Желающих вспрыснуть столь волнующее событие, как встречу двух соавторов-собутыльников, набралось немало и к сдвинутым столам присовокупили еще один, но не столовый: извлеченный из соседнего зала, письменный. Это вполне соответствовало моменту и воспринималось, как своего рода символ еще не набравшей обороты вечеринки.
— Старик, в этот зал сходятся все, кому не лень. Пожрать, да по-людски кирнуть. Можно, конечно, и в отдельный прошвырнуться, но извини, Володька, — Беспардоннов поморщился, — духовной пищей, пусть даже современными шедеврами, сыт по горло! Не знаю, кто как, а мне не до хорошего: коньячка, балычка и… — он не договорил и, увидев парящего над соседним столиком халдея, заорал. — Официант!
Вопль Беспардоннова не остался без внимания и фигура, преисполненная собственной значимости величаво приблизилась к компании.
— Чего раскудахтался? Небось не в «Узбекистане», — недовольно проскрежетала она и прихлопнула «меню» ползающую по скатерти муху. — Очередного Рабле приволок на мою голову? — Официант спесиво взглянул на Ахенэева. — Путного-то что написал?
Валерьян задушевно промурлыкал:
— Матерый писателище!! И — сценарист… Официант недоверчиво дернул плечом.
— Купи гуся — ему расскажешь… — Он мрачно запыхтел. — Дернул же меня черт с вашей братией связаться. Престиж! Устроил на Земле литературный салон: вот, мол, каков — меценат!!! А теперь корми дармоедов до второго пришествия… — Халдей разрядился и уже спокойно произнес. — Ладно, что с возу упало… Делайте по шустрому заказ, а то киношники на подходе. С ними долго миндальничать придется. Но учтите, сегодня пою-кормлю без амбиций, перебьетесь на «Наполеоне» и шампанском.
Хорошо, Макс. Мы люди простые и полностью полагаемся на твой вкус. Только, пожалуйста, не тяни…
Меценат, проворчав под нос что-то про козла отпущения, удалился, но просьбу Вени выполнил: спустя десять минут сервировал стол всякой всячиной.
— Давай, заодно, и рассчитаемся, Веня. А то упьешься и свинтишь под шумок. Так что — получи приговорчик. — Макс достал обернутую в целлофан, видавшую виды, общую тетрадь и подал ее Беспардоннову.
Тот задумался, почесал шариковой ручкой за ухом, и озаренный вдохновением, что-то быстро записал в тетради. Закончив, он перечитал написанное, подправил и вернул тетрадь владельцу. Меценат ознакомился с экспромтом, смягчился и, довольно улыбаясь, покровительственно погладил Беспардоннова по макушке.
— Молодец, стервец! Можешь без шаржей… И не только афоризмы. Поощрю… Пара «Арманьяка» за мной. Ради такого случая из н. з. достану.
Макс спрятал во внутренний карман фрака тетрадь и совершенно другой, окрыленной походкой направился к буфету, отдать распоряжение. А вскоре прибыли и обещанные бутылки.
— Вень, чего это ты ему накатал? — Владимира Ивановича, отведавшего знаменитого напитка французской фирмы, потянуло на разговор. — У Вас что, вексельная система?
Беспардоннов проглотил кусок буженины, озорно заулыбался.
— Какие векселя, Володя? Это ты, голубчик, Эмиля Золя перечитался. У нас иначе… Вспомни, как на Земле бедствовали. Сценарии не пропихнешь, кругом блат. Фильмы штампуют по министерскому цензу. Хоть вагоны выгружай! А кушать надо. Вот и перебивались: ты со своей фантастикой, а я с побасенками да афоризмами. Это пролезало. Глядишь, оттуда пятерка, отсюда — десятка: на пиво, на воблу… А позднее, когда дал дуба, сценарий, оказывается, приняли. Я о нем и помнить забыл, а мне — сюрпризик! И не только приняли — фильм сняли! Вот такой казус… Ну и, ясное дело, сразу подскочили акции. Стал, как и прочие, привилегированные, автографами расплачиваться… А сотворишь для мецената что-нибудь неординарное, этакий мадригал, отвалишь кучу комплиментов — считай, упаковался. Будешь сыт-пьян, одет-обут и нос в табаке… Для них это — основная валюта! За тем и гонялись… Хотя, киношники и в Богеме обошли: на ходу подметки рвут. Хищники! Сварганят из жизни какого-либо покровителя искусств трагедию с эротической начинкой и — как сыр в масле катаются. Как же — по всему аду покажут. Правда, и я не жалуюсь, от добра добра не ищут… Вот закончу очередной сценарий и можно года три в потолок плевать.
— А что за сценарий, Веньямин Гордеевич? — Девушка долго колебалась, но под умаляющим взглядом Ахенэева рискнула выпить глоток вина и соблазниться, в ущерб талии, цыпленком табака.
— О-о, Эльвира! Сценарий называется «Артистическая натура завбазой Иванова». Эпохальная трагедия. А фильм отснимут панорамный, цветной, наверное пяти-шести серийный. — Беспардоннов похрустел пальцами. — Могу похлопотать о пробе на роль главбуха Танечки… Трагической судьбы женщины. Спасая своего любимого начальника, погибает в огне пылающего склада дефицитных товаров фирмы «Березка». Ну как, согласна?
Эллочка грустно взмахнула ресницами, погладила Владимира Ивановича по руке.
— Нет, спасибо. Пока повременю… Может быть, с натурными съемками на Земле предложат роль?…
Яков в их беседе не участвовал. Зажатый с двух сторон захлебывающимися от восторга перезревшими поэтессами он, как мартовский кот, загуливал лапами по женским прелестям и потчевал сальными анекдотами. От недавних печалей не осталось и следа. Черт довел поэтесс до такого состояния, что дамы рыдали от смеха и фривольных заигрываний рогатого повесы. Для сидящих за столом напротив неистощимый на розыгрыши и выдумки Яков, продемонстрировал фокус: играючи превратил «Ессентуки № 17» в спирт ректификат.
Макс, заинтересованно наблюдающий за его проделками в расчете на будущее сотрудничество, подпустил черту весомый «комплимент», который бесследно пропал в кармане Якова.
— Да, чуть не забыл, Володя, — Бесппардоннов влил в себя фужер «Ессентуков», загрыз лимонной долькой. — Наш последний сценарий так и завис? По-прежнему игнорируют фантастику?
Владимир Иванович не решился раскрыть истинную причину своего появления в аду и, соответственно отпасовал ответ.
— Перед тем, как сюда податься, меня обнадежили. Больше того, назначили директора картины, а это уже кое-что. Познакомился и с режиссером и с поставщиком. Молодые, нахрапистые ребята. Обещали форсировать события. Так что, может и выгорит дельце.
Эльвирочка, вся засветившись, прислушивалась к разговору Владимира Ивановича и Беспардоннова. Как актрису, ее не могла не трогать поведанная Ахенэевым история.
— Володь, а я не подошла бы на роль героини Вашего фильма? — Произнесла на одном дыхании девушка. Зная, кем на самом деле является Владимир Иванович, она, все-таки, не могла отказаться от мечты…
Ответить Ахенэев не успел. Лишь безнадежно взглянул на Эллочку. Будь они в одинаковых измерениях — да! Но это — нереально…
Внезапно, как в рядовом кинотеатре гвалт угас. Филармонийские нытики, усосавшиеся пивом, оборвали свой панегирик, вырубили усилители и ревербератор, докрутив свою петлю:
— Барабан был плох,
Барабанщик… -
сдох, тихо пощелкивая, словно метроном.
По залу пронеслась волна невидимого магнетизма и развернула всех присутствующих к одному из входов.
Владимир Иванович почувствовал, как бешено заколотилось сердце и невольно привстал, опрокинув локтем рюмку. Сейчас он желал лишь одного — навсегда запечатлеть в памяти вошедшего. Мелькнула мысль — сделать снимок, и Ахенэев даже потянулся, наощупь, за фотоаппаратом, скупясь отвести взор, но тут же отдернул руку, мысленно обозвав себя дрянью.
Вошедший устало улыбнулся и, приветствуя служителей Мельпомены, поднял правую руку с пальцами, изображавшими латинскую букву «V».
Утомленное лицо, батник, цвета запекшейся крови, вытертые джинсы «Левис»: все было именно таким, как и в тот вечер в ЦДЛ…
Лауреатство, всемирное признание, миллионные тиражи дисков, публикации, книга стихов — все это, хоть и посмертное, не заставило вошедшего изменить выстраданным принципам: облачиться в элитарную шерстяную тройку и стянуть, в угоду старым злопыхателям, горло арканом галстука. Даже здесь, он был самим собой: прост и доступен.
Похожий на бегемота, лоснящийся от жира меценат, с бриллиантовыми, вросшими в мясистые волосатые персты кольцами и перстнями, сопя выбрался из-за стола. Пошатываясь, направился к барду, настраивающему кем-то принесенную гитару.
— Друг! Уважь! Сбацай свою коронку. Ту, где без туфлей. Я и нож поострее принес. Плачу за все! Знай наших! Утри нос этим йогам. Пусть чуют — рассейские тоже по ножам ходить горазды, да к тому же еще и поют! Держи, друг, не жалко!
Толстяк бросил на паркет пачку черных банкнот и выдернул из-за пояса обоюдоострый кавказский клинок, положив его рядом с деньгами.
Победоносно оглядев зал, он гордо вопросил:
— Ну? Кто больше, забашляет?! А может кто нож поострее этого «Дамаска» найдет?…
Зал молчал.
Бард, словно происходящее не имеет к нему никакого отношения, подтягивал колки гитары. И лишь пробежавший по щеке нервный тик, выдал его душевное состояние. А толстяк продолжал куражиться, не замечая презрения, которым пропиталась тишина.
Не зная, чем бы еще пронять не реагирующего на широкий жест певца, бегемотоподобный отступил на шаг и, хлопнув себя по ляжкам, не к месту заорал.
— Шайбу, шайбу!
Черноволосый крепкий парень, одетый в темное трико с негармонирующей смешной бабочкой и соломенном канотье подошел к поэту, обменялся с ним понимающим взглядом и ловко подцепил клоуновским башмаком меценатовскую подачку.
Толстяк возмущенно взвыл: банкноты и кинжал метались в руках жонглера, минуя его потные ладони. Полуметровый ботинок звучно пнул гуляку под зад, а кинжал, пронзив папку геннзнаков, врезался в потолок.
Реприза грустного клоуна окончилась и настроенная гитара родила первый аккорд. Хриплый, надтреснутый голос пробил брешь в стоячем воздухе — бард запел.
— Я не люблю фатального исхода…
Голос вливался в иссушенное ожиданием сознание, как крепчайшая водка в жаждущее горло и заставлял пульсировать каждый нерв. Зал, загипнотизированный этим, отрицающим все каноны вокального искусства баритоном, стал шепотом вторить слова песни и бард превратился в солиста декламирующего хора.
Веня сидел рядом с Владимиром Ивановичем и мерно кивал головой.
Песня оборвалась вместе с лопнувшими струнами, но Человек не выпустил гитару из рук, продолжал разговор с залом.
— Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт
А если в точный срок — так в полной мере
На цифре 26 один шагнул под пистолет
Другой же в петлю слазил в «Англетере»…
…
Бард дочитал стихотворение до конца и, смежив веки, продолжил.
— Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю…
…
Слезы текли по щекам Владимира Ивановича, но он их не замечал. Слова поэта взнуздывали чувства, как строптивых коней и гнали бешеным галопом, отпустив поводья нервов. Скачка не утомляла, а пьянила. И что надо иметь за сердце, чтобы сохранить глаза сухими, не увлажнившимися после такой гонки?…
Наступила короткая пауза и меценаты, окружив поэта и черноволосого, в канотье парня, увели их в другой зал.
Один из меценатов приотстал и, не обращая внимания на возмущенные хрипы вокально-инструментальщиков, лишив их ритм-гитару струн, бросился догонять остальных.
Ахенэев унял волнение и, совладав с осевшим голосом, спросил:
— Часто он к Вам приходит?
Владимиру Ивановичу, после всего пережитого и услышанного, припомнился жаркий траурный день, собравший на одной из площадей Столицы огромное количество народа…
— Часто… — Беспардоннов, чтобы как-то отойти от стресса, снова приналег на Яшину продукцию и завистливо поблескивал пьяным глазом на Эльвирочку.
— Приходят… Повод есть. Почти ежедневно… Не то, что для нас подают — чем бог послал. Но таким не жалко — хапнули горюшка мужики.
За стоящими, пустующими столами наконец наметилось движение. Группа разодетых в дребодан киношников рассаживалась всерьез и надолго. Некоторые из них были знакомы Ахенэеву не только по экрану.
— Старик! С прибытием! Как там на бренной? Крутятся? — Молодящийся бородач, не вылезая из-за стола, отсалютовал Владимиру Ивановичу бокалом и добавил. — Что-то раненько тебя ухайдакали. Впрочем, не переживай: не ты первый, не ты последний… Вовку то видел? Утешься тем, как у него там, в стихе.
— Задержимся на цифре 37. Вот и задержался…
Бородач отвел взгляд от Ахенэева и, увидев спешащего быстрым шагом знакомого актера, приглашающе завопил:
— Андрюха! Иди сюда! Поддержи компашку…
Актер приостановился, взглянул на часы и, махнув рукой, помчался дальше, бубня под нос:
— Некогда. Некогда. Некогда мне. Времени мало…
— Вот, старик, и он из этой же оперы. Никак не может отвыкнуть от земной запарки. Все ему времени мало. Ну да ничего, обживется…
Эльвирочка опять прикоснулась к руке Ахенэева.
— Володенька, а у тебя много связей в среде кинематографистов? — Глазки девушки, смазанные «Арманьяком», облучали осовевшего фантаста нежностью.
Владимир Иванович не заторопился с ответом. В голове хоть и шумело, но мысли не разбредались и Ахенэев попробовал проанализировать собственные догадки.
— Что она во мне нашла? — Этот вопрос не давал покоя. — Не красавец, да и старше лет на 12–14. Неужели меркантильные интересы? Ведь, как не говори, а я, по Богемским понятиям, особа значительная… Наберусь смелости и, все едино, прямо спрошу…
Так думал Владимир Иванович, перехватывая похабные, облизывающие и раздевающие взгляды мужского окружения, адресованные его — и только его Эльвирочке!
А девушка, видимо, давно привыкла к подобному вниманию со стороны мужчин и не принимала это близко к сердцу.
— Володенька, — она коснулась локоном щеки фантаста, — ты не обидишься, если я кое-что предложу?
Ахенэев, не раздумывая, кивнул. Эльвирочка открыла сумку и достала номер «Прейзподнеш пресс».
— Прочитай, пожалуйста, отчеркнутую статью. Специально берегла. Ты у меня, конечно, мужчина с определенным шармом, который не всем дано понять, но, тем не менее!.. Я — ужасная собственница. И хотелось, чтобы принадлежащий мне человек был и внешне неотразим.
Эльвирочкины ноготки забегали по ладони Владимира Ивановича.
Ахенэев развернул газету и прочитал заголовок.
ПРОЩАЙ, ДРЯХЛОСТЬ!
В статейке говорилось о том, что один из институтов шестого круга перешел на хозрасчетную форму. Бросил заниматься съедавшими огромные суммы геннзнаков теоретическими разработками, разогнал непомерно раздутый штат и — предлагает всем желающим, за определенную плату курс омолаживания. Институт гарантирует качество. Обещает преодолеть возрастной барьер. Другими словами, перекроить старика в грудного младенца, оставив мозговые, нервные узлы нетронутыми. Причем, берутся за формирование любой фигуры, не ущемляя индивидуальных качеств, по просьбе заказчика.
— Ну как, милый? Что ты можешь на это сказать? Владимир Иванович подавленно моргал.
— Однако, — мысленно подхлестнул он себя и застопорился. — Какое омолаживание, ведь это ад?! Где гарантия того, что результаты будут иметь силу и на земле? Хотя, перспектива омолаживания, чего скрывать, заманчива… Но, чем платить? Правда Сатана, при вручении меты, грозился сделать все, что не пожелал, но, при выполнении заказа, то есть, написании отчета…
Эльвирочка вновь вторглась в раздумья. Сложив газету и не дождавшись ответа от Ахенэева, она продолжила наступление.
— Милый, о геннзнаках не беспокойся. Нужная сумма имеется, обойдусь без фирменных тряпок из «Саркофага». И не надо так волноваться! Ты мне дорог, какой есть. Я же тебя и полюбила за доброту, за нежность… Ужасно надоели супермены и красавцы, дорожащие, по сути, лишь собой. Я же хочу не только ощущать твое душевное тепло, но и доказать этим сутенерам, что мой избранник, даже внешне, лучше их.
В голове Владимира Ивановича царила неразбериха.
— Милый, не говори нет… Я обижусь…
Предложение Эльвирочки оказалось настолько самоотверженным и трогательным, что Ахенэев опять чуть не заплакал.
— Кретин! Подумать о ней плохо?… Меркантильность… — так поносил себя Владимир Иванович. Но, взять от девушки геннзнаки? Нет! Альфонсом Ахенэев себя не считал.
Упоивший большую половину демонстрантов «Ессентуками», Яков подсел к боссу и обратил внимание на поблекшее лицо фантаста.
— Взгрустнулось, босс? Давай по минералке вдарим, в честь Дня Ангела! Вишь, какие убогие собутыльники подобрались, слабаки… Эльвирочка, присоединяйся. Учти, я дружить умею. Босс не даст соврать.
Яков подплеснул девушке «Ессентуков» не прошедших его обработки.
— За твое здоровье и благополучие, Яшенька, я с удовольствием выпью. — Эльвирочка осушила фужер и швырнула через плечо об пол. — На счастье, чертушка! — Объяснила она. — Надеюсь, что и впредь ты будешь таким же милым, честным и обаятельным. Всего тебе доброго, а за рог — извини. Обещаю исправиться. Только постарайся укоротить свои нежности. Впрочем, по сравнению с другими, охамевшими вконец грешниками, ты — просто ангел!
Яша, уже кривой, как штопор, после такого дифирамба из уст Эллочки, прохудился слезами с горошину величиной и, называя девушку сестренкой, погрозился перекусить любого, кто посмеет посягнуть на ее честь.
Владимиру Ивановичу насилу удалось утихомирить именинника, но тот, в порыве нежности, все же умудрился слизнуть с лица хохочущей Эльвирки всю косметику. И теперь, довольный, благоухал дразнящими ароматами.
Девушка посмотрелась в зеркала, ахнула, подхватила сумочку и, бросив Пушка на попечение Ахенэева, с ужасом убежала в умывальник, на реставрацию макияжа.