Праведные клятвы

ГЛАВА 36

Хани

Он любит появляться без предупреждения. Например, вот он стоит у моей двери, и я смотрю на него.

— Хани. — он произносит мое имя, и ощущение, будто мою кожу покрывают перья.

Эгоистично с его стороны, иметь такую ​​большую силу. Прошел всего лишь день со дня рождения Крю, и он, кажется, быстро пришел в себя после того, как я оставила его в кладовке с безумным стояком. По правде говоря, мне было чертовски приятно оставить его в таком состоянии, но я не хотела иметь дело с последствиями. Потому что по его взгляду на меня, я поняла, что он хочет сорвать с меня всю одежду, и если бы я не ушла, я бы позволила ему.

— У меня рабочее мероприятие. Ты можешь пойти со мной? — Он одет в сшитый на заказ белый костюм. Идеально безупречен, как всегда. Такой контраст с татуированным мужчиной под костюмом. Ну, по крайней мере, с человеком, которого он мне показал.

— Ты не мог бы попросить кого-нибудь другого? — беспечно спрашиваю я, прислоняясь к дверному косяку. Признаться, мне нравится эта часть контроля и власти, которую я имею над ним. Над человеком, который берет все, что ему заблагорассудится, но не берет ничего у меня, пока я сама не дам это.

— Нет, это своего рода смешанный вечер. Одна из моих вечеринок, и я хочу, чтобы ты была рядом со мной.

— Что это вообще значит?

— Это значит, что мой эскорт и высокопоставленные клиенты придут туда, чтобы пообщаться. Быстрые свидания для богатых. По сути, дегустационное меню.

— И что, ты хочешь, чтобы я пошла дегустировать других мужчин?

Его смех зловещий.

Это чертовски большое «нет».

— Нет, ты не будешь этого делать. Я предпочитаю, чтобы рядом была женщина. Не только клиенты-мужчины, клиентки-женщины также ищут мужчин-сопровождающих. Многие из них любят подойти и спросить, сколько стоят мои услуги. Которые, к слову, не включены.

— Значит, если бы я заплатила тебе, скажем… двадцать миллионов, я смогла бы остаться с тобой на ночь? — дразню его я.

— Нет, не за деньги. Но я развлеку тебя бесплатно, — отвечает Доусон, поддразнивая меня в ответ.

— Я все еще злюсь на тебя, так почему же должна идти с тобой?

— Ты все еще не закрыла дверь перед моим носом, — отмечает он.

Я выгибаю бровь, скрестив руки на груди.

— И ты оставила меня заканчивать то, что ты начала в кладовке ресторана, так что думаю, ты можешь сделать это для меня.

Я посмеиваюсь.

— Неужели бедный салатный лист был изнасилован?

— Так уж вышло, что там была пачка салфеток, — говорит он с настороженной улыбкой.

Я запрокидываю голову и смеюсь. Блядь, возможно, теперь я чувствую себя немного виноватой.

Закусываю губу, не в силах сдержать улыбку, и в знак поражения вскидываю руки вверх.

— Что мне надеть? — спрашиваю я, отступая назад, чтобы показать ему, что я одета в ночную рубашку и вообще не собиралась выходить сегодня вечером.

— У тебя есть платье?

Я поднимаю на него бровь.

— Мероприятие настолько шикарное?

Он кивает.

— Боюсь, что так.

— Хорошо. Я буду готова через двадцать минут.

Пытаюсь закрыть дверь перед его носом, но он меня останавливает.

— Ты не собираешься меня пригласить?

Я мило улыбаюсь и говорю:

— Нет.

А затем закрываю дверь. Стою и жду, думая, что он откроет ее, а когда он этого не делает, направляюсь к своему шкафу. Я точно знаю какое платье могу надеть. Я купила его, когда впервые приехала сюда, но у меня еще не было возможности надеть его. Дома у меня сотни платьев, но в этом платье есть что-то, что мне по-настоящему нравится. Возможно, это медовый цвет. Я вытаскиваю его и еще раз восхищаюсь им, прежде чем надеть и иду в ванную, чтобы поправить волосы, наношу легкий тональный крем и помаду. Я полна решимости дать ему минимум.

Я всегда часами суетилась на подобных мероприятиях. Мне нужно было идеально уложить волосы. Идеально нанести макияж. Идеально представить себя. Теперь я чувствую себя комфортно, отбросив это на второй план. Доусон примет меня такой, какая я есть, или не примет вообще.

Закончив, я смотрю на себя в зеркало. На губах нюдовая помада, а шелковое платье идеально облегает грудь и бедра. Оглядываюсь через плечо, оценивая низкий вырез на спине. Могу представить, как Дафна восклицает: «Пиздец как горячо!» и хлопает в знак одобрения. Это вызывает улыбку на моем лице.

Открываю дверь и выхожу, но обнаруживаю, что он все еще ждет.

— Я готова. Лучше бы это того стоило, потому что пока я не могу решить, насколько мне следует тебя ненавидеть.

— Секс на почве ненависти — лучший секс, но мы можем поиграть позже, — тянет он.

— Думаешь? — отвечаю я, заходя вместе с ним в лифт. Мы стоим молча, напряжение между нами живое, дышащее. Уверена, что когда он выдыхает, я вдыхаю. Мы выходим из вестибюля и подходим к ожидающей машине, водитель которой держит дверь открытой и ждет нас. Доусон протягивает мне руку, когда я вхожу, опасаясь своих медовых каблуков. Цветовой контраст идеально сочетается с моей загорелой кожей. Он открывает дверь с другой стороны машины и садится рядом со мной.

Он поправляется, когда водитель трогается с места. Я внимательно наблюдаю за ним, борясь со всеми побуждениями оседлать его. Это жестоко, что он такой блядски красивый.

— Не хочешь поиграть позже? — спрашивает Доусон, поворачиваясь ко мне лицом.

— Нисколько. Тебе нужна была помощь, поэтому я здесь. Ожидаю, что однажды ты вернешь мне эту услугу. В конце концов, я Риччи.

Он улыбается и кладет руку мне на колено. Тепло распространяется по моему телу, и мой клитор начинает пульсировать для него. Выжидательно, требовательно и слепо.

— О, так вот как мы это называем? Одолжение?

Я отвожу взгляд от его руки, думая обо всем, на что способны эти пальцы.

— А это не так?

— Я возвращаю одолжения другими способами.

— Тогда уверена, что Крю очень счастливый человек. У вас двоих прекрасная дружба.

Он смеется над этим, и я не могу не улыбнуться вместе с ним и отвожу взгляд.

— Сегодня ты выглядишь нереально красиво, но хочешь знать, когда ты выглядишь лучше?

Я не спрашиваю его, когда, но ему все равно, и он в конечном счете отвечает на свой вопрос. Я пытаюсь избежать его взгляда, потому что мое тело — коварная штука. Конечно, я могу продержаться с ним в машине две минуты, не срывая с себя одежду.

— Когда ты кончаешь. Блядь, это самая горячая вещь, которую я когда-либо видел. Когда твои глаза закатываются, твои руки сжимаются в кулаки, и твое тело идеально выгибается. Я хочу сфотографировать это и повесить на стену.

Выражение его лица излучает похоть.

Я стараюсь, чтобы мое сбившееся дыхание вырывалось равномерно. Блядь, я хочу, чтобы его рука скользнула выше по моей ноге. Я с трудом сглатываю.

— Может быть, однажды я позволю тебе это. Если цена будет подходящей, — говорю я ему.

— Двадцати миллионов хватит? — спрашивает он.

— Думаю, что к тому времени, как я закончу с тобой, ты вполне можешь оказаться на мели, — шучу я.

— Я бы с радостью разорился ради тебя.

Смотрю на него, ненавидя то, как реагирую на его слова, — почти надеюсь, что это правда. Я знаю, что да, но это потому, что хочу чего-то большего от Доусона. И я не уверена, сможет ли дать мне это человек, привыкший к контрактам и контролю. Его слова, что он разорился бы ради меня, интригуют. Мы оба люди, которые пришли из мира денег. Грязных, заработанных, старых денег. И любовь не входит в число вещей, которые можно купить.

Я отворачиваюсь. Эта мысль и слово приходят снова. Любовь.

Способен ли на это кто-то вроде Доусона? Понимаю ли я сама, что это такое?

Мы сидим в уютной тишине, его большой палец мучает меня, покачиваясь взад и вперед по моему колену. С каждым подъемом мне хочется, чтобы он поднимался все выше и выше.

Машина замедляет ход, и пейзаж начинает меняться, когда мы въезжаем в богатый район пригорода.

— Где мы? — Я спрашиваю.

— Это один из многих моих домов, — говорит он, когда машина останавливается, и выходит из нее. Вскоре после этого он открывает мою дверь и протягивает мне руку, чтобы помочь выйти.

Я смотрю на красивый двухэтажный особняк. Он сам по себе классический, шикарный и изысканный, как и его владелец. Две парадные лестницы ведут на огромный балкон второго этажа. Деревянные входные двери открыты, по обе стороны стоят официанты. Внутри освещаются большие люстры, а снаружи доносится музыка.

— Значит, ты здесь не живешь? — спрашиваю я, любуясь красотой этого места. — Ты типа Нью-Йоркского Гэтсби?

Он смеется, потому что здание кричит о роскошных мероприятиях, высшем обществе и досуге.

Но нет ощущения… дома.

— Я уверен, что ты привыкла к удивительным местам, — комментирует он, пока мы идем к входной двери.

— Да, но этот дом очень мил.

Однако это заставляет меня задаться вопросом, как выглядит дом для Доусона, потому что все это бизнес. Яркий экспонат для клиентов. Я хочу знать, как выглядит его дом, потому что то, где живет человек, часто многое говорит о нем. Ну, так мне всегда говорила моя nonna.

Рука Доусона остается на моей пояснице, когда мы входим в особняк. Люди начинают приветствовать его, бросая в мою сторону любопытные взгляды, но не прося представиться. Я привыкла к таким мероприятиям и, честно говоря, предпочитаю, чтобы люди со мной не разговаривали. Если, конечно, это не мой личный прием. Ни разу его рука не покинула мою поясницу.

Нахожу небольшое удовлетворение в том, что, когда он пожимает руки другим людям, он на самом деле не уделяет никому больше внимания, чем они того заслуживают, и его внимание продолжает возвращаться ко мне.

Мы проходим через особняк и попадаем в комнату, где общается большинство людей. Все, как и ожидалось, — большие люстры, великолепные произведения искусства, мраморные полы, все это кричит о декадансе. Но я все еще не вижу и намека, чтобы Доусон жил здесь.

Подходит дама с подносом шампанского. Он хватает один бокал и протягивает мне, прежде чем взять еще один себе.

После объявления о прибытии Доусона в воздухе витает энергия. Если раньше люди не общались, то теперь они, черт возьми, это делают. Мне интересно за этим наблюдать. Я быстро понимаю, что те, кто носит красный галстук-бабочку или красный чокер, — это сопровождающие. И все они прекрасны. Как будто они все вышли из журнала, но это нечто большее. Они излучают легкость и харизму. Это элита, и у меня такое ощущение, будто я вступаю в другую часть мира Доусона. Он начинал как эскорт? У него еще столько тайн.

— Нужно ли мне надеть красный чокер? — спрашиваю его. Я могу сказать, что он изучал меня больше, чем группу вокруг нас.

Он наклоняется, его губы касаются моего уха, и он шепчет:

— Единственный чокер, который ты когда-либо наденешь — тот, который я тебе дам.

Когда он отстраняется, я чувствую в нем перемены. Его рука сильнее давит на мою спину, когда ко мне подходит пожилая женщина.

— Доусон, сбор этого года… — Она качает головой и смотрит на меня. — О, сегодня у тебя прекрасная спутница. Я одобряю. А теперь найди мне кого-нибудь, — говорит она, улыбаясь мне. Но я чувствую, что она меня осуждает. На подобных мероприятиях дома мне приходилось сталкиваться с пристальным вниманием. Меня судили либо как дочь моего отца, как возможную пару их сыну, либо как соперницу. Но эта вечеринка основана только на тщеславии и дружеских отношениях.

— Миссис Хендерсон, я даю вам самых лучших, но ни один из них вам никогда не нравится, — отвечает он.

Она кладет руку ему на плечо.

— Это потому, что я жду тебя, дорогой.

Мне хочется посмеяться над ее напористостью.

— Извините, но я уже занят, — говорит он, что меня удивляет.

— Я уверена, она не прочь поделиться. Так ведь, дорогая? — спрашивает она меня.

— О, вы можете забирать его. — Я улыбаюсь, и ее глаза расширяются, но Доусон притягивает меня ближе, сжимая мое бедро. Я слышу его невысказанное «веди себя хорошо».

— Она шутит. Такое чувство юмора. Мной не делятся. Простите, миссис Хендерсон. Пожалуйста, наслаждайтесь вечером, — говорит Доусон, уводя меня. Я слегка машу ей рукой, и она улыбается в ответ, когда мы уходим.

— Ты бы поделилась мной? — спрашивает он, когда мы подходим к пустому столу.

— Ты не мой.

— Но я хочу быть твоим. Или, по крайней мере, заставить тебя снова кончить. — Он ухмыляется.

Я поднимаю бокал шампанского.

— Если я получу еще один такой, я вполне могу позволить тебе. Он протягивает мне свой бокал, к которому не прикасался. — Я пошутила.

— Не стоит так шутить и играть с моими чувствами, — издевательски ругается он, когда к нам приближается мужчина. Он подходит к Доусону сзади и бросает на меня короткий взгляд, прежде чем сосредоточиться на Доусоне.

— Эдгар, — приветствует Доусон.

— Доусон.

— Все в порядке? — спрашивает Доусон.

— Да, просто небольшая сводка новостей. Хотите обсудить это перед вашим клиентом? — спрашивает Эдгар, кивая мне.

— Я не… — я качаю головой, и он смотрит на меня.

— Я видел, как тебя продали на аукционе. Я знаю, что ты клиент.

Меня охватывает шок, и я задыхаюсь.

— Эдгар, я плачу тебе не за разговоры, так что заткнись и разберись с ситуацией. — Я смотрю, как его сотрудник уходит, и чувствую себя крайне осуждаемой. Я предполагала, что здесь никто не знает, кто я такая. Но опять же, у каждой эксклюзивной группы общества в пруду не так уж и много рыбы.

Доусон поворачивается ко мне и осторожно берет бокал из моей руки.

— Не расстраивайся. У Эдгара длинный язык, но он хорошо справляется со своей работой.

— Я пришла сюда не для того, чтобы меня осуждали, Доусон. Может быть, мне стоит уйти, чтобы никого не смущала наша… дружба.

Я собираюсь уйти, но он хватает меня за руку.

— Никто не может уйти. Как только все участники здесь, двери запираются.

— Что? Почему? — спрашиваю я, глядя на двери и видя там охранников.

— Это для защиты. Нельзя пронести камеры, и незваные люди не могут войти.

— И даже ты не можешь уйти?

— Даже я. Это правило придумали не просто так, Хани.

Я оглядываюсь вокруг, чувствуя себя в ловушке, пока люди вокруг нас общаются.

— Ты не говорил мне ничего из этого до того, как я вошла сюда, — шиплю я. — Я не буду стоять здесь и считаться твоей игрушкой всю ночь.

— Ты не моя игрушка, — серьезно говорит он, и его рука тянется к одному из локонов, обрамляющих мое лицо. Это странно интимно. — Хотя у меня здесь есть комната, в которую никому не разрешается входить и от которой ни у кого нет ключа.

Такое чувство, буто среди всех этих светских, красивых людей, есть только мы с Доусоном. Все остальные, не имеют значения. И, конечно, я приехала сюда не ради них. Я приехала ради него.

— Отведи меня туда.

Он не колеблется, прежде чем схватить меня за руку и начать идти.