Поворот не туда

Глава 9

Я заставил ее покраснеть, и после двух дней, проведенных между сном и явью, я чувствую себя немного лучше. Она пришла искать меня, и я воспринимаю это, как своего рода, комплимент. Конечно, если бы я переборщил с дозировкой, она бы нашла мой труп, разлагающийся на протяжении сорока восьми часов.

Но никто не искал меня уже много лет. Она пришла за мной через два дня, и не потому, что ей было сложно разжечь огонь или нужна была помощь. Она просто волновалась… обо мне.

И это всё, о чем я могу думать, сидя напротив нее за столом и разделяя паршивый ужин из макарон, и замороженной курицы с пармезаном. Мне не хотелось прилагать усилия, чтобы приготовить что-то получше, но и заставлять ее готовить я тоже не собирался.

— Отстой, знаю, — говорю, когда она подносит вилку с макаронами ко рту.

Она пожимает плечами.

— Бывало и похуже.

— Расскажи. Что самое отвратительное ты когда-либо ела?

Эмерсин улыбается.

— Ну, наверное, тот раз, когда я поела в рыбном ресторане, и рыба оказалась недожаренной.

— Рыбу можно есть сырой, — возражаю я. — Так что, возможно, она и была дерьмовой на вкус, но, по крайней мере, она бы тебя не убила.

Ее красивые зеленые глаза сужаются при виде моей усмешки.

— Если только ее не хранили неправильно.

Что ж, рад, что ты выжила.

Я усмехаюсь, чувствуя легкость в теле после сна. Знаю, что не могу позволить себе расслабиться, но сейчас я в порядке. Никакого сильного желания убить ее в затуманенном яростью состоянии. Голова ясная, и, черт возьми, я сижу за столом с привлекательной женщиной — той, от которой не могу отвести взгляд. Может, дело в том, что нас засыпало снегом или в том, что я давно не был рядом с людьми, но это кажется чем-то бо̀льшим. Она заряжает воздух вокруг меня.

— А что самое ужасное, что ты когда-либо ел? — она кладет вилку рядом с почти опустевшей тарелкой.

— Хм, не знаю, — я ерзаю на стуле. — Наверное, мясной рулет моей мамы.

— Это жестоко, — она смеется, ее легкий и звонкий голос пробирает меня до костей. — Бедная твоя мама.

— Не думаю, что она в состоянии беспокоиться об этом, находясь на шести футов¹² под землей, — хмурюсь, убивая свое хорошее настроение.

Эмерсин замолкает на несколько мгновений, и я снова начинаю себя ненавидеть.

— Сожалею о твоей утрате, — наконец произносит она.

Я игнорирую ее слова, ненавидя эту фразу, но решаю не показывать этого. Она не знает ничего о моей жизни. Провожу вилкой по тарелке.

— А что насчет твоей семьи?

Возможно, если она будет говорить только о себе, мы сможем обойти разговоры обо мне.

— Что насчет них? — она опирается подбородком на руку, ее брови слегка приподнимаются.

Маленький жест, но он притягивает мое внимание. Член напрягается, когда я представляю ее подо мной с этим же выражением лица, когда вхожу в нее.

Сон, похоже, не решил эту проблему.

— Тёрнер?

— Прости, — бормочу я. — Эм, я просто хотел, чтобы ты рассказала о своей семье. Не знаю…

Опускаю глаза на еду в тарелке, вид которой тут же помогает справиться с возбуждением.

— Ну, мои родители вместе уже сорок лет. Думаю, их раздражает, что я всё еще не встретила того самого. Ну, то есть, я думала, что встретила. И они тоже так думали…

Ее голос слабеет, и я поднимаю взгляд, ненавидя то, что вижу.

— Это твой бывший? — укол зависти сжимает мою грудь, напоминая мне, насколько я неполноценен. Мое тело может быть сильным, но мозг — это бомба замедленного действия, готовая взорваться и забрать ее с собой.

— Да, Адам, — она называет его имя, как будто мне не наплевать. — Я думала, мы едем в домик его семьи, чтобы всё наладить.

— Хм.

— Да, это была несбыточная мечта, — она презрительно качает головой. — Глупо было надеяться, что всё можно исправить. Мы были на грани почти год, и я хваталась за любую соломинку. Всё было так нестабильно, а потом моя лучшая подруга позвонила мне по дороге сюда, чтобы рассказать, как он сказал брату, что мы ни к чему не придем, и всё это просто для вида.

Я киваю, пытаясь сочувствовать тому, что звучит так… жалко.

— Но ты же с ним рассталась, да?

Она смотрит на меня с другого конца стола.

— Да. Рассталась. И оказалась здесь. Он сказал, что приедет за мной, — что на самом деле не имел в виду того, что сказал своему брату.

— Ах, значит, вы еще сойдетесь, — говорю я, словно выплевывая яд.

— Нет, не думаю. Я уже слишком измотана, чтобы разбираться со всем этим дерьмом. Просто хочу, чтобы мужчина был готов к настоящим отношениям. Устала от всех этих игр.

— Не знаю, что тебе сказать.

Постукиваю пальцами по столу и отталкиваюсь назад, собирая наши тарелки.

Она повторяет мои действия.

— А ты ни с кем не встречаешься, да?

Улыбаюсь, стоя спиной к ней.

— Сложно с кем-то встречаться, когда живешь один в лесу.

И когда у тебя есть разрушительная тяга к убийству.

— Но ведь в часе или чуть больше отсюда есть город, верно?

— Я туда не езжу, — усмехаюсь, соскребая остатки еды в миску Ганнера. Обычно я не кормлю его объедками, но я уж точно не буду доедать это сам.

— Почему?

Я колеблюсь, тщательно подбирая ответ:

— Не люблю толпу. И людей.

— Но меня ты впустил.

Ставлю посуду в раковину, поворачиваясь к ней.

— Не то, чтобы впустил. Я просто не дал тебе замерзнуть до смерти. Не будем забывать, насколько напряженной была наша первая встреча.

Ее глаза на мгновение вспыхивают страхом.

— Да, это точно.

— Так что не привыкай, — фыркаю, включая воду и начиная мыть посуду. Чувство вины душит меня, но я игнорирую его.

Почему я такой конченый?

— Поняла.

Эмерсин воспринимает это как шутку и смеется. Она берет полотенце и вытирает посуду, пока я мою, убирая ее на место. Закончив, она исчезает в спальне и возвращается с серебристым ноутбуком под мышкой.

— У меня нет интернета, — говорю я сухо.

Она отмахивается.

— Знаю, мой компьютер не поймал WI-FI. Но я подумала, что мы могли бы послушать музыку? Ты же говорил, что не слушал ее много лет, верно?

— Эм… — колеблюсь, желудок скручивает. — Думаю, да.

— Круто, — она ставит ноутбук на стол, а я стою в нескольких футах, почти нервничая из-за того, что она собирается включить музыку.

— Какой жанр тебе нравится? — Эмерсин смотрит на меня поверх экрана. — Вряд ли ты в праздничном настроении?

— М-м-м… Не знаю, — ничего не могу вспомнить. — Почему бы тебе просто не включить свою любимую песню?

— Хм, — она закусывает губу и кивает, снова погружаясь в экран. Я наблюдаю, как она прокручивает список, и начинаю замечать мелочи — как ее волосы заправлены за правое ухо, как ее губы напряженно поджаты, как ее лицо светится, когда она наконец находит то, что искала. Это… мило.

Звук пианино заполняет мои уши, и я напрягаюсь, пока мелодия набирает темп, сопровождаемая глубоким мужским голосом. Это не так угнетающе, как я ожидал, и мое дыхание замедляется, пока музыка заполняет хижину.

— Тебе нравится? — спрашивает она, с невинным волнением поднимая брови.

Киваю.

— Да, неплохо.

— Думаю, раньше ты слушал рэп или что-то подобное, — Эм запрокидывает голову и смеется. Странно видеть ее здесь, на моей кухне, постукивающую фиолетовыми носками в такт музыке. Она настолько сильно не понимает, в какой опасности находится, и, возможно, я тоже могу притвориться нормальным — хотя бы на один вечер. — Значит, рэп?

— Не совсем. Мне нравился металл, но я давно… — черт, она подумает, что я вообще отбитый. — Я не слушал музыку много лет.

— То есть ты не слушал музыку много лет? Или только металл?

— Музыку, — отвечаю, мой голос едва слышен за мужским пением о том, насколько хреново человечество.

— Сколько лет?

Сглатываю гордость, вынуждая себя быть честным.

— Десять, наверное, — не люблю вспоминать прежнего себя.

Она раскрывает рот.

— Вау. Столько времени ты здесь?

— Достаточно долго.

— Сколько тебе лет? — вопрос вылетает из ее уст, и я стараюсь не закрыться. Все равно она вряд ли выберется отсюда, так какая разница, если узнает правду?

— Мне будет сорок один в январе.

Музыка стихает, когда она говорит.

— Значит, ты здесь с тридцати одного?

— Да, с тридцати одного или тридцати двух, кажется, — отвечаю, не в силах точно вспомнить даты. — Около того.

Ее лицо искажается от болезненного сочувствия.

— Вау, значит… ты был оторван от мира так долго?

— Ну, я бы не сказал, что застрял в 2013-м, — пытаюсь посмеяться над позорной датой увольнения со службы, но, честно говоря, больно думать о том времени, когда я считал себя нормальным.

— Я тогда была в колледже, — она произносит эти слова болезненно мягко.

— Да? — переминаюсь с ноги на ногу, отчаянно желая сменить тему. — Что ты изучала?

— Я столько раз меняла специализацию, что и не скажу точно. Бросила учебу, когда получила приличную работу. Была слишком занята погоней за социальной жизнью.

Я усмехаюсь, пытаясь расслабиться.

— Типа за парнями?

— Наверное, да. Вышла замуж слишком рано, потом развелась. Всё это происходило в то время. Была невыносимой, незрелой, я думаю.

Эмерсин хмурится, а потом качает головой.

— Я была токсичной, это точно. Пыталась разобраться с собственными комплексами. У меня был ужасный вкус, и я была слишком навязчивой.

— Я тоже был токсичным в том возрасте, — признаюсь. — Не мог угомониться, пока мне не исполнилось двадцать, а потом начал заниматься… другими вещами, чтобы, хм…

— Справиться?

Горло сжимается.

— Да, пожалуй.

Готовлюсь к новым вопросам — те, на которые, возможно, не смогу ответить. Но она не давит. Вместо этого Эмерсин дважды щелкает мышкой, запуская новую песню. Я ее не узнаю.

Она смотрит на меня, и что-то мелькает в ее глазах, пока она осторожно произносит:

— Ты когда-нибудь танцевал?

— Э-э-э… — чувствую себя застывшим, сердце начинает бешено стучать при мысли о том, что могу оказаться так близко к ней. Обычно я бы никогда не подумал об этом, но она… Она пробралась ко мне, и мне нравится, как я себя сейчас чувствую. Может быть, сегодня я позволю себе просто насладиться моментом. — Ты хочешь потанцевать?

Она мягко смеется, но в ее глазах есть грусть.

— Я не танцую. Никогда по-настоящему не танцевала. Никто не танцевал со мной.

— Запусти песню заново, — говорю я, ощущая, как тело пронизывает новая волна тревоги.

Она поднимает бровь и делает, как я сказал, затем обходит стойку.

— Ладно…

— Ладно, — повторяю я глупо, незаметно вытирая ладони о джинсы. Беру ее за руку, она холодная, но кожа мягкая. Она подходит ближе, ее другая рука ложится на мое плечо, и я нахожу ее талию. Сердце колотится в висках, пока я держу ее, раскачиваясь в такт музыке. Мышечная память берет верх, и я следую за ней, утопая в сладком аромате масла ши, исходящего от ее волос. Вдыхаю его, словно это кислород, зная, что, возможно, это последний раз, когда я держу кого-то так близко. Если бы она знала всё обо мне, то никогда бы не подпустила меня к себе.

Но я не хочу отпускать ее.

— Что это за песня? — спрашиваю, чувствуя себя до боли живым.

— «The Only Thing Left», — отвечает она мягко. — Vincent Lima.

Киваю и прижимаю ее крепче, склоняясь так, чтобы щекой коснуться ее виска. Закрываю глаза, цепляясь за этот момент, зная, что, когда я буду закапывать ее безжизненное тело в снег, я снова и снова буду прокручивать этот момент в памяти.

И, возможно, этого будет достаточно, чтобы положить всему конец.

Таков был план, как только Ганнера не станет. Он — единственная причина, по которой я еще здесь. Когда его не будет, не останется ни одной причины для меня оставаться в этом мире.

Когда песня заканчивается, мои мысли замирают, и я жду, что она отстранится — но она этого не делает. Начинается другая песня. Это не медленная, и я узнаю голос поп-певицы, но не саму мелодию. Эмерсин начинает смеяться, как ребенок, и начинает танцевать…

Так неуклюже, как только возможно.

Я разражаюсь смехом, когда она поет, танцуя и держа меня за руку. У нее неплохой голос, но нет ни капли ритма. Ее светло-каштановые волосы подпрыгивают на плечах, а улыбка на ее лице источает столько света и радости. Она чертовски красива, и она в моем доме, — ее глаза сияют, отражая мой собственный смех.

Когда мелодия переходит в низкий, чувственный тембр, воздух заряжается напряжением, ее глаза вызывающе смотрят на меня. Наши пальцы до сих пор переплетены. Сердце стучит неровно от нервов, и я притягиваю ее к своей груди, запуская пальцы в мягкие волосы. Нос касается ее, но губы оказываются быстрее, движимые сильным желанием.

Святое дерьмо.

Она отвечает на мой поцелуй, открываясь, позволяя мне целиком завладеть ее ртом. Член становится твердым, упираясь ей в живот, и всё, чем я был и есть, уходит во Тьму. Все мои мысли только о ней. Провожу рукой вниз по ее боку, и она отшатывается от моего напора, издавая стон, когда я поднимаю ее в воздух.

Ее задница приземляется на деревянную столешницу, и она вскрикивает, когда новое положение позволяет мне прижать свой член прямо к ее киске, спрятанной за джинсами. Из груди вырывается незнакомый рык, когда я трусь о нее, мой язык переплетается с ее. Пальцы касаются голой кожи на шее, скользят вниз, останавливаясь на ключице.

Хочу сорвать с нее чертову одежду, обхватываю рукой ее затылок, удерживая ее рядом, покусывая нижнюю губу. Животное желание захлестывает, овладевая всем моим телом. Она отвечает мягким покачиванием бедер, и я срываюсь в отчаянии, опуская руку к своим джинсам.

И тут Ганнер лает.

Я застываю. Он никогда не лает.

Только если почуял кого-то снаружи.