Приземленный Ад, или Вам привет от Сатаны

13

Синие, лиловые, зеленые волны света наплывали на лицо плюгавого старикашки, Ахенэева и черта. И, хотя предложенный джином способ передвижения в четвертый круг не шел ни в какое сравнение с НЛО — другого выхода, нежели этот, экстренно сдуться из Тоски, не было — путешественники последовали совету, затарились в бутылку.

…На стеклянном полу ленивым мерином растянулся Яков и, прилепившись взглядом к сидящему в позе «лотос» древнежителю, дотошно выспрашивал:

— Так как же тебя, старая перечница, в эту посудину зафасовали? — Черт щелкнул когтем по просвечивающей стенке субдирижабля.

Джин, пасторально настроенный, с исчезнувшими от свежего воздуха респираторными аномалиями, ровно и с удовольствием произнес:

— Алексашку Меньшикова знаш?

Владимир Иванович, услышав знакомую фамилию, как учуявший валерьянку кот, облизнулся, привстал со стопки старинных фолиантов. Уж кого-кого, а имени соратника и друга Петра Великого здесь, в аду, он, при всем искореженном воображении, никак не ожидал встретить! В голове заблуждала идейка: а почему бы нет?… Сначала — очерк, потом — повесть. А после — и до романа рукой подать! В раскаленном мозгу тут же возникла, оформилась будоражащая кровь картинка: роскошно изданный бестселлер «Бытие Александра Меньшикова в аду».

— Конечно знаю! — В отличие от Ахенэева, Яков удивлен не был.

— Откуда? — Владимир Иванович прикусил губу: поймал черта на слове.

— Во, босс, даешь… Эка невидаль — Меньшиков! Или интересно? — Якова так и подмывало помарьяжить заинтересованного фантаста, но, вспомнив его самоотверженный поступок, от чистого сердца вырвавшийся предупреждающий крик о двуглавой твари, демонюга угомонился и без обычной рисовки произнес.

— Я еще когда учился, на экзамене, за «меньшиковский бунт в Тоске» неуд схлопотал. Перепутал Екатерину I с Екатериной II. Ляпнул, что Алексашка, в прошлом, был фаворитом второй и от ревности перерезал остальных, метивших на это место, кобелей. Правда, потом пришлось пересдавать, но ничего, как с гуся вода, без последствий…

— А ты, дед, знаком, что ли, с ним?

— Эх, мин херц, не то слово… — Задрипаный дедуля горестно собрал морщины на лбу. — Ить это Меньшиков, с сотрапезниками, меня в бутылку загнал.

Замухрышка переменил позу и повел печальный рассказ.

— Я ж, сынки, не всегда таким чахлым и дохлым казался. Пятьсот лет с гаком Наитемнейшим в третьем круге прослужил. Без сучка и задоринки! Ох и золотое времечко поперву было…

Аскет знобливо встряхнулся, но тут же развернул плечи, на щеках выступил юношеский румянец.

— Веяние иное в те годы сквозило. Грешник, ежели и поступал к нам, то — сознательный, богобоязненный. Отмолит на скороту грехи и — в рай. Осветлялись гуртами. А которые из боляр да купцов — это косяки самостоятельные, солидные…

Бывалочи приставится в наш круг купчина, глядь, а у него заместо креста нательного — мошна. Полным-полнехонька! А боляре, так те, все больше в каменьях и мехах дорогих… Изредка и разбойнички, душегубы попадались. Но это — особая статья. Я их при себе держал. Такие бузотеры и тати, что иному черту, фигурально выражаясь, сто очков форы дадут…

Потом повалил тучей грешник времен Иоанна Грозного. Царева опричнина, лиходеи всякие. Эти немного побаламутили, дюже бойкие поперву казались. Но и их скрутил, обернул в свою веру, а чтобы не слишком вольготно чувствовали, к месту приставил. В корень зрил: мастерами всяких дел определились, благо опыта им не занимать…

Экс-Наитемнейший расслабил лоб и весь во власти приятных воспоминаний продолжил.

— Все бы ничего. И штат подобрался, один к одному, черти с понятием. И распорядок дня — строгий… Все чин-чинарем, не бытие — малина! А по утрам, в полдень да в полночь, колокола с Земли, задушевно так: бом — бом, динь — дон… Лепота!

Только кончилось спокойное времечко! Наступила пора Петра-реформатора.

Боляре поступать перестали, по монастырям, как куры, разбежались, попрятались, а оттуда — прямехонько, без пересадки — в рай. Ну, а ежели который случайно и заскакивал, так без былой роскоши, а в кургузом кафтанчишке. Зато с политесом, шибко грамотный — на кривой кобыле не подъедешь. И купчишки туда же, в калашный ряд… Товариществ всяких понавыдумывали, кумпаний наорганизовали. Даже мои на эту мякину клюнули, из подручных да заплечных в акционеры подались. А тут и Алексашка самолично нарисовался.

Я, понятно, сразу к нему подкатил, умаслил. В рай вне конкурса предложил пропихнуть. Другой бы — с радостью… А Алексашка и слушать не хотел. Ну, думаю, не на того напал, я этот «подарок» окольным путем сплавлю… Одному богу известно, сколько я злата и сребра мздоимцам попередавал, а толку-то — ноль! Видно с Земли протекция — не переплюнешь! Ладно. Выход один — поговорить откровенно, как мужик с мужиком. И поговорил — до сих пор корежит… Как сейчас помню… Вызываю Алексашку к себе в апартаменты и прямо так, без предисловий:

— Ну что тебе, Алексашка, неймется? Утихомирься. Чай не молодой. Прекрати со своими воду мутить. Езжай, к богу, в рай. И место давно забронировано, и твой херц ждет не дождется любимого дружка.

А он глазищи вытаращил и ядовито отвечает:

— Я к чужим раям не привычный. Надо будет, и здесь, у тебя, рай организую, небось не привыкать. А будешь встревать, так я этот Чертог, вместе с верными друганами, ко всем чертям собачьим, в порошок сотру.

Про порошок это он для красного словца вставил, припугнул. Ужасный наглец! Никакого почтения к старшим по чину.

Поперву разошлись мирно, на время…

Утром докладают, Меньшиков выдумал ассамблею и приглашает меня к такому-то времени. Отказаться? Пойдут пересуды, сплетни… Явился. С опозданием. А Алексашка лузгает семечки и — молодцам, с амбицией:

— Бочку рому Наитемнейшему, чтобы впредь не нарушал установленный регламент!

Понятно, заулюлюкали, захороводили пустобрехи! Им что, лишь бы поизголяться, а над кем — все равно.

Прикинул я, кранты, хоть и аллергия мучит, а пить надо. Иначе засмеют, заторкают. Вон сколько злорадствующих!

— Опрокинул бочонок — и ничего! Правда, легкое кружение по телу разлилось, но — это от малой дозы… А Алексашка взахлеб хохочет.

— Молодец, — грит, — Наитемнейший!.. Теперь, для полного счастья, партеечку, в подкидного и — по домам.

Сели играть. И здеся меня повело, подкосило. Не иначе че-то подсыпал в вино… Помню, проигрываю, а Алексашка, знай передергивает карты, да на подпись бумажки сует…

— Завтрева, мол, разберемся, расплатимся. Кто кому и кто чего должен…

Помню, перед тем, как совсем вырубиться, подмахнул я шутошную грамотенку, что, мол, в случае проигрыша, обязуюсь влезть в бутылку.

Пошутил Алексашка! Да…

Просыпаюсь на следующий день, башка разламывается, а Меньшиков, съевший не одну собаку в выколачивании долгов, уже в приемной торчит, аудиенции дожидается.

Сел я за стол, гну рога от бешенства.

— Черт лопоухий, — ругаю себя, — размазня. Ить был чист, как стеклышко. А превратился в кого — в мота!

Короче, зову Алексашку. А он не один заходит, с другами. И прямо с порога:

— Ну, что, — грит, — Наитемнейший бог шельму метит! — Напрямик заявляет. — Всыпал бы я тебе по первое число и — краями. Но — не тот случай. Лишка двиганул, руководитель. Поэтому — отменяется!

В глаза смеется, стервец. И на стол — бац, пачку вчерашних векселей. А там — батюшки мои! — готовая удавка.

Оказывается, перед тем, как последнюю ставку сделать, я весь третий круг продул. А Алексашка поторапливает.

— Давай, — грит, — опохмеляйся ромом и полезай в эту же бутылку. Пока до Антихриста не дошло. Он для тебя, ради такого случая, что-нибудь поинтереснее выдумает…

Покручинился, помозговал я и так и эдак: ан точно — выход один, в бутылку лезти. Победителей-то не судят! А меня, как пить дать, к ногтю и — в расход… Лучше попробую отсидеться.

Хлебнул на прощание хмельного и — упрятался в бутылку… Вот и вся история. Дальше и говорить не о чем… Триста лет, а мож чуть меньше, проторчал в посудине. Один, как перст, пока вы не ослобонили.

Дед закончил рассказ и пригорюнился вновь.

— Да, облапошил тебя Алексашка,… - Яков соболезнующе поводил хвостом. — Слушай, дед. А где же ты йоге обучился? — Черт кивнул на чалму и набедренную повязку тщедушного старика.

— Это, сынок, тоже благодаря Данилычу. Он, когда меня в бутылку определял, грит:

— Держи, Наитемнейший, книги. Свои отдаю, из Нирваны нелегально переслали. Я в них не бельмеса не понял, сплошные каракули. Ни по русски, ни по англицки… А ты — сообразительный. На досуге разберешься.

Джин указал на стопку книг у ног Ахенэева.

— Как в воду смотрел Алексашка! Нужда заставила — разобрался. С грехом пополам. Книги-то индийские оказались… Здорово они меня выручили! Не будь под рукой этих самоучителей — точно бы сдох! А так, — старик с нежностью огладил взором переплетенные в кожу тома, — начнешь медитацией[25] заниматься, глядь — 50–80 лет проскочило.

И, обращаясь сразу к обоим:

— Если не секрет, уж не к думным ли болярам за советом поспешаете? Сколь их помню — муть голубая. Переливают из пустого в порожнее, бьют баклуши и — никаких делов.

Яков заливисто рассмеялся.

— Эх, старина, старина! Совсем ты отстал от времени. В Мафию мы летим! А бояр вот уже лет двести как нет.

— Это еще что за Мафия? — Йог заинтересованно придвинулся к Якову, приложив ладонь к волосатому уху, чтобы лучше слышать.

— Министерско-административный факультатив института ясновидящих.

— Факу — что? — Переспросил старик, — Не понял, родимый. Ушами ослаб.

— Фа-куль-та-тив! — По слогам повторил черт. — Ясно?

— Ясно, ясно… Ишь, как лихо закручено! И за что ж так их, сердешных, обзывать стали. Раньше помягчее обходились, псами да трутнями именовали, жалеючи. Да-а, все течет, все изменяется… Внешне. А суть — одна. Не то ценно, как назовут, а — кто ты есть на самом деле…

Деда распирало желание разузнать о произошедших за время его забутыления изменениях.

— А что, сынок? — Опять обратился он к Якову. — Чай на Земле опять реформы? Давечи посмотрел я, какую нахлобучку Вы моему преемнику учинили. Кажись, плачет по нем бутылка… А?…

— Как знать, старче, как знать… — Яков окунулся в выцветшие глаза «старика Хоттабыча», помолчал и, ни к селу ни к городу, с неожиданной подковыркой, поинтересовался:

— Дедуля! Сколько не маракую, одного не могу понять… Вот ты, вроде бы, чародей, да и в магии понимаешь маленько, и по нонешной должности тоже, не подарок, — джин! Так как это могло случиться, что при таких способностях — из простой бутылки досрочно не выкарабкался?

Приверженец дзена[26] почесал пяткой лоб, жалобно скривился и распустил нюни.

— Что от их проку-то, от способностев, коль стекло — экранирует! — Экс-Наитемнейший хлестанулся непонятно откуда пойманным словцом. Старикашка встал, припал глазами к «экрану» и объявил:

— Кажись, сынки, подлетаем. — Он захлопал белыми ресницами. — Ох, и понастроили за три века: сплошь башни Вавилонские… Куда прикажете приземляться?

Яков тоже впаял рыло в стекло, высматривая подходящее для посадки место.

— Давай, дед, во-он в то окно сквозанем. Попадем, как говорится, с корабля на бал. Прямо на очередное заседание Мафии.

Старичок согласно кивнул, пролопотал какое-то заклинание и — бутылка, заложив крутой вираж, влетела в набитый до отказа актовый зал.

В зале творилось что-то невообразимое.

Шли прения. И, понятно, больше всех упрел докладчик, безуспешно старавшийся увернуться от града несвежих продуктов, порожней тары. Пытающийся утихомирить, переорать бушующую стихию аудитории.

Среди этой, накаленной до предела, атмосферы появление лишнего неопознанного гастрономического объекта с путешественниками осталось незамеченным.

Бутылка уклонилась от рассекающего со свистом воздух яйца, по всей видимости, тухлого, и со звоном впечаталась в стену за спинами находящихся в президиуме.

— Сестра! Поаккуратней с ампулами… Приведите дополнительную инъекцию аминазина.

Окружающий мир предстал в натуральной, озвученной полноте. Члены президиума, скорчившиеся от обстрела за креслами, не обратили внимания на трех, невесть откуда взявшихся, субъектов.

— Тр-рах! Ба-бах! О-ой! — В бровь Якову угодил гнилой помидор.

— Воздух! Ложись! — Истошно завопил он и распластался по сцене.

Владимир Иванович скорехонько последовал примеру черта. Старик же никак не мог прийти в себя — стоял, как памятник, демонстрируя залу истощенные многовековым воздержанием чресла.

— И он еще разглагольствует о каком-то равенстве! — Зычный голос перекрыл вой и улюлюканье толпы. К трибуне продирался какой-то Фан Фаныч — сутулый белоголовый мужчина в черном строгом костюме, при галстуке и со значком депутата. Впрочем, весь зал был заполнен подобным же образом одетыми грешниками. Исключение составляли лишь обособленные группки, облаченные в парадные мундиры и френчи без погон. Обстрел прекратился. Мужчина с зычным голосом и небольшим росточком взобрался, наконец, на возвышение, занял место предыдущего оратора.

О каком строительстве, о каких славных делах ратовал он? В чем его заслуги? Воздвиг при жизни монумент из собственного Я! Написал под диктовку земельные мемуары! Нечего сказать — герой! Самоутвердился, самовозвеличился… Создал ажиотаж вокруг самого себя… А о народе — забыл. Феникс нашелся, извините за выражение…

Выступающий плавно повел рукой в сторону Экс-Наитемнейшего, спустился с трибуны, полуобнял старика, выдавил скупую слезу и громко поинтересовался:

— Хочешь кушать, дедушка?

Ошалевший древнежитель, так и не отошедший от столбняка, подавленно кивнул, сглотнув набежавшую слюну.

— Благодарствую на добром слове… Почитай, какую сотню лет маковой росинки во рту не было… Не пимши, не жрамши…

Оратор выдержал эффектную паузу, оглядел притихших грешников. Затем порылся в карманах, вытащил что-то, завернутое в газетку.

— На, полноправный член Общества, подкрепись бутербродом с дешевой, общедоступной колбасой сырого копчения.

Широкий жест, с которым он протянул Экс-Наитемнейшему сверток, не оставлял сомнения в том, что это человек не привык раздавать награды направо-налево…

— Иди, дедуля, иди. — Шепнул он старику.

Сутулый лунь вновь забрался на трибуну. Повис над залом.

— Друзья! Коллеги! Соратники и члены одного круга! Мы собрались в этом зале для того, чтобы решить окончательно, раз и навсегда, — кому возглавлять завтра Мафию? Наши правители отвергают существующую на земле практику предвыборных кампаний. Каждый кандидат на пост ректора должен не только словами, но и поступками доказать, что он достоин возглавить факультатив. Я предлагаю избрать ректором — меня! Обещаю заботиться о Вашем благе так же, как только что позаботился об этом изможденном старике, представляющим национальное меньшинство. Ведь главная цель Мафии — забота о хлебе, о пище не только духовной, но и телесной…

Яков повернулся с пуза на спину и восхищенно простонал.

— Вот это заезд! Сунул деду засохший бутерброд, а базу подвел под весь четвертый круг. Политик!

А оратор, тем временем, продолжал словесную саморекламу. Он бросал в лицо слушателям воспламеняющие фразы и закончил витиеватую речь тем, что предложил голосовать, не дожидаясь выступления других претендентов.

Зал опять забурлил и председателю президиума стоило большого труда унять разбушевавшиеся страсти.

Тогда председательствующий, с тонким расчетом на сознательность, без обиняков, провозгласил:

— Желающие покинуть зал — голосуют. Нежелающие — воздерживаются до завтра.

Ответ последовал незамедлительно: взметнулся густой лес рук и сонм политиков, захлопав откидными сидениями, стал редеть.

Яков с Владимиром Ивановичем тоже решили развеяться и, прихватив Экс-Наитемнейшего, сошли со сцены в зал.