Последний сын

Чистка

После того, как Нацвещание показало занятие Нацлидера гимнастикой, она пришла в каждый дом. Вместе с размахивающими с экрана руками и ногами чемпионами ее теперь по утрам должны были делать все. За отлынивавшими жильцами следили коменданты, акты с предупреждениями выходившим на работу или учебу до того, как заканчивалась трансляция гимнастики, сыпались один за другим. Нововведение не могло сразу вписаться в привычный ритм жизни людей, обернувшись массовыми опозданиями. Пока доктора и спортсмены рассказывали по Нацвещанию о пользе гимнастики, выполнение производственных планов на предприятиях оказалось под угрозой срыва.

Виновных в отставаниях от графика нашли быстро. Выяснилось, что это был целый заговор — для подрыва экономики страны. Во главе его стояли замминистра национального хозяйства, несколько известных и неизвестных экономистов и какие-то чиновники министерства. На отстающих предприятиях начались чистки.

В списках причастных к заговору оказалась пара человек с Нацводы. Замдиректора по производству организовал избыточный выпуск продукции, а начсклада систематически задерживал отгрузку. Все это чуть не привело к остановке предприятия.

На проходной фабрики устроили сбор подписей под требованием наказать виновных. Раньше такое обычно делали в цехах после политинформации. Телль, пользуясь тем, что возле стола мастера собиралась толпа, отдыхал в стороне на стуле. Сейчас подписные листы протягивали каждому, кто выходил со смены. Попытка сбора подписей в начале рабочего дня стала причиной очередей на проходной и все тех же опозданий.

Подписывались быстро, мимоходом. Лишь однажды Телль видел, как задали вопрос. Рабочий из другого цеха поинтересовался, зачем нужна его подпись, если и так ясно, что это вредители. Державший папку с листами перед турникетом человек ответить не мог. Рабочий ждал, идущие позади него остановились.

— Давай проходи уже! — нетерпеливо крикнул кто-то в образовавшейся толпе.

Задавший вопрос рабочий под натиском остальных быстро миновал турникет и выскочил из дверей проходной на улицу. Человек с подписями лишь проводил его недоуменным взглядом.

Когда Теллю протягивали подписной лист, он всякий раз бросал на ходу: "уже". Дело было не только в нежелании подписывать. Телль не хотел тратить ни секунды времени на чтение петиции и выслушивание навязчивых просьб ознакомиться с ней. Сейчас, с наступлением весенней погоды, он возвращался со смены улицами, по которым нравилось гулять Ханнесу. Шагая по ним, Телль вспоминал, как ходил здесь с сыном.

Ханнеса не просто не хватало. В жизни Телля стало меньше на одного человека из тех, кто любит его, кому он дорог и кому нужен. Теперь у него есть только Фина. Не будет ее — он окажется совсем один. Не с кем поговорить. Некого обнять. И даже просто рядом — никого.

Или одна останется Фина.

Теллю было безумно жаль жену. Все, что появлялось у Фины, жизнь отнимала. Сперва, дразня, приоткрывала краешек счастья, безжалостно затем забирая самое дорогое — родителей, бабушку, четырех сыновей. Самых любимых людей. Единственных любимых. Если можно вернуть хотя бы одного из них, Телль, не задумываясь, отдал бы за это свою жизнь.

Он видел, что Фина, приходя с работы раньше его, брала чемодан с детскими вещами. Телль потом часто поправлял чемодан, сдвигая его ближе к стене, когда жены не было в комнате.

— Каким ты помнишь нашего Ханнеса? — спросила однажды Фина.

В слова эти она вложила всю нежность, всю тепло, которые больше никогда не сможет отдать своему мальчику.

У Телля сразу навернулись слезы. Встав к жене спиной, он поднял лицо к потолку.

— Ласковым и очень одиноким, — голос дрогнул, но Теллю удалось взять себя в руки. — Он сидит у окна и смотрит на улицу. А я открыл дверь комнаты и гляжу на него. Волосы на затылке у Ханнеса непослушные, торчат в разные стороны.

Фину тронул рассказ мужа. Она очень любила гладить сына по голове. Волосы у него были мягкие, густые. Часто, подойдя сзади, Фина обнимала Ханнеса, целовала его в макушку и проводила ему по волосам кончиком носа. Сын смеялся.

— Мама, отпусти меня!

Смех Ханнеса, легкий и звонкий, Фина словно слышала сейчас.

— Как-то, — лицо ее просветлело от дорогого воспоминания, — сидит Ханнес за столом в кухне, строит дом из кубиков. И вот — дом разваливается, один из кубиков падает в тарелку с остывающими макаронами. Ханнес говорит: "котлета". И хохочет.

Грустно усмехнувшись, Фина взглянула на мужа.

— Это была твоя тарелка.

Телль кивнул. Он не знал той истории. Фина подошла к окну и встала за задернутой шторой. Положив ладони на подоконник, она уперлась лбом в холодное стекло. По тропинкам двора под унылым светом фонарей прогуливались люди.

— Я тоже запомнила Ханнеса у окна, — тихо продолжила Фина. — Только я стою на улице, а он смотрит на меня из своей комнаты, один… Даже со всей нашей заботой и любовью мы не могли заменить Ханнесу друзей, дать ему то, что ему в таком возрасте было нужно.

***

Первый весенний дождь застал Телля на выходе с фабрики. Одни рабочие сразу побежали под навес трамвайной остановки, другие остались ждать, когда закончит лить, на проходной.

Телль не спешил домой. Фина, у которой на работе нагоняли квартальный план, вернется поздно, а идти в пустую квартиру, где его никто не ждет, было тяжело. Подняв воротник куртки, спрятав руки в карманы, Телль шагнул под дождь и отправился в другую сторону.

Придавленный безнадежным небом вымокший город, с его тонувшими в лужах пустыми улицами и голыми скользкими деревьями на краях тротуаров, казался жалким. В такую погоду нравилось гулять Фине. Она говорила, что в эти часы в городе нет случайных людей, все они остались дома или ждут где-нибудь, пока закончится дождь. А дождь Фина любила. Телль, можно сказать, тоже, но только из окна. Мокнуть под ним ему было не очень приятно.

Куда Телль шел, зачем — он не знал и даже не задумывался об этом. Оказавшись на площади железнодорожного вокзала, он остановился у аптечного пункта, где покупал те самые желтые шарики. Вытерев ладонью лицо, несколько минут Телль неподвижно смотрел на табличку с названием. Решившись, он поднялся по ступенькам, толкнул дверь и шагнул внутрь.

— Иду к вам! — сразу предупредил его звонкий голос за витриной.

К прилавку вышла молоденькая девушка-фармацевт. Белый рабочий халат был велик ей, а шапочка, чтобы не съезжать на лоб, крепилась к волосам заколкой.

— Я вас слушаю, — сказала девушка.

Телль молчал. Перед ним стоял другой человек. Та аптекарша была его возраста, может, чуть младше. А тут — совсем девочка.

Неужели эта девочка продает то, что отняло жизнь сына?

— Вы здесь работаете? — глухо спросил Телль.

— Третий месяц, — девочка глядела на него большими глазами. — Вам подсказать что?

— Нет, спасибо, — только и смог ответить Телль.

Девочка застряла в его голове. Телль не мог принять того, что ей приходится этим заниматься. Она ведь обязана знать, что продает. И она знает… Лучше бы в аптеке была та фармацевт, у которой он покупал эти шарики. Все правильно: он покупал, он. И здесь не ее вина. Телль пошел за ними, Телль купил их, Телль принес их домой.

С такими мыслями он миновал свой поворот, оказавшись не на той стороне улицы. Слева навстречу у самой стены дома двигалась колонна. Впереди шел вооруженный человек в военном плаще. Еще один шагал сбоку от колонны. Глядя на них, Телль остановился.

— С дороги! — крикнул ему первый военный.

Шедшие колонной по двое люди подняли на Телля скрытые капюшонами плащей головы. И Телль, отходя к краю проезжей части, увидел детские лица.

— Не смотреть! Не поворачиваться! — раздалось сбоку от колонны.

Их было одиннадцать пар, державшихся за руки. Дети шли быстро, хлюпая башмаками по серому небу в лужах. Как понял Телль, вели их со стороны здания городской комендатуры к вокзалу. Вели по улице, где не ходит транспорт, и специально в дождь, когда почти нет прохожих.

— Видишь: непослушных детей ведут, — донесся до Телля шепот, когда колонна с замыкающим ее третьим военным переходила дорогу.

С балкона второго этажа выглядывала женщина с мальчиком на руках.

— А куда их ведут? — спросил, испугавшись шепота женщины, мальчик.

Женщина не ответила. Поставив малыша на пол, она потянула его за руку домой, но мальчик не двинулся с места.

— Куда их ведут? — громко и настойчиво повторил он.

Дождь только что прекратился, и слова ребенка повисли в мокрой тишине улицы. Женщина силой потянула мальчика с балкона домой, тот заплакал. Тогда она схватила его, быстро запихнув в комнату. Дверь балкона закрылась, на улице вновь стало тихо.

Глядя на удаляющуюся колонну детей, Телль вспомнил, как в классе Ханнеса перестал учиться мальчик, назвавший слова Нацлидера глупостью. Это случилось на уроке патриотического воспитания. Наставник спросил учеников, в чем смысл высказывания Нацлидера "патриотизм — наше все". Один из мальчиков, которых подняли для ответа, сказал, что не понимает его. "Почему?" — спросил наставник. "Мне кажется, что это глупость", — признался ученик. "Но ведь это сказал наш лидер!" — наставник поднял указательный палец. "Ну и что. Разве он не может сказать глупости?" — пожал плечами мальчик. Наставник подошел к нему, взял за руку и вывел из класса. До конца занятия остальные ученики сидели сами по себе. Мальчик больше не пришел — ни на следующий урок, ни на следующий день. Ханнес еще долго его ждал, возвращался с занятий тревожным и грустным. "Не было твоего товарища?" — Фина не знала даже имени одноклассника. Ханнес только мотал головой.

Может, сейчас тот мальчик шагал в колонне? Телль успел заметить в ней нескольких ребят такого же возраста, как его сын. Хотя, столько времени прошло…

Но почему там не было маленьких детей? Не совсем малышей, а — лет пяти-восьми? Судя по росту, даже с высокими капюшонами плащей, шедшие ребята, если и младше Ханнеса, то ненамного.

"Где остальные?" — Теллю хотелось броситься за колонной, но та уже скрылась из вида.

Разбитый отчаянием и мрачными мыслями, он повернул домой. Про детей Телль решил не рассказывать жене.

Он полагал, что Фина к тому времени вернулась с работы, однако свет в окнах квартиры не горел. Постояв немного во дворе, Телль отправился навстречу жене. Фину он увидел за остановкой, жена собиралась переходить дорогу.

— Я думала, ты давно пришел, — улыбнувшись мужу глазами, она взяла его за руку.

— Что там одному делать, в этих стенах? — подавленно ответил Телль.

***

Объявленная чистка рядов от геев, предателей и других нежелательных элементов коснулась сына пожилых соседей. После того, как фамилия сына оказалась в списках, его членство в партии было сразу приостановлено. Забрав ребенка, от него ушла к своим родителям жена, а самого его на работе отстранили от исполнения обязанностей.

Фина видела, как пожилая соседка переживает за сына. Женщина даже поехала к нему, но тот не открыл ей дверь.

— Партия разберется, он не виноват, это ошибка, — твердила соседка.

Стоявший рядом с ней муж кивал опущенной головой.

Фине хотелось сказать, что тут не ошибка, а результат банального поиска крайних, но она боялась такими словами ранить стариков.

— Вам сейчас важно не остаться без работы и не заболеть, — с заботою произнесла Фина.

На почтовом ящике квартиры стариков и на их двери мелом было написано слово "геи". Пожилой сосед молча вытер надписи, но следующим вечером они появились снова, только на двери кто-то вывел уже "предатили".

Фина пошла к коменданту, хотя Телль отговаривал ее от этого.

— А если бы так с моими родителями поступали? — пронзительно взглянула она на мужа.

От коменданта Фина вернулась ни с чем.

— Он видел надписи, но не знает, кто это.

— Что ж он их не стер, если видел? — недовольный безрезультатным походом жены, спросил Телль.

— Потому что не знает, кто написал, — для Фины это было очевидно.

Сборы подписей с требованием привлечь виновных к ответственности сменились в стране митингами. Простые трудовые коллективы, известные актеры, спортсмены, ученые, писатели призывали по Нацвещанию, со страниц газет объединиться вокруг Нацлидера в борьбе с притаившимися внутренними врагами и для противостояния внешним.

В митингах участвовали все организации, которые только есть в городе. Сперва, по обыкновению, на площадь Свободы согнали профсоюзы. За ними настала очередь педагогов, потом, в воскресенье, когда не работали поликлиники, а в больницах находились лишь дежурные врачи, — медиков. После поддерживать Нацлидера и протестовать против врагов шли работники торговли, науки, искусства, пищепрома. Избежать похода на митинг Телль не смог. Отметившись на месте у мастера за свое участие, он попытался незаметно покинуть площадь, но был возвращен дежурившими повсюду вокруг нее нацполами.

Телль ненавидел себя за малодушие. Хоть никаких плакатов он не держал, не кричал с толпой "под суд", даже невольная причастность к травле не сделавших ему ничего плохого людей была противна. Придя домой, Телль сердито и виновато молчал.

— Зато всего раз сходил, — утешила его Фина. — Состоял бы в профсоюзе — еще и как член профсоюза там побывал бы.

Завтра на площадь Свободы предстояло ехать самой Фине. Из-за этого смену им на предприятии сократили на два часа. Но, чтобы выполнить дневной план, Фине пришлось задержаться. Когда она вышла из проходной, заказные автобусы уже увезли всех с работы на митинг.

Фине ничего не оставалось, как отправиться домой. Конечно, она могла бы добраться до площади пешком или подъехать несколько остановок на общественном транспорте, но, в лучшем случае, успела бы к середине этого митинга. А туда ей не хотелось вообще. Фина знала, что у нее спросят, почему она не поехала со всеми. "Доделывала план", — таким будет ее объяснение.

На почтовом ящике пожилых супругов опять вывели: "геи". Достав платок, Фина стерла надпись, смахнула следы мела. Привычно взбираясь по лестнице, она перед своим этажом услышала, как кто-то быстро зашел в квартиру, щелкнув замком. Фину это насторожило. Увидев на двери стариков написанное "пред", она все поняла.

Фина поднялась на пол-этажа выше и притаилась. Вскоре тихо повернулся замок, на полу хрустнула плитка, а о дерматиновую обивку двери зашуршал мел.

Бесшумно спустившись, Фина остановилась на нижней ступеньке лестницы, чтобы не наступить на плитку. Мужчина в рабочем костюме и кепке заканчивал надпись на двери пожилых соседей.

— Так геи или предатели? — неожиданно даже для себя произнесла Фина.

Мужчина застыл. Рука его опустилась. Он медленно повернулся на голос.

— Ага, — Фина узнала отца мальчика Антона.

Ни слова не говоря, тот равнодушно смотрел на нее, выжидая, что будет дальше.

— Кто бы говорил про предательство, — кивнула Фина на надпись.

Сосед молчал, не отводя взгляда.

— Сам сотрешь? — спросила Фина и, не дожидаясь ответа, добавила: — Лучше сам.

Говорить ему "вы" она не могла.

Сосед достал из кармана тряпку, одним движением убрал надпись и нырнул к себе, оставив на двери стариков разводы мела. Намочив платок, Фина принялась мыть ее. Она уже заканчивала, когда из лифта на этаж вышли пожилые супруги.

— Зря вы. Мы бы сами, — поздоровавшись, сказал старик.

— Мне это неприятно видеть, — смутившись, что ее заметили, Фина мяла в руке мокрый платок.

Она хотела поинтересоваться у супругов: как их сын, как дела у них самих, но не решилась. Старики в эти дни стали замкнутыми и, казалось, избегали общения. Первыми они в разговор не вступали, на вопросы отвечали односложно, сами ничего не спрашивали.

Не увидев в один из вечеров свет в окне пожилых супругов, обеспокоенная Фина подошла к их двери и прислушалась. В квартире было тихо. Фина нажала звонок. Ей никто не открыл. Постояв немного, Фина вернулась домой, не зная, что и думать.

— На митинге, может, — пожал плечами Телль.

Покачав головой, Фина показала на часы.

— Поздно уже. И у них он уже был.

В вечерних новостях говорили о погоде, когда Фина услышала открывшийся на этаже лифт. Она осторожно выглянула из квартиры. Пожилые супруги стояли у своей двери, спиной к Фине. Старик доставал ключ, а жена, опершись о стену, поправляла ногой половик у порога.

— Вернулись, — с облегчением сказала Фина разбиравшему постель Теллю.

— Хорошо, — как-то безучастно бросил тот.

Почувствовав недовольный взгляд жены, Телль поднял на нее глаза и через силу улыбнулся. Просто в тот момент он вспоминал, как Фина стелила Ханнесу диван, пока сын ужинал. Жена заботливо разгладила простынь, подбила подушку и, развернув, расправила одеяло.

— Мама, я сам! — просил вошедший в комнату сын, но Фина категорически покачала головой.

— Мне так приятно для тебя делать что-то нужное, — ласково объяснила она. — Позволь мне, пожалуйста.

— Стелю вот… Поздно ведь, — оправдывался сейчас Телль.

Ему не хотелось своими воспоминаниями рвать жене сердце.

***

Пожилых супругов Фина заметила на следующий день по дороге со смены. Они тоже шли с работы, медленно приближаясь к повороту в квартал больших домов. Перейдя улицу, Фина сделала несколько шагов навстречу старикам и остановилась.

— Как вы? — убедившись, что за ними никто не наблюдает, доверительно спросила она. — Вас вчера долго не было.

— Нас вызывали на допрос, — тяжело начала соседка.

Старик дернул ее за руку, но она отмахнулась.

— А ведь мы лет десять его не видели. Только когда по телевизору показывали, мы на него смотрели. Даже когда сюда перебирались, он сам не пришел. Только людей прислал и машину.

Фина внимательно смотрела на пожилую женщину.

— Вы будете писать куда-нибудь за него?

— Нет.

Фине показалось, что соседка испугалась вопроса.

— По-вашему, ваш сын может быть виноват?

— Мы не знаем, — старик словно заступился за жену. — Это уж там разберутся.

— Ну, а сердце что говорит?

— Что оно может говорить? — растерянно вздохнула пожилая женщина. — У него своя семья. Внучку мы даже никогда не видели.

Фина обратила внимание, что соседка ни разу в разговоре не произнесла слова "сын". Нет, это не страх за себя у них, это обида. Обида за прожитые без сына годы, за внучку, растущую без них.

Но ведь, когда про их сына только стало известно, соседка твердила, что он не виноват. Да, именно так: он не виноват. Сыном пожилая женщина его и тогда не называла.

Или, все-таки, страх?

Фина с сомнением глядела вслед старикам. Они уже подходили к дому. Как бы ни спешила Фина к себе, обгонять пожилых супругов после разговора с ними было стыдно.

Страх гадок, в обиде есть гордость. Поэтому — пусть будет обида, решила Фина.

Невольно возник вопрос: а Ханнес поступил бы так? Фина с мужем делали все, чтобы он вырос хорошим, порядочным человеком. Но ведь и старики-соседи тоже не растили своего сына негодяем. По ним же видно.

Любовь к сыну и обида на него разрывали стариков. Отца — меньше, мать — сильнее. По крайней мере, так казалось со стороны.

Больше с пожилыми соседями об их сыне Фина не разговаривала. Как писали городские газеты, он во всем признался. А узнав, что жена подала на развод и смену фамилии, заявил о ее причастности к своему преступлению. По его словам, она все знала.

После этого пожилая соседка слегла. Ей стало плохо на полпути с работы. Женщина остановилась, держась за сердце. Старик помог жене дойти до остановки, посадил на скамейку и попросил прохожих вызывать "скорую". Та приехала не сразу. Когда фельдшер подошел к пожилой женщине, она лежала на скамейке, тяжело дыша.

Старик стоял рядом с женой, не сводя с нее глаз. Столько тепла, жалости и тревоги было в его взгляде! Они ведь прожили вместе всю жизнь. Работали, растили детей, и вот теперь его жену увозят в больницу. Как она там будет без него?

Женщину отнесли в машину "скорой помощи". Муж поехал с ней. Фина видела, как старик, сев возле жены, взял ее за руку. Маленькая сухая ладонь утонула в огромном, с выступающими венами, шершавом кулаке, и дверь "скорой" закрылась.

Встретив пожилого соседа через несколько дней, Фина не сразу узнала его. Старик будто нес на спине непосильную тяжесть. Поймав потерянный взгляд соседа, Фина, поздоровавшись, с участием спросила про жену. Старик что-то хотел сказать, но внутри у него все заклокотало, и он в горе только махнул рукой.

Наутро его супруга умерла в больнице. С другого конца страны с двумя мальчиками, чуть старше Ханнеса, приехала дочь пожилой женщины. Она взяла на себя и старика, и похороны. Мальчишки помогали матери, как могли. Ходили в магазин за едой, гуляли с дедом, взяв его с обеих сторон под руки, выносили мусор. Глядя на них, Фина думала, что они могли бы стать с ее Ханнесом хорошими друзьями. Как-то братья вдвоем тащили тяжелую сумку, из которой сверху торчал хлеб, а сбоку выпирала картошка и банки консервов. Фина открыла ребятам дверь подъезда.

— Спасибо, — сказали братья.

— Как звали вашу бабушку?

За месяцы, которые Фина прожила по соседству, она так и не спросила имя у пожилой женщины. Только сейчас это стало для нее важным.

— Вера, — ответил мальчик постарше.

— А дедушку — Павел, — добавил второй.

Дочь Веры до последнего ждала брата, но тот не пришел проститься с матерью. Через несколько дней после похорон дочь с мальчиками уехали, взяв дедушку с собой. С тех пор, как не стало жены, старик не произнес ни слова.

А волнения в стране закончились выступлением Нацлидера. Он говорил о победе над внутренними врагами, отмечал ее роль в сплочении общества перед лицом внешних сил и заявил о готовности страны противостоять эти силам.

"Благодарю общество за поддержку, за проявление гражданской позиции. Идя навстречу воле народа, я принял решение участвовать в выборах главы государства", — неслось с экрана.

— Неожиданно, — холодно произнесла Фина.

Выдержав паузу Нацлидер добавил, что прощает совершивших ошибку.

"Возвращайтесь домой, к семьям", — закончил он.

И те же самые люди, которые все эти дни, которые еще утром с экранов и из динамиков до истерики требовали давить нацврагов, как клопов, теперь проникновенно заговорили о гуманизме, о том, как важно простить оступившегося человека, дав ему еще один шанс. Но, прежде всего, конечно, они наперебой твердили про мудрость и великодушие Нацлидера.

Слушать все это Фине было противно.

Вместе с другими прощенными вернулся домой и сын пожилых супругов. Только дома его больше никто не ждал. А у родителей ему никто не открыл дверь.