— Ну да, — спокойно, со знанием того, что он говорит, отвечал Ханнес. — C Марком, Бобом и Карлом. И буду им как старший брат.

Фина слышала, как из родительской комнаты в уборную прошуршал Телль. Потом он остановился у двери сына и распахнул ее.

— Вы чего здесь? — щурясь от света лампы, заспанным голосом спросил Телль.

— Сейчас ляжем, — успокоила мужа Фина.

— Папа! — помахал отцу рукой Ханнес.

Когда Телль ушел, Фина наклонилась к сыну.

— Ты спи. Я с тобой еще немного посижу, — поправив ему одеяло, сказала она.

Ханнес закрыл глаза. Погасив лампу, Фина вернулась на диван.

— Мама, — прошептал Ханнес, — дай я набок лягу.

Фина отодвинулась на самый край. Ханнес повернулся, подтянул одеяло к шее и поджал ноги.

Слушая спокойное дыхание сына, Фина осторожно поднялась с дивана.

Нет, не отдаст она своего мальчика. Пусть делают, что хотят. Не отдаст.

Фина долго не могла заснуть. Она лежала на спине, стараясь не ворочаться, чтобы не разбудить мужа. Вдруг из коридора донеслись легкие шаги Ханнеса. Фина, подумала, что, может, ей это показалось, но щелкнул выключатель, и в щель между дверью и полом она увидела свет на кухне.

Сын наливал из чайника воду в свою чашку.

— Пить хочу, — объяснил Ханнес вышедшей к нему матери.

Кивнув сыну, Фина вернулась в постель. Ханнес иногда так вставал среди ночи, и она сейчас не придала этому значения.

Снилось Фине, как она смотрела с Ханнесом в ночное небо за окном. Но потом сын открыл окно, встал на подоконник, шагнул вперед и исчез.