Праведные клятвы

ГЛАВА 45

Хани

Доусон забирается ко мне на кровать, и я толкаю его плечи, а затем перекидываю ногу через его бедра, чтобы оседлать его. Он смотрит на меня, и я нежно целую его в губы, не торопясь ощущать его вкус. Мы оба обнажены, и такое ощущение, будто прошла целая вечность с тех пор, как мы были вместе в последний раз, хотя это было всего несколько дней назад.

Чувствую его твердость между ног, но пока не беру его. Я трусь об него вверх и вниз, давая себе необходимую стимуляцию, а его руки сжимают мою задницу. В наших прикосновениях есть неспешность. Новый тип исследования друг друга. Снова смотрю на его грудь, мое внимание привлекает татуировка.

— Когда ты сделал эти татуировки? — спрашиваю я.

— Хани, — рычит он.

— Ох, заткнись. Я знаю, ты считаешь мои вопросы милыми.

Он хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, чтобы поцеловать меня в шею. Я смеюсь.

— Я думаю, что многое в тебе милое. Но я не разделяю идею расспрашивать о прошлом, когда мой член находится всего в нескольких дюймах от того, чтобы войти в тебя.

Я посмеиваюсь, когда он отпускает мои волосы и хватаю его член, направляя его к своему входу. Но потом останавливаюсь. Его руки сжимаются на моих бедрах, когда он рычит.

— Обещай, что расскажешь после?

— Ты меня шантажируешь? — усмехается он.

Я уже над его кончиком, прежде чем отстраняюсь. Он ворчит. Касаюсь его губ своими губами.

— Думай об этом как о сделке, — шепчу я.

— И это ты говорила, что не разбираешься в бизнесе, — говорит он с усмешкой. — Обещаю. А теперь трахни меня, Хани.

Я смеюсь, когда он крепко сжимает мою задницу, прежде чем шлепнуть по ней. Я чувствую жжение от отпечатка его руки, но это только подстегивает меня. Наши поцелуи приостанавливаются, но наши губы не отрываются друг от друга.

Я приподнимаюсь чуть выше, пока не чувствую его у входа, а затем скольжу вниз, толкая его полностью внутрь себя.

Доусон стонет мне в рот, прежде чем прикусить мою губу, и я стону от наполненности. Начинаю двигаться, прежде чем успеваю об этом подумать. Одна часть меня хочет двигаться быстро, чтобы чувствовать его везде, а другая — не двигаться, пока он глубоко во мне, чтобы ощутить с ним связь.

Решение, с которым я боролась, принимают его руки, и он тянет мою задницу вверх и вниз, раскачивая меня на своем теле.

И это хорошо.

Действительно хорошо.

Чувствовать, как он скользит во мне, когда я полностью контролирую ситуацию, но он руководит движениями, слишком хорошо.

Будет ли каждый наш секс ощущаться так же?

Потому что с ним у меня ни разу не было плохого опыта. Даже когда я потеряла девственность, поначалу это было потрясающе, но под конец мне стало больно, что было ожидаемо.

Не могу удержаться, и продолжаю двигаться, сажусь и сжимаю свою грудь.

— Блядь, ты прекрасна, — говорит он, и когда я смотрю вниз, я обнаруживаю, что он наблюдает за мной. Я кладу руку ему на рот, а он хватает мой палец губами и сосет его.

Я скачу на нем до беспамятства, испытывая то же желание заставить его кончить, и он кончает в меня. Я испытываю удовлетворение от этого. От осознания, что могу доставить ему такое удовольствие. Что мы можем разделить этот момент. Это заставляет меня чувствовать себя сильной и сексуальной.

Мы представляем собой горячий, потный беспорядок. Наше дыхание — это лишь резкие движения воздуха в легких. Поворачиваю к нему лицо, наши головы лежат на одной подушке, и смеюсь.

Он откидывает назад мои волосы.

— Над чем ты смеешься?

— Честно говоря, не думаю, что смогу когда-нибудь этим насытиться.

Рука Доусона замирает, обводя линию моей челюсти. Я чувствую, как в нем что-то меняется, прежде чем он продолжает движение. И это приятно, почти как если бы меня погладили.

— Точно. Ты должен рассказать мне историю об этом. — Я указываю на татуировку. Вряд ли кто-то подозревает, что она скрывается под его одеждой.

— Ты хочешь спросить об этой, а не о той, что возле моего члена в виде твоих губ?

Я пожимаю плечами.

— Там я присутствовала.

Он шутливо выдыхает.

— Это не очень приятная история, Хани, — говорит он, задумчиво откидывая назад мои волосы.

Я хватаю его за руку.

— Перестань пытаться показать мне только хорошие стороны. Я хочу знать о бородавках и обо всем остальном.

Его губа поднимается в забавной улыбке.

— У меня нет бородавок.

— Ты уклоняешься.

Он вздыхает.

— Однажды я подумывал удалить ее лазером. Я был молод, когда набил ее. Злой на весь мир и на то, что со мной сделали. Думал, что татуировка сделает меня… не знаю… страшнее… может быть, менее желанным.

Я хмурюсь.

— Почему тебе хотелось быть более страшным или менее желанным?

Он отводит взгляд, и это первый раз, когда он от меня отворачивается. Я глажу его по щеке, и нежное прикосновение возвращает его ко мне. Он, кажется, не решается продолжить, но я ничего не говорю, медленно и терпеливо вытягивая из него все, что можно.

— Когда мне было пятнадцать лет, меня насильно привели в индустрию. Меня и мою мать.

Я хмурю брови.

— Когда ты говоришь «индустрия»…

— Мы занимались проституцией. Мне было пятнадцать, когда меня впервые заставили взять клиента. У нас не было денег, и моя мать связалась не с теми людьми. А в качестве оплаты они взяли не только ее, но и сказали, что у меня красивое лицо и телосложение, поэтому было решено, что я помогу ей погасить карточный долг.

Моя кровь застывает в венах.

— Поэтому я покорно занимался этим в течение трех лет и сделал эту дурацкую татуировку, думая, что это отпугнет клиентов.

— Доусон, это ужасно.

Чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.

— Все не так плохо, как у некоторых. Некоторые даже не выживают. Был еще один парень моего возраста. Мы много тусовались вместе, пытаясь пережить это. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы с матерью смогли выкупить наш долг, но он не смог. И я ненавидел это. Я ненавидел то, что у нас отобрали все.

— Это никогда не бывает просто сексом. Это компромисс. Но там столько денег. После того, как ее долг был погашен, моя мать ушла. Я ненавидел ее за то, что она поставила нас в такое положение. Я до сих пор обеспечиваю ей роскошный образ жизни. Но все еще ненавижу ее.

Я провела большим пальцем по его сжатой челюсти. Может ли кто-нибудь винить его? Теперь я чувствую себя виноватой за все то время, когда я думала о нем плохо.

— Так почему ты о-остался? — Мой голос срывается, и он переводит взгляд на меня. Доусон улыбается, рассеянно вытирая мои слезы.

— В восемнадцать лет у меня не было других навыков, поэтому я занялся эскортом и понял, что хорош в этом деле. И я подумал, что если смогу создать безопасное место для договоренностей, то, возможно, все было бы не так уж и плохо. И, возможно, я смог бы вернуть все те деньги, а может и больше, которые были выручены за мои услуги, которые я оказывал принудительно на протяжении тех трех лет.

Тогда меня осеняет: он не хотел лишать меня девственности. Я подозревала, что есть какая-то более глубокая причина, но это ужасно.

— Девственность? — Мне нужно знать. Нужно подтвердить.

Он вздыхает.

— Я согласен, что на правильных клиентах можно зарабатывать ебаную кучу денег. Моя девственность была куплена за сто долларов, и это была пятидесятилетняя женщина.

Я в шоке подношу руку ко рту.

Он заправляет мои волосы за ухо.

— Я не хочу, чтобы ты жалела меня, Хани. Это сделало меня тем человеком, которым я являюсь сегодня. Это причина, по которой я защищаю своих сотрудников и построил прибыльный бизнес. Контракты и все такое. Но да, из-за этого я не хотел когда-либо прикасаться к девственнице. Для меня это было… непривлекательно.

Я нахмуриваю брови и чувствую, как по щекам текут слезы.

— Так почему же ты взял мою? — Чувствую себя ужасно.

Было ли ему больно?

Сожалел ли он об этом?

Было ли ему от этого некомфортно?

— Чертова правда в том, что я не мог позволить ни одному другому мужчине прикасаться к тебе. Оказывается, я эгоистичный ублюдок. Но я хотел, чтобы твой опыт был…

— Так и было, — быстро говорю я, перебивая его. И между нами возникает понимание. — Я рада, что потеряла ее с тобой, Доусон. Честное слово, я так рада, что встретила тебя. Спасибо тебе. Ты сделал мне прекрасный подарок.

Его большой палец проводит по моей щеке.

— Это взаимно. Даже когда ты устраиваешь мне ад.

Смешок вырывается из моего горла, когда я вытираю слезы и чувствую, как напряжение покидает его тело и покидает комнату.

— Никогда никому этого не рассказывал, — признается он. И мое сердце наполняется теплотой, грустью, желанием и необходимостью защитить подростка Доусона. — Ты знала, что Доусон — это даже не мое настоящее имя?

Я подпираю голову рукой и смотрю на него.

— Правда?

Он качает головой.

— Еще одна причина ненавидеть мою мать. Она много дней употребляла наркотики, и поэтому, когда я родился, дала мне ужасное имя, потому что не могла здраво мыслить.

Он говорит это с оттенком смеха, и я не могу не подыграть этому.

— Теперь мне любопытно.

— Тебе всегда любопытно, Хани. — Он смеется, поворачивает меня к себе спиной и обнимает меня сзади. Я кладу голову на его руку, поглаживая другую его руку, которая лежит на моей талии.

— Как тебя назвали при рождении?

— Если ты кому-нибудь расскажешь, мне, возможно, придется тебя убить.

Я смеюсь.

— Не смеши. Тебе слишком нравится моя паста.

Он смеется, а затем вздыхает, побежденный.

— Беар⁵.

Я кусаю губу и морщусь. Он прав. Это дерьмовое имя.

— Твое молчание говорит само за себя, Хани.

— Ну, теперь я думаю, что ты похож на сурового медведя, — смеюсь я.

— Замолчи. — Он смеется, сжимая меня в объятиях.

Я прижимаюсь к нему, голова кружится от всего, что он мне только что рассказал. Все тайны и маски. Теперь я понимаю, что они были для Доусона способом выживания. У него никогда не было дома, кроме того, который он построил для себя сам.

— Спасибо, что рассказал мне свою историю.

Тишина.

Доусон возится в кровати, а затем накрывает нас обоих одеялом. Он целует меня в щеку.

— Доброй ночи, Хани.