Поворот не туда

Глава 13

Копать могилу в промерзшей земле — это та еще адская задача. Когда я заканчиваю, не отмечаю ее крестом. Он этого не заслуживает. Я слышал, как он разговаривал с Эмерсин и как набросился на моего пса. На моей территории. Да, это было на эмоциях. Да, за пять минут до этого я пытался убить ее в ебанном приступе ярости. Но всё равно. Он должен был исчезнуть — и пролитая кровь меня особо не беспокоит. Не в том случае, когда я могу это оправдать.

— «Похоже, Рождество наступит раньше, чем восточные районы округа расчистят от снега», — голос по радио трещит раздражающе. — «Новая волна снежной бури уже на подходе».

Выключаю радио и оставляю его в сарае вместе с джипом. Знаю, что придется разобрать машину и избавиться от нее. Или, может, загнать ее в реку, когда начнется оттепель, весной. Придумаю что-то. Но не сегодня. Сегодня мне нужно попасть в дом и проверить Эмерсин. Она злится на меня. Полагаю, это справедливо.

Но, по крайней мере, она жива. За это она должна быть благодарна.

Наверное.

Я возвращаюсь в дом как раз в тот момент, когда снова начинает валить снег. Вздыхаю, осознавая, что новая пара футов проклятого снега усложнит всё еще сильнее — а это значит, что нам придется еще дольше сидеть взаперти. Я отгоняю эту мысль, открывая дверь и замечая Эмерсин у камина, с опущенной головой.

Она до сих пор в своей куртке и мокрых джинсах. Грудь сжимается при виде этого. Всё намного хуже, чем я ожидал. Почему-то я не подумал о последствиях убийства ее парня. Или бывшего парня. Кем бы, блядь, он там ни был. Он считал, что делает ей одолжение, спасая ее. Но это был его гребанный долг. Ему не стоило жаловаться, называть ее шлюхой или пытаться убить моего единственного друга, мой спасательный круг — чертову собаку.

— Тебе нужно снять мокрые вещи, — наконец говорю я, стягивая с себя зимние штаны и куртку. Ожидаю, что она огрызнется.

Но нет. Она ведет себя так, словно даже не слышит меня.

— Я сказал, сними мокрые вещи и ложись спать.

Эмерсин поднимает голову, но не смотрит на меня. Ее взгляд устремлен в огонь, пока она стаскивает с себя куртку. Затем медленно поднимается, держа ее в руках. Я подхожу к ней, а она даже не двигается, когда я забираю одежду из ее рук.

— Я повешу твои вещи.

Никакой реакции.

Эмерсин разворачивается и идет по коридору, ее джинсы липнут к ногам, пока она не исчезает в темноте.

— Спокойной ночи, — бросаю ей вслед, и желудок сжимается в узел.

Может, стоило ее прикончить.

Потому что это блядское чувство, которое я испытываю сейчас, убивает меня.

Метель не прекращается на протяжении четырех дней. Четыре ебанных дня. Эмерсин не смотрит на меня. Не говорит ни слова. Ее болтовня, заполнявшая тишину, теперь сменилась пустотой, заставляя меня тонуть в этом безмолвии. Она ест батончики и не выходит из спальни. Я знаю, что она всё еще здесь, только по чертовому комку на кровати, когда захожу помочиться или принять душ.

И меня это уже достало.

Я пытался дать ей пространство, но сегодня вечером с меня хватит. Либо она начнет разговаривать со мной, либо сдохнет на хрен за моим обеденным столом. Призраков в моем ебучем доме не будет.

Я ставлю на стол ужин, еще одну дерьмовую запеканку, и решаю заставить ее поесть. Стучу кулаком по двери спальни.

— Ужин.

Тишина.

Я тянусь к ручке и, повернув ее, резко распахиваю дверь.

— Я сказал, пора ужинать.

Она сидит, скрестив ноги на кровати, ее влажные волосы обрамляют плечи, а черный свитер свисает с ее худеющего тела. Она смотрит на свои руки.

— Вставай, — приказываю, делая шаг к ней. — Сегодня ты ужинаешь со мной.

— Нет, не буду, — шепчет она.

— Да, будешь, — приближаюсь, улавливая исходящий запах лаванды, когда оказываюсь в футе от нее. — Ты будешь есть со мной.

Она качает головой.

— Проклятье, Эмерсин, — выдыхаю сквозь стиснутые зубы, сжимая кулаки. — Вставай.

— Нет, — повторяет она. Гнев застилает глаза, и я не понимаю, хочу ли я рухнуть перед ней на колени и умолять ее пойти со мной или придушить ее на месте.

Почему она это делает? Почему всё так блядски сложно?

Я хватаю ее за руку.

— Ты пойдешь, — стаскиваю ее с кровати, и она хнычет, когда я не проявляю к ней ни капли нежности. — Ты заставляешь меня поступать так. Я не дам тебе умереть от голода.

Она сдавленно вскрикивает, когда я тяну ее к столу. Выдвигаю стул, заставляю ее сесть, а затем наполняю ее тарелку запеканкой из курицы и риса. Она собирается встать, но я быстрее, достаю пистолет и кладу его рядом с тарелкой. Она садится обратно.

— Так блядь я и думал, — бормочу. — Ты хочешь молчать, игнорировать меня, но умирать всё же не готова.

Ее глаза встречаются с моими впервые за четыре дня.

— Я бы очень не хотела, чтобы моя кровь испортила твой ужин.

— Я бы всё равно всё съел, — рычу в ответ на ее презрительное выражение лица.

— Гнилой ублюдок.

Она качает головой, тыкая вилкой в кусок курицы. Подносит его ко рту, будто собираясь откусить, но потом кладет обратно на тарелку.

Я смотрю на нее, сидящую под мягким светом кухни впервые с того момента, как прикончил ее парня, и это чертовски больно. Я почти не знаю эту женщину, но ненавижу себя за то, что стал причиной ее нынешнего состояния. Под глазами темные круги, зеленые глаза потеряли блеск и опухли от слез. Губы потрескались. Волосы растрепаны. Она совсем не похожа на ту женщину, что танцевала со мной на кухне четыре дня назад.

Она похожа на ходячую смерть.

И это с ней сделал я. Она становится похожа на Томаса. Может, так и лучше, когда люди не в состоянии пережить встречу со мной.

Я заставляю себя есть и теперь уже не могу смотреть ей в лицо. Я отнял много жизней, но впервые вижу последствия своих действий вживую — весь ущерб, который нанес. Человек, которого я убил, — мертв, зарыт в землю и обрел покой, но эта женщина… Она сейчас в Аду.

Мне нужно выпить.

Отталкиваю стул, внезапно чувствую отвращение к себе за то, что заставил ее сесть со мной за стол. Подхожу к шкафчику с алкоголем, который редко открываю, и достаю бутылку бурбона. Наливаю себе стакан и опустошаю его залпом.

Может, мне стоит ее убить. Это принесло бы ей покой.

Но я ненавижу эту мысль. Ненавижу мысль о том, что она будет с ним даже после смерти. Наверное, это делает меня еще более больным ублюдком. Я не хотел, чтобы она здесь оставалась. Но теперь, когда она здесь… Смотрю на нее, ловя ее печальный мрачный взгляд.

Хочу вернуть ту Эм, которую я поцеловал.

Что мне делать? Нужно рассказать ей правду о себе?

Хочу выложить всё, и, похоже, выражение лица меня выдает, потому что на секунду в ее взгляде мелькает любопытство вместо холода.

Отвожу глаза.

— Сегодня зимнее солнцестояние, — говорю, наливая себе еще стакан. — Четыре дня до Рождества.

— Зачем ты это сделал? — ее вопрос пронзает меня насквозь. — Тёрнер, — повторяет она после долгой паузы. — Зачем ты его убил?

Выдыхаю. Я могу ответить на этот вопрос.

— Он пытался убить Ганнера. Мне нужен Ганнер.

Она раздраженно выдыхает, как будто не может спорить с этим.

— Ладно, но тогда зачем ты пытался убить меня?

Смотрю на нее, опрокидывая еще один стакан, понимая, что этот вопрос поведет за собой цепочку правды.

— Ты была в комнате моего старшего брата.

— Я не знала, что туда нельзя, — тихо говорит она. — Начала осматриваться, хотя не должна была, но… я просто хотела узнать тебя.

Сглатываю комок в горле.

— Тебе не нужно знать меня, Эм. Во мне больше не осталось ничего хорошего.

— Да, я была глупой, — бормочет она, удивляя меня тем, что больше ничего не спрашивает. Она отодвигается от стола, оставляя свою тарелку почти нетронутой.

— А теперь я бы предпочла умереть, не зная тебя.

Слеза скользит по ее щеке, она не вытирает ее, оставляя ее напоминанием о том, насколько ужасен я на самом деле.

Она проходит мимо меня, и я в панике, кладу руку ей на плечо, удерживая.

— Не возвращайся туда. Просто останься. Пожалуйста.

— Зачем? — Эмерсин наклоняет голову. — Чтобы ты мог пытаться запугать меня своими пистолетами и психозом? Я больше тебя не боюсь, Тёрнер.

Оцепенение на ее лице выворачивает мои кишки наружу.

— Я не хочу пугать тебя, Эм, — выпаливаю я, когда отчаяние проламывает мою броню.

— Я просто хочу, чтобы ты осталась со мной. У меня есть телевизор. Я могу попробовать его подключить. Мы могли бы посмотреть фильм. Я мог бы…

— Заткнись, — прерывает она меня, ее голос болезненно мягкий. — Мне не нужны твои любезности. Не нужен твой хренов телевизор или твое время. Я хочу, чтобы ты решил, что собираешься со мной сделать, и уже, мать твою, сделал это.

Я осушаю стакан с бурбоном, ставлю его на стол и резко прижимаю ее тело к себе. Она выдыхает, и я прижимаю ее к шкафчику, хватаю за подбородок, заставляя посмотреть мне в глаза.

— А что, если это и есть то, что я хочу с тобой сделать? — склоняюсь так, что наши носы почти касаются.

— Значит, хочешь поиграть в семью, Тёрнер? — выплевывает она холодным тоном. — Тогда лучше прикончи меня, набей чучело и посади за свой стол. От мертвой меня ты получишь больше реакций, чем от живой.

Стискиваю зубы, стараясь сдержать ярость, пока Ганнер тихо скулит где-то рядом.

— Ты что, действительно хочешь, чтобы я тебя убил? Потому что, когда я снова сорвусь, так и будет.

Она плюет мне в лицо.

— Вперед. Избавь меня от мук жизни с тобой, больной ублюдок.

Если она хочет разозлить меня, то у нее не получается. То, что она сделала не приводит меня в бешенство. Вместо этого оставляет без чувств, с тошнотворной пустотой в животе и болью в груди. Я отпускаю ее, отступая.

Наконец она видит меня таким, какой я есть, без прикрас. Без капли самообмана.

Всё как есть — и это чертовски больно.