Провинциальная история

Глава 26 О сложностях любви

— Ваша… дочь была ведьмой?

— Была. Родилась… дар рано появился. Но ее любили все, и даже моя бестолковая супруга. И Ладушка купалась в этой любви, отражая ее, делясь щедро. Я не знаю, кто и когда первый понял, кто и когда написал им, но однажды в моем доме появилась взрослая ведьма. Мне бы выставить ее, но… я был магом. Древнего рода. Хорошего воспитания. Да и женщина показалась мне разумной. Они, старшие, и вправду учатся пользоваться даром. Береника сперва просто вошла, попросила взглянуть на мою Ладочку… я позволил. После… как-то вышло так, что она поселилась в доме. И стала подругой моей жены, сумев успокоить ее, примирить нас обоих. Она была везде… с нею, с Ладой. Со мной опять же. Мы, помнится, вели долгие беседы, обсуждая вещи, которые ни с кем иным обсудить у меня не получалось. И я, как дурак, радовался, что нашел человека… своего человека. Нет, я любил супругу по-прежнему, но…

Евдоким Афанасьевич взмахнул рукой, и на жест этот дом отозвался звоном стекол.

— Береника постепенно убеждала нас отпустить Ладу. Рассказывала о школе, о возможностях, о том, что, конечно, будет учить, но… это ведь не то. И дружить Ладе не с кем, ибо весьма скоро люди поймут, кто она, и тогда подруг не останется.

— Вы поверили?

Евдоким Афанасьевич вздохнул.

— Сложно было не верить. Да и случилось… мелкие такие происшествия, на которые в ином случае никто бы и внимания не обратил. То кухарка вдруг обварилась, по собственной, между прочим, глупости, но заговорили, что будто бы это ее Ладушка прокляла, то девка сенная споткнулась в потьмах да с лестницы свалилась. И еще такое же, обыкновенное, ведь в каждом доме, где люди живут, происходят всякие мелкие неприятности. Или не мелкие. Но тут вдруг заговорили, что это все Ладушка, зашептались за спиною, и подруженьки ее обычные вдруг да исчезли, а те, которые остались, переменились, сделались с родительского слова угодливы, чем раздражали несказанно. Я и подумал, что, возможно, права Береника, умная женщина, которая так искренне Ладушке сочувствовала, утешала. Что… это же не разлука. То есть разлука, но… я всегда могу приехать навестить. И супруга моя вовсе жить там станет, при школе. Береника рассказывала о ней так, что Ладушка сама захотела поехать. И я не смог отказать.

Евдоким Афанасьевич коснулся прозрачной ладонью кошачьего хребта, но ни шерстинки не шелохнулось. Правда, кот все одно глаза приоткрыл. И закрыл.

— Она вас обманула?

— Нет. В том и дело, что нет… я навещал Ладушку. И эта школа… долина близ Китежа, вроде бы и наособицу, и рядом со столицей, куда девочек вывозили, что в сады государевы, что на ярмарку, что еще на какие развлечения. Сама долина зачарована, без приглашения попасть туда невозможно, но приглашение у меня имелось. В остальном… дом. Дома. Люди. Ведьмы, конечно, и те, что старшие, уже успевшие повидать всякого, а потому к прочим настороженные, что вот такие, навроде Ладушки моей, молодые и веселые. Жили при школе и обыкновенные люди, навроде моей супруги. Правда, позже она в Китеж перебралась, решивши, что не станет присутствием своим мешать учебе. Ладушка не возражала. Она и письма-то писала мне если не каждый день, то через один точно. Рассказывала и об учебе, что рассказать было можно, и о подругах.

Кот стек на кресло, потревоживши Евдокима Афанасьевича, и потерся о подлокотник, выпрашивая ласки.

— Уже тогда, в письмах, меня кое-что насторожило. Она говорила об учебе, но… о том, что учили их танцам. Или вот живописи. Тому, как держать себя в обществе, как принимать гостей, как дом вести. С одной стороны, конечно, умения преполезные для любой женщины благородного сословия…

…Стася мысленно вздохнула: похоже, женщины благородного сословия из нее не выйдет.

— …геральдика… история государства, правда, в весьма сомнительном урезанном виде. Арифметика, но вновь же, весьма и весьма краткая, поскольку, как выразилась Ладушка, иная им не нужна. К чему им высшая наука, когда, для понимания книг расходных, довольно и малости? Это она мне так сказала и попросила помочь. Она… ей всегда-то была интересна магия, с малых лет. Я помню, как она сидела у меня в лаборатории, тихонечко, даже дышать опасалась, чтобы не осерчал… будто я мог осерчать на нее… и я рассказывал. О простом. Сперва. Потом… она задавала в письмах вопросы, я отвечал. После отправил книги. И снова… и еще. Ее вопросы становились сложнее, интересней, и порой мне приходилось много думать, искать, прежде чем я находил ответ.

Что-то подсказывало, что этакое нарушение установленной программы ведьмам не пришлось по нраву.

— В какой-то момент я вдруг понял, что делать ей в этой школе больше нечего. И не только я. Сама Ладушка тоже пришла к такому же выводу. Однажды она мне написала, что хочет уехать. Просила, чтобы я прибыл…

— И вы…

— Прибыл, само собою. Однако… — лицо Евдокима Афанасьевича исказила болезненная гримаса. — Я не смог войти в долину.

И почему это не удивило Стасю.

— Ко мне вышла… та, кого я считал другом. Она начала говорить. Говорила много, долго, о том, что вовсе не хочет вреда Ладушке, что наоборот, пытается помочь, не позволить девочке сломать жизнь. Что… судьба ее, если Ладушка решить быть сама по себе, незавидна. Что люди злы, и лишь надежная защита способна уберечь ее. Тут же и супруга моя подоспела. И они обе стали убеждать меня не спешить. Наука? Разве женское счастье в науке? Ей нужен супруг, который будет любить Ладушку, заботиться о ней, беречь и лелеять. Дети. И это… проклятье, это все звучало до того убедительно! Ладушка не желает? Она сама не понимает, слишком молода, порывиста… да и если ей наукой заниматься охота, то разве любящий муж откажет в этакой малости.

Он дернул головой.

— Нам позволили встретиться. И я… я сам уговорил Ладушку задержаться. Ведь год-то последний, и осталось всего ничего. Что… впереди выпускной бал, что состоится он во дворце, и Ладушка будет представлена государю, как и иные отличившиеся выпускницы. И что, возможно, ей стоит задержаться. Ненадолго… самое подлое, что они действительно никого не заставляли. Сложно заставить ведьму сделать что-то против её воли, но вот… этот бал… на нем она и встретилась с тем… магом, — Евдоким Афанасьевич выплюнул это слово. — Не только она, к слову. Молоденькие девочки, которые вошли в тот возраст, когда душа желает любви.

И не только душа, но это Стася благоразумно при себе оставила.

— И тут бал. Сказка ожившая. И маги, которые тоже часть этой сказки. Обходительные, умные, очаровательные…

И способные очаровать.

— Не удивительно, что девочки влюблялись. А ведьмы… ведьме сложно полюбить, но еще сложнее отказаться от этой любви. Она привязывается раз и навсегда.

Почему-то стало горько.

Нет, Стася не считала себя ведьмой, что бы тут ни говорили. Да боже, она и в магию до конца-то не верила, но вот… все равно стало горько.

— Князь Егорьев, из новых… маг, безусловно, силы немалой. Царев ближник. И человек… мне он сразу не понравился, но моя супруга убедила, что это во мне отцовская ревность говорит, что сам по себе он неплох. Воспитан. Обходителен. Богат, как может быть богат человек, стоящий при власти. И Ладушку он любит… мне так казалось. Впрочем, лучше бы только казалось.

— Почему?

— Потому что он и вправду её любил.

— И… разве это плохо?

— Любовь бывает разной. Эта… эта разрушила все.

В доме ощутимо похолодало, и Стася поежилась.

— Ладушка сперва отнеслась к нему настороженно, но он… он был умен. То ли сам, то ли подсказали… сейчас я склоняюсь к тому, что Егорьеву помогли, что… ведьма в жены — это ведь выгодно. И знающие люди готовы платить. Ах нет, простите, помогать благому делу содержания школы и Ковена, который взял на себя заботу обо всех бедных и несчастных ведьмах, — это было произнесено с немалой толикой ехидства.

— Егорьев стал говорить с Ладушкой о деле, о проекте своем, который её заинтересовал немало. Она отписалась, но весьма в общих словах. Но отзывалась и о работе этой, и о самом Егорьеве с немалым восторгом. Оно соединилось одно с другим… и меня пригласили на свадьбу.

Он вновь поморщился.

— Роскошной была… моя супруга светилась от счастья. И не только она. Береника тоже радовалась, все повторяла, что теперь-то девочка устроена, что… это главное, а остальным и поступиться можно. Тогда я не очень понял, но на всякий случай улучил момент переговорить с Ладушкой. Я сказал, что, как бы ни повернулась жизнь, что бы ни произошло, я всегда буду рад принять ее в своем доме. Что в любых обстоятельствах он останется и её домом, местом, в котором она может укрыться от всего мира.

И что-то подсказывало Стасе, что девушка предложением воспользовалась. Правда, она вновь промолчала.

— Ладушку я не видел пять лет. Да, от нее приходили письма, но… сперва обыкновенные, она казалась счастливой. И я даже начал думать, что ошибся, что человек этот и вправду лучше, чем мне представлялось. Но потом письма стали… более вежливыми. Формальными, что ли? Они менялись незаметно, я и сам не понял, в какой момент из них исчезла душа. А когда понял, то, признаюсь, решил, будто бы моя девочка выросла, перестала во мне нуждаться. Дети отдаляются. И это нормально. С супругой мы к тому времени окончательно разошлись, и пусть развод был невозможен, но она переселилась в Китеж. А я… я осознал, что вовсе на так уж в ней и нуждаюсь. Что за годы, которые мы провели отдельно друг от друга, мы стали чужими людьми. И всецело ушел в исследования.

Холод истаивал, то ли сам по себе, то ли хозяин дома успокаивался все же.

— Лада появилась вдруг. Она… просто переступила порог, огляделась и спросила: не передумал ли я? Может ли она рассчитывать, что я приму ее.

Принял.

И… наверное, тогда-то и случилось с домом то, что случилось.

— Она так изменилась, моя девочка. Она стала тонкой, полупрозрачной почти и смотрела так, будто ждала отказа. Оказалось, что она уже просила помощи. У матушки своей, у Береники, но обе… обе сочли, что Ладушка просто капризничает, что… и вправду, на что она жалуется? Разве супруг ее обижает? У нее дом роскошный, нарядов множество великое, слуги и служанки, готовые исполнить любую прихоть. И сам-то супруг ее любит, пылинки сдувает…

Он испустил тяжкий вздох, и Стася вздрогнула, до того тяжелым показался этот вот звук, на который дом откликнулся скрипом да скрежетом.

— Если так смотреть, то ей и вправду жаловаться было не на что. Балы, ассамблеи, вечера… она могла блистать, моя Ладушка…

— Но ей это было не нужно? — тихо спросила Стася.

— Именно, — на лице Евдокима Афанасьевича появилась болезненная улыбка. — Ей это было совершенно не нужно. Ей хотелось заниматься делом, наукой, но… разве пристало княгине размениваться на подобные глупости? Да и сама по себе наука, когда дело доходит до испытаний, занятие небезопасное. И ее вытеснили. Понемногу. Полегоньку… она пыталась с ним говорить, но ее не слышали.

Стася кивнула. С мужчинами часто случается такое, что они слушают, но не слышат, думая, будто им-то всяко лучше известно, как оно правильно жить.

— И она поддавалась. Уступала. Ради любви. Она ведь и вправду влюбилась. А ведьма ради своей любви на многое способна. Она пыталась стать такой, какой её хотели видеть. Княгиней. Истинной. Достойной новой своей семьи. Она меняла себя день за днем, час за часом, пока почти не вычерпала до самого донышка. К счастью, ей хватило ума остановиться. И ко мне она приехала, чтобы подумать. Понять, почему несчастна. Разве может такое быть, чтобы человек, любящий и любимый, был несчастен?

Еще недавно Стася точно сказала бы, что нет.

Но теперь… теперь она не знала.