Праведные клятвы

ГЛАВА 21

Доусон

Я попаду в ад.

И, вероятно, Крю или мистер Риччи отправят меня туда, если узнают, что я сделал. Я смотрю на экран, где она опускается на четвереньки. Образ Хани в этой позе, одетой в белое, словно символ невинности, заставляет меня напрячься. Я не могу перестать неловко ёрзать. Напоминание о том, что я не получал разрядки уже месяц, совсем не из приятных. А прямо сейчас горшочек меда, о котором я мечтаю, находится всего в нескольких комнатах отсюда, и я тот ублюдок, который готов выставить её на аукцион.

Я хотел сказать «нет».

Но она так решительно настроена.

Знаю, что она пытается найти себя, и от этого чувствую себя ещё большим злодеем, позволив ей ступить в этот мир. Но я не могу позволить своим личным чувствам — которые сейчас чертовски неудобны — вмешиваться в дело.

Знаю, что она привлечёт кучу внимания, просто из-за одной этой позы на четвереньках. Знаю, что она уйдёт за высокую цену. Но всё, о чём я могу думать, — это какова она на вкус и как она будет кричать от удовольствия.

Блядь. Мне нужно выпустить пар.

Она выгибает спину, поворачивая лицо так, чтобы свет отражался от её ягодиц.

Блядь.

Я расстёгиваю ремень, позволяя члену освободиться. Ощущение облегчения мимолётно, потому что у меня слишком много других потребностей, которые ждут, чтобы их удовлетворили прямо сейчас.

Я сжимаю свой член, и мои глаза едва не закатываются, когда я смотрю на неё. Никогда в жизни я не наблюдал за кем-то во время фотосессии. Блядь, я не должен этого делать с ней. Но мой член — мой бедный, гребанный член — нуждается в этом. Я не могу даже находиться с ней в одной комнате.

Все годы выработанных мной дисциплины и сдержанности исчезли в хаотичном дыму.

Фотограф велит ей поднять ремень и прикусить его губами, и она послушно выполняет это, зажав его между зубами. В этом ракурсе кажется, будто всё это делается для меня.

Черт, как бы я хотел, чтобы это было для меня.

Я провожу рукой вверх-вниз по своему члену, вспоминая момент в кладовке с ней и то, как её губы касались меня. Ее укус. Мой член дергается, и я бросаю взгляд на свою татуировку.

Я только что пробил свое дно? Дрочу на экран, потому что я отчаянно хочу следовать своим правилам? Но, ебать, как же это приятно смотреть на неё. За каждой позой, в которых я представляю, как вхожу в неё. Я хочу видеть, как много могут принять её сладкие губы. Научить её брать меня до самого горла. Хочу видеть слёзы в её глазах, когда она захлебнется мной. А затем я отплачу ей тем же.

— Блядь, — рычу я, открывая ящик и вытаскивая носовой платок. Я что, снова стал ебаным подростком? Но, чёрт, как же хорошо. Она — хороша. Была бы хороша. Я хочу, чтобы она извивалась под моими прикосновениями, чтобы её дыхание прерывалось, когда я буду её душить.

Интересно, она на вкус такая же сладкая, как мед?

Она разворачивается, теперь к камере обращена её спина, а ремень обвивает её запястья. Свет отражается от её мягкой кожи, а руки покоятся под её упругой задницей.

Я представляю, как засовываю в нее большой палец и анальные бусины. Я хочу играть с каждой частью её тела. Тренировать и заставлять её подчиняться.

Я запрокидываю голову назад, когда мой член взрывается, и глухо стону при мысли о том, какой она ощущалась бы на вкус на моих губах. Глубоко вздохнув, я вытираю себя и выбрасываю шёлковый платок в мусорное ведро.

Блядь, как же это было хорошо.

Когда я снова смотрю на экран, замечаю, что её уже нет — значит, она одевается. Я качаю головой в недоумении.

Блядь, что она со мной делает?

Через несколько минут я встречаю её у выхода. Она снова в джинсах и куртке, обнимает себя, приближаясь к двери.

Это заставляет меня почувствовать себя ещё хуже за то, что я только что сделал.

— Я подвезу тебя домой, — предлагаю я.

Хани кивает, но ничего не говорит.

Может, мне стоит остановить аукцион для неё. Она не единственная, кто нервничает и чувствует дискомфорт в процессе. Я всегда хочу убедиться, что другие чувствуют себя в безопасности и уверены в своём решении, но с Хани всё как-то иначе.

— Сомневаешься? — спрашиваю, открывая дверь машины. Много людей говорят, что хотят погрузиться в это, но не понимают смысла и силы духа, которые требуются, чтобы пройти через это. Чтобы сделать этот опыт по-настоящему обогащающим. И если она не сможет изменить своё восприятие, я не позволю ей это продолжить.

Я не хочу, чтобы она пережила тот же опыт, что и многие из моих сотрудников в прошлом.

Или тот, что пережил я.

Она останавливается у двери машины, которую я держу для неё открытой.

— Нет, просто…

— Что? — я пытаюсь поймать её взгляд, но она отводит глаза. — Хани, посмотри на меня, — я аккуратно поднимаю её подбородок, заставляя взглянуть мне в глаза. Кто-то настолько красивый не должен смотреть в землю.

Она кажется стесняется, и я хочу понять, как можно это вытянуть наружу.

— Это будет больно, правда?

Моё сердце сжимается. И хотя вопрос очевиден, мне тяжело слышать его от неё. Казалось бы, все так же просто, как объяснение о пчёлах и цветах. Хани садится в машину, смущённая своим вопросом, но я не хочу, чтобы она когда-либо стыдилась рядом со мной.

Я прислоняюсь к двери, глядя на неё сверху вниз.

— Да, будет, — честно говорю я, затем встаю прямо и закрываю дверь. Я никогда не буду ей лгать. Когда я сажусь с другой стороны, она уже пристёгнута.

— Можно мне напиться? — спрашивает она.

— Сейчас? — удивляюсь я, выезжая с парковки.

— Нет, перед тем, как заняться сексом, — раздражённо говорит она.

Я качаю головой.

— Нет, Хани, ты должна быть трезвой.

— Это несправедливо, — она вздыхает.

— Это всегда твой выбор. Ты можешь отказаться в любой момент. Но я скажу тебе, что некоторые теряли это в гораздо худших обстоятельствах. А ты можешь контролировать процесс.

Я чувствую её взгляд на себе.

— А как ты потерял свою? Я знаю, что для мужчин это, наверное, проще.

Глухой, мрачный смех вырывается из меня. Если бы она знала. У неё нет ни малейшего представления о том, какой вопрос она задаёт и какую тьму этот вопрос вызывает на поверхность.

— Скажем так, я был в неблагоприятных обстоятельствах, безо всякой власти.

Она замолкает, а затем её тихий вопрос пробивается сквозь тишину.

— Тебе причинили боль?

Я чувствую, как старые раны начинают вновь раскрываться, будто её мягкий голос пытается вынудить меня обнажить их.

Я подавляю это.

В моей индустрии чаще всего жертвами считают женщин. Но если ты мужчина…

— Я нашёл свою силу, — это всё, что я говорю в ответ. Я взял её обратно и построил империю на этом. Предоставил возможности и безопасность тем, кто тоже хотел вернуть свою силу.

Её нежная рука мягко ложится на мою, покоившуюся на центральной консоли.

Я бросаю взгляд на Хани, и та печаль, которая исходит от неё, проникает в меня, заставляя чувствовать себя неловко и одновременно успокаивая.

— Я не хороший человек, Хани, — признаюсь я в тишине машины.

— Если кто-то думает, что он хороший, он лжёт самому себе, — отвечает она, отворачиваясь к окну.

И я понимаю, что она делает это больше ради меня, чем из желания отвернуться. Но её рука остается моей. И мне болезненно напоминают, почему я не хотел прикасаться к ней.

Потому что я бы причинил ей боль.

Сделал бы её грязной.

Но я всё тот же эгоистичный ублюдок, который тоже не убирает руку.