Провинциальная история

Глава 22 В которой любовь грозится все одолеть

Больше всего Стасе хотелось взять и треснуть этого… чудака по круглому покатому лбу.

Сказка сказкой, но меру-то знать надо! Она еще с первым добрым молодцем, который сидел напротив и мрачно так поглядывал, будто Стася ему что-то обещала, не разобралась. А тут… это…

Это было явно мужского полу.

Хотя…

Стася покосилась, разглядывая напудренное лицо, и румяна, явно рисованные, и подведенные глаза. Может, оно только формально мужского? Нет, Стася ничего-то не имела против лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, но что-то подсказывало ей, что все далеко не так просто.

Как-то вот… не вписывались подобные лица в стандартные сказочные реалии.

Но по лбу все равно треснуть хотелось. Чтобы отстал.

И вообще…

— К слову, — хозяин дома, без доспеха оказавшийся невысоким плотным мужчиной, что говорится, в самом расцвете сил, поднял тяжеленный кубок. Стася оценила. Она свой двумя руками с трудом удерживала, а у нее-то женский, поменьше.

Попроще.

— Я вас хотел спросить… об этих ваших… котиках. Лилечка очень просит, — он кубок поставил и пальцы сцепил. — И понимаю, что просьба моя… велика, но… возможно… вы могли бы подумать над тем, чтобы продать одно… одного.

— Котика? — уточнила Стася.

— Именно. Нет, нет, не спешите отказывать…

Отказывать Стася не собиралась.

— Я понимаю, что ведьмовские животные не могут стоить дешево…

…а этот, напудренный, замолчал, прислушивается, приглядывается и губами шевелит. Губы, к слову, тоже покрыты чем-то розовым.

С перламутровым отливом и, кажется, блестками.[9]

— …но я готов…

— К чему?

— Ко всему, — с некоторой обреченностью произнес барон. — Понимаете, Лилечка… она у меня одна. И других детей не будет.

Баронесса нахмурилась.

— А еще… нынешние обстоятельства… я давно уже не видел ее настолько… живой. И… если ей хочется котика, то я готов.

— А потом?

— То есть?

— Если ей котик надоест? — тихо спросила Стася. — Или укусит ее. Или поцарапает. Ее вот… обои. Диван. Это ведь животное. Что вы с ним сделаете?

— Ничего, — ответил за барона Ежи. — Даже если он весь этот дом в щепки издерет.

Барон кивнул.

— Ведьмовские звери и вправду редки, — Ежи не смотрел на Стасю, и от этого было немного обидно. Она, стало быть, маялась, спасала его из зачарованного леса, а теперь нехороша стала? — Считается, что они несут в себе толику ведьмовской силы. И, как понимаете, обернуться она способна по-всякому.

Стася не понимала ровным счетом ничего, но кивнула.

— Правда, чаще всего ведьмы воронов держат.

— Почему?

— Умные, — Ежи все-таки посмотрел и улыбнулся. И… и, наверное, в наряде этом она выглядит преглупо. — Да и силу способны держать. Правда, малость, но все же…

— Я готов поклясться родовым именем, — барон приложил руки к груди и поклонился, — что никто-то в доме этом не причинит вашему… котику вреда.

И вот как было отказать?

Стася кивнула.

— А… знаете, — подал голос Дурбин, нарушая слишком уж затянувшуюся паузу, — в Китеже ведьмы давно уже отошли от старых этих предрассудков. Безусловно, ворон — птица умная, но все же кормить ее сырыми яйцами, мышами… чтобы женщины изящные возились с подобным? Ради чего, спрашивается…

Стася покосилась на ложку. Желание приложить ее к напудренному лбу с каждым произнесенным словом лишь крепло.

Басюшка подперла подбородок кулаком и подавила тяжкий вздох, готовый вырваться из груди, отчего эта самая грудь пришла в волнение. И обстоятельство сие не осталось незамеченным: Тришка, сподвизавшийся у батюшки в помощниках, на грудь заглядевшись, взял да и уронил мешок.

На ногу.

Заругался тотчас матерно.

Второй вздох подавить не получилось, вышел он до того тягостным, что нянюшка, придремавшая было, тотчас встрепенулася и рот закрыла, муху проглотивши. Мух в светлице было изрядно, а ведь говорила Басюшка, что надобно бы атрефакт зарядить.

Да кто ж ее слушает?

— Чаечку? — с надеждою поинтересовалась нянюшка. — С пряничками? Прянички-то медовые, найсвежайшие. Али расстегайчиков? И орехов каленых?

— Неси, — Басюшка окончательно от окна отвернулась, ибо глядеть во двор наскучило. Да и на что там глядеть? На то, как Трифан подводу разгружает? А то Баська того не видела.

Нет, сам-то Трифан парень видный. Дворовые-то девки на него заглядываются, и, положа руку на сердце, есть на что поглядеть. Плечи широкие, руки крепкие, лицо гладкое. Волос, правда, рыжий, но девки — Басюшка сама слыхала — шептались, что оно-то и к лучшему.

Рыжие, они самые страстные.

И помнится, Акунька, к Басюшкиным сундукам поставленная, говорила, что, коль такой прижмет к стене, то прямо сердце из груди выскочит. И еще чего-то там уже не совсем про сердце, но тут Басюшка не очень поняла. А переспрашивать не стала, потому как не дело это купеческой дочери всякую ерунду у дворни спрашивать.

Нет, Трифан всем хорош был.

И батюшка даже заговаривать стал, что парень-то ладный, и грамотный, и в деле понимает, а стало быть не растратит наследство отцовское. Говорил да на Басюшку поглядывал этак, с намеком. Она-то сделала вид, будто бы понимать не понимает, к чему сии беседы, но…

…а если посватается?

Батюшка радый будет. А сама Басюшка?

В светлице стало людно. Самовар притащили уже растопленный, паром пыхающий, и скатерочку узорчатую, которой стол убрали, а на него уж понесли тарелки со всякою мелкою снедью. То соты медовые, то меда с ягодами взбитые, то с творогом мешаные.

Булки и булочки.

Расстегайчики.

Пряники. И сахарную голову на почетное место поставили.

Суетится нянюшка, командует, что девками, что мамками, которые мигом на чай сбежалися. А главное, явилась Никанора, папенькина сродственница давняя, в приживалках при доме обретающая. Ее Басюшка не больно-то жаловала, ибо была Никанора собой нехороша, да и норовом обладала на редкость поганым. Все-то норовила подглядеть, подслушать да батюшке донести.

В общем, ее не только Басюшка не любила.

Уж больно много воли взяла она после маменькиной смерти. Оно-то, конечно, хорошо, что батюшка вдругорядь жениться не стал, хотя мог бы, но крепко он свою Аксинюшку любил. А за домом глядеть надобно. Для того и привез Никанору.

Баська вздохнула и покосилась на женщину, которая в самом уголке устроилась.

Скромничает, стало быть.

А на Басюшку знай себе поглядывает пренеодобрительнейше, будто она, Басюшка, в чем виновата. Эх… стало совсем маетно.

Нянюшка налила чаю, щедрою рукою молока плеснула и два куска сахару бросила, выучила Басюшкиы привычки. А Никанора знай, пуще прежнего губы поджимает. Она-то с одним куском пьет и вприкуску.

Ну и пускай.

Ее дело…

Не хватало еще в батюшкином доме родное дочери недоедать.

— А Трифан-то про тебя спрашивал, — тоненьким голосочком начала мамка, но смолкла под Басюшкиным взглядом. Впрочем, ненадолго. — Хороший хлопец. Крепкий. И рода знатного… его к батюшке твому отправили ума понабраться, как оно водится…

Это Басюшка и сама знала.

Куркины — известные в Канопене люди, небось, и воском торгуют, и медом, и пергою. А ныне вовсе не чистый воск возить стали, но сами свечи катают, что куда как выгоднее. Еще, сказывали, будто бы овец прикупили, тех, что шерсть тонкую дают да легкую. И платили за них чистым золотом, а после мага нанимали, чтоб из Англии этих самых овец в целости да сохранности доставил. Мол, пойдут плодиться, тогда-то и прибыток немалый будет. А то с местечковых овец шерсть, конечно, взять недолго, да только грубая она, жесткая. Из такой, небось, хорошего полотна не выйдет.

Чаек был сладким.

Мысли… разбредались, что мухи по осени.

— К осени посватается, — решительно заявила нянюшка и тут же руками всплеснула. — Надобно будет сундуки перебирать!

— Так перебирали же ж, — возразила одна из мамок. — Вот на той седмице аккурат и перебирали!

— И еще раз надобно. А то ж, не приведите Боги, мыша чего попортит…

Что-то этакое мелькнула в глазах Никаноры, и Басюшка поставила себе самолично поглядеть, как будут перебирать ее приданое, которое еще матушка готовить начала. Мышей-то в доме нетушки, но люди порой куда как поганей бывают. И попросить у батюшки замки зачарованные, чтоб сундуков Баськиных никто, окромя ее самой, открыть не мог. Подумалось и…

— Ой, полетит наша-то горлица… — завела мамка, отщипывая от пряничка крошку. — Да из дома-то отчего…

Остальные подхватили, да с завываниями, от которых стало совсем муторно.

Нет, Тришка всем хорош, но…

…не цесаревич он. И не маг даже, как ни крути. И собой крепок, но… Баське вспомнилась картинка из книжки, аккурат про цесаревича распрекрасного, которого злая ведьма в осла превратила, а девица юная, чистая сердцем, своею любовью расколдовала, стало быть. И он за это на девице женился.

Порядочный ведь.

Все знают, что порядочные цесаревичи очень даже жениться обязаны на девах-спасительницах. Или наоборот.

Она поерзала.

Спросить папеньку, чтоб жениха среди магов поискал? Небось, Любятовы — род небедный, еще дед Басечкин в торговом деле преуспел немало, когда пеньку конопляную стал в Китеж возить, а оттудова — стекло сперва, после и вовсе стеклодува. И теперь-то у папеньки мастерские, что стеклодувенные, что кузнечные. И за Басечкою он не только пару сундуков полотна дать готов, но золота чистого.

Или…

Магов в Канопене было немного, сиречь ровно два и оба были страсть до чего симпатичны, но вот батюшка, стоило прошлым разом про магов заговорить, осерчал скоро.

Сказал, что шарлатаны оне.

И бездельники.

Что человек собственною силой добиться всего обязан, а не чудесным умением. Нет, магов сватать он не пойдет, особенно, когда Тришка под боком. Да и… не замуж хотелось, а любви, чтобы как в книге, с первого взгляда и на всю-то жизнь.

— Хватит, — оборвала Басюшка лепетание мамок, которые громкими шепотками спорили, пора уже кику красным бисером расшивать или погодить надобно, пока вправду посватается.

Оно-то погодить бы, конечно, но как бы не вышло, что шить придется спешно.

И бисера опять же запасы поглядеть надобно.

Глупые. У батюшки в мастерских бисеру столько, что не на одну кику достанет.

— Лучше расскажите, чего в городе делается, — велела Басюшка, пряником печаль заедая. А хорош, мягонький, печатный, так и тает во рту.

— Так, матушка, ничего-то не деется! — нянюшка глянула снизу вверх, отчего сразу стало понятно, что врет. Нет, батюшка вовсе не полагал, что девке хорошего рода надлежит только в светлице сиживать.

Басюшке и во двор ходить дозволялось, кабы там, конечно, было чего интересного, в этом-то дворе.

И за забор.

И к подружкам, само собою, но с нянюшкою да Никанорой, да холопами, которым велено было глядеть, как бы кто ущербу Басюшке не учинил ненароком. И на ярмарку ее брали-то, и по речке гулять.

Тришка вона обмолвился, что сам грести готовый целый день… но тут уж батюшка насмерть встанет. И правый будет. Какие катания до сватовства? А вдруг да после передумает, и что люди скажут? То-то и оно…

— Ведьма в городе объявилась, — веско произнесла Никанора, наливая чай в блюдце. Его она поставила на растопыренные пальцы, ко рту поднесла и подула.

— Ай, что ты такое говоришь! — нянюшка вновь на Баську покосилась.

— Правду, — Никанора чаек отхлебнула и бараночку в тарелку сунула, чтоб размякла, стало быть. — Уж седмицу как.

— Ведьма? — жить стало сразу интересней.

Басюшка отмахнулась от особо назойливой мухи, что так и норовила пряником поживиться.

— Ведьма, — Никанора склонила голову и заговорила тихо, страшным голосом: — Всамделишняя. Я слышала, как…

Ее-то рассказ был интересный, куда там прочим. И слушали Никанору с открытыми ртами, что мамки, что сама нянюшка, что Баська, у которой в голове вертелась престранная мысль.

Ведьма.

В их тихом городе… всамделишняя ведьма! И такая, которая волосья стрижет коротко, портки мужские носит, но и те драные до того, что не иначе, как чудом держатся. И главное, сама-то того не стыдится, а одна баба, торговка, стало быть, вздумавшая сказать, что стыдно этакою быть, без языка осталась.

— Как есть отсох! — сказала Никанора. И мамки заахали. А одна так закивала и добавила поспешно:

— А мужик один, что вздумал пялиться, глаза лишился!

Басюшка поежилась.

Выходит, что ведьма была и вправду настоящею, а еще злою. Как в книге. И… и как знать, вдруг да у ней, в погребе каком или сарае, цесаревич томится?

Или там маг какой.

Пусть и захудаленький, но всенепременно распрекрасный. Не на распрекрасного Баська готова не была.

— А маг наш, — продолжила Никанора, на которую в кои-то веки все глядели, — вчерась как поехал ведьму воевать, так и сгинул. Будто и не было.

Аханье стало громким. А у Басюшки в грудях защемило так, то ли от тяжести, ибо одарили ее Боги щедро, то ли от переживаний.

— Страсти-то какие! — нянюшка поспешно сунула за щеку кусок баранки, маком обсыпанной. И щека у нее вздулась, будто распухла. А голос сделался низким, грубым. — Мне бабка сказывала, что в прежние-то времена маги с ведьмами бились смертным боем. Теперь-то все больше женихаются…

— Так оно и пользы больше, — заметила мамка. — Биться-то что? А вот ведьмы, они страсть до чего по мужиков охочие…

И замолчала, с опаскою глянувши на Никанору, а ну как та решит, будто речи сии не для ушей юницы, да со двора погонит. Но Никанора задумчиво произнесла:

— Так натура-то ведьмовская мужика требует. А сами-то они нехороши. Тощие, страшные… видала я как-то одну, не нынешнюю, а еще когда в Китеже жила.

И вздохнула этак, препечально, всем видом показывая, что жизнь та, далекая, была чудо до чего хороша. А Басечке с неудовольствием подумалось, что уж она-то дальше Канопеня и не бывала. Не считать же путешествием поездку в папенькины деревеньки, где он мастерские ладил?

Обидно.

— Тамошние ведьмы на заграничную манеру рядятся. И мода пошла, чтоб баба худою было, — продолжила Никанора, себя по бокам огладивши. Вот она-то была худа, пусть и никто-то куском ее не попрекал. Сидела за одним столом с хозяевами, ела, что и они, а вот поди ж ты… может, и она ведьма? Впрочем, подумавши, Басюшка решила, что худоба Никаноры происходит единственно от дурного ее нрава. Будь она взаправдошнею ведьмой, неужто стала бы в приживалках сидеть?

То-то и оно…

— Страх какой, простите Боги, — осенила себя святым кругом нянюшка, но любопытствия не унялось. — И что, мужики-то… глядят?

— И глядят, и замуж берут, потому как у мага, ежели ведьму в жены возьмет, сил прибавляется. Вот и терпят по-за этого и худобу, и… — Никанора обреченно рукою махнула. — Но нам не о ведьме думать надобно.

Ей, может, и не надобно, а вот у Басюшки ведьма эта из головы не идет.

А вдруг…

И маг сгинувший.

Маг Басюшке нравился, пусть и видела она его лишь единожды, когда батюшка нанял его амбары зачаровывать. Хорош. Как на картинке, даже лучше, потому как на картинке руки у цесаревича были длинноваты, а ноги коротковаты, но в остальном маг соответствовал.

— Сундуки и вправду перебрать стоит. Да посадить девок, чтоб пряжу пряли. И за шитье тоже.

Мамки закивали, живо позабывши про ведьму. Ведьма-то что? Как появилась, так и сгинет. А вот шитье — дело серьезное.

— Я тут один узор срисовала, — нянюшка ткнула Баську в бок. — Пренайкрасивейший! И если его по вороту…

— Это еще глянуть надо, можно ли по вороту какие узоры пускать. Обережные быть должны!

— Так обережный!

— А ты-то знаешь? Небось, у Куманихи рисовала, а она соврет — недорого возьмет…

Привычный гомон нисколько не мешал думать.

Мага было жаль.

И… если Басюшка его освободит? Вот как есть к ведьме отправится и освободит. Потребует, как в сказке, чтобы возвернула любого. И там уж узнает средь воронов или там гусей… Басюшка задумалась. Вороны-то ладно, птица умная, глядишь сообразит знак подать. А гуси-то? Здоровучие шумные твари, которых Басюшка с младых лет побаивалась.

Может, не в гуся попросить?

В петуха там. Чай, магу петухом побыть немного незазорно будет. Не хуже, чем гусем. Да и недолго. Там-то Басюшка освободит поцелуем.

Правда, тотчас она представила, как это, петуха целовать. И не будет ли сие слишком уж неприлично, особенно если до свадьбы? Но после решила, что если петух зачарованный, а маг порядочный, то вполне даже можно.

— Устала я, — громко сказала Басюшка, снедаемая желанием немедля броситься мага спасать. Правда, что-то подсказывало, что батюшка к этакому порыву души отнесется без должного понимания.

Еще запереть велит.

А Никанора только и рада будет.

Нет, иначе надобно, с хитрецою.

Мамки засуетились, кликнули девок, чтоб со стола, стало быть, убирали.

Тотчас взбили перины, чтоб отдыхалось легче, помогли в кровать подняться, сняли чаровички домашние, хотели было и косу распустить, но тут уж Басюшка не далась.

— Скоро встану, — сказала она, отсылая всех. И нянюшку, что обычно оставалась подле, на лавке устраиваясь, но тут, увлеченная спором за свой узор, решила его показать.

Хорошо.

Стало быть, сами Боги благоволят к Басюшке.

В груди вновь защемило, но теперь она точно знала: это от любви. Большой и чистой, такой, что любые чары преодолеет. Главное, до этих самых чар добраться.

Но тут уж Басюшка как-нибудь справится.

Чай, она все ж таки из Любятовых будет. А Любятовы никогда-то перед трудностями не останавливались.