Провинциальная история

Глава 34 О девиц нахождении, визитах гостевых, а также некоторых неприятностях, что случаются в дороге

Забравшись на подоконник, Стася прикрыла глаза. На коленях устроился Бес, который рокотал, успокаивая.

В доме же…

Стало людно.

Что-то падало, что-то громыхало, то тут, то там раздавался громкий голос Басеньки, освоившейся весьма быстро. Ей отвечала подруженька, порой до Стаси доносился слабый лепет несостоявшегося любовника, которому было поручено ответственное дело чистки лотков.

То есть цветочниц.

…а еще готовки.

Мойки полов и иных, несомненно, важных, требующих вдумчивого мужского подхода, дел.

— За ними ведь придут, — сказала Стася, когда молчание стало невыносимым. — И чем я вчера думала?

— Умр? — Бес повернул голову.

— Вот-вот… девчонкам по пятнадцать… в голове пусто и сказки. Надо было просто домой отправить, а теперь… служба. Они мне дом разнесут с этой службой.

— Не разнесут, — Евдоким Афанасьевич руки потер. — Дом крепкий.

Это, наверное, должно было успокоить.

— Ах ты ж иродище лупоглазое! — взвыла Басенька совсем уж близко, Стася и сама подпрыгнула, и Бес, и Евдоким Афанасьевич вздрогнул. — Да чтоб у тебя руки твои кривые отсохли! Чтоб тебя скрючило и не раскрючило…

— Полагаете?

— Шкаф был старым, но посуду жаль… — Евдоким Афанасьевич окинул Стасю взглядом. — Там от гости идут. Принимать станешь?

— А есть варианты?

— Есть, — он провел призрачным пальцем по подоконнику, на котором стала собираться пыль. Вот ведь… три сотни лет дом простоял и ничего, а теперь стало быть заклятье спало и пыль появилась.

В душе вяло шелохнулась совесть, напомнивши, что, будь Стася человеком порядочным, она бы за порядком следила. Но тут же смолкла, зная, что Стася — человек так себе, скорее уж беспорядочный.

— Тропы как открылись, так и закроются. Только пожелай.

Сказал и сгинул.

Только донеслось сверху:

— Оденься прилично.

Стася вздохнула.

Закроются… и что дальше? Сидеть тут? И как долго? И… смысл? Ладно, котиков она прокормит, убирать тоже есть кому, но… но почему-то мысль, что до конца своих дней ей придется сидеть в этом вот доме, с сорока котами — пока с сорока, но взрослеют они рано — совершенно не вдохновляла.

— Девочки! — кричать было неудобно, да и Стасин голос терялся в просторах древнего особняка. — Оставьте вы его… идите сюда.

Как ни странно, её услышали.

И про гостей не удивились. Покраснели только.

— Тятечка едет, — Басенька вдруг разом растеряла прежний запал. — Ругаться станет, небось…

— И мой, — вздохнула Маланька, носом шмыгнувши. И рукавом пропыленным его утерла. — А то и розгою погрозит…

— Точно…

И друг на друга глянули, чтобы в следующее мгновенье на колени бухнуться:

— Спаси, матушка-ведьма!

Вот же ж…

Гостей она встречала на ступенях.

Девицы, когда поняли, что отправлять домой их не станут, хотя видят местные боги, Стася бы с превеликим удовольствием избавилась бы от лишних в доме людей, вновь сделались деловиты и серьезны.

Переодеться помогли.

И вновь Стася чувствовала себя… да куклой чувствовала, которую крутили-вертели, одну за другой тряпки натягивая, которых вдруг взялось откуда-то.

Но девицам понравилось.

Особенно летник, который то одна, то другая тишком щупали, губами шевелили и головами кивали важно, дескать, хорош.

А вот на волосы опять платок накинули.

Для приличия.

Соблюли или нет, Стася так и не поняла, но на всякий случай старалась лишний раз не шевелиться, все чудилось, что стоит дернуться, и съедет этот платок со всею красотой куда-нибудь на выщербленные ступени.

Меж тем день набирал силу.

Солнышко пригревало, в шелках становилось жарко, а под платком и вовсе чесалось. Стася никогда-то шапок не любила, а тут…

Но она стояла.

Ждала.

И вид приняла серьезный горделивый… ну, хотелось бы думать. А время шло-шло… и где там этих гостей носит? Только подумала и увидела… нет, сперва услышала звон этакий, переливчатый, серебристый, а после и увидела возок, тройкой запряженный.

Классической такою.

Помнится, была у бабушки шкатулка, то ли палехская, то ли еще какая, главное, диво до чего красивая, сама черная, а на крышечке рисунок: летят-несутся по цветочным полям кони тонконогие с шеями гнутыми…

Стася рот открыла.

И закрыла.

Нахмурилась, разглядывая не столько возок, сколько лошадей, которые шли ровно, что на параде. Над центральным поднималась дуга расписная, щедро украшенная бубенцами, а в гривах боковых виднелись ленты.

И бубенцы тоже.

— Мру, — сказал Бес с явным одобрением, приглядываясь не столько к лошадям, сколько к лентам, которые ветерок разворачивал, тряс, испытывая кошачье терпение.

Меж тем птица-тройка, что вовсе даже не летела, но плыла по дороге степенно, солидно, приостановилась. И первым из неё выбрался Ежи.

— Доброго дня, — сказал он, кланяясь.

— И вам тоже, — ответила Стася, почувствовав, что, кажется, краснеет. Не иначе, как от жары. — Доброго дня.

Сегодня маг выглядел, пожалуй, еще более похожим на того, сказочного, молодца, которые в жизни существовать не должны во избежание травм хрупкой женской психики.

Светлые волосы завивались кудрями, причем раздражающе идеальными.

Лицо загорелое.

Глаза голубые.

Плечи широкие и алый кафтан с крупными золотыми пуговицами смотрится вполне себе естественно, даже длинные рукава его, что до колен свисают, не кажутся смешными. Как и сапожки с загнутыми носами.

— Прошу простить меня, — Ежи прижал руку к груди и поклонился, а Стася подумала, что, наверное, тоже надо бы поклониться, но не шевельнулась, потому как аккурат в этот момент подул ветерок, потянул за полупрозрачную ткань, которую за неимением булавок, только венчиком и придавили. И этот самый венчик сидел на редкость… в общем, не факт, что при поклоне он с головы не скатится. — Если докучаю вам своим обществом…

— Ничуть, — почти не соврала Стася.

— …однако возникла некоторая проблема… позвольте представить вам достопочтенных купцов.

Купцов было двое.

Огромных.

Вот аккурат таких, каким надлежало бы быть почтенным купцам. То есть Стася не то чтобы специалистом была, скорее уж наоборот, но увидев мужчин сразу поняла — достопочтенные.

Даже очень.

В шубах.

В шапках высоких, меховых, которые на макушки съехали. Но шапки ладно, а вот шубы… долгополые, мехом внутрь, снаружи атласным полотном отливают. Красным. Что купеческие лица.

— Фрол Матвеевич, — сказал Ежи, и купец в алой шубе поклонился, не сказать, чтобы до земли, но низко, так, что лицо его и без того кровью налитое, вовсе багряным сделалось. Стася даже испугалась, как бы удар не хватил.

— И Матвей Фролович…

Второй был в шубе тоже алой, но посветлее, еще и бусинами расшитой.

— Доброго вам дня, государыня ведьма, — пробасили купцы хором.

— И вам тоже, — Стася решила быть вежливой. Не совсем, конечно, потому как что-то подсказывало, что гостей следовало бы в дом позвать.

Напоить.

Накормить… баньку там… чтоб как в сказке.

Обойдутся.

— Дело у них… дочки пропали, — Ежи глядел на неё… с насмешкой?

Нет, скорее с улыбкой.

— Из дому ушли, — пожаловался Матвей Фролович.

— Сгинули, как не было, — поддержал товарища Фрол Матвеевич. — А она у меня одна-единственная… любая… ночь не спал, искал…

— Тут они, — Стася покосилась на дом. Что-то подсказывало, что звать бесполезно: девицы не выглянут, а искать станешь, так спрячутся, что никакая ведьмина сила не возьмет.

— Живы? — охнули оба. И Фрол Матвеевич схватился за левую сторону груди, а Матвей Фролович за правую.

— Живы. Пришли вчера, — пожаловалась Стася. — Ночью. Стали на бой звать…

Купцы переглянулись.

— Королевича требовали…

— Это все книжки дурные, — пробормотал Фрол Матвеевич, грудь разминая. — Начиталась…

— А я говорил, что не надобно бабе книжек читать, — Матвей Фролович помахал лапищей. — Святцы вот. Или жития святых, а не эту… простите боги, погань заморскую…

Оба замолчали и уставились на Стасю.

— Ну… королевичей у меня нет, — сказала она честно. — Ни зачарованных, ни разочарованных. Никаких нет.

А то мало ли, вдруг им тоже дочки сами по себе не годятся, а только в комплекте с царственною особой идут.

— Принцев тоже. И вообще…

Купцы кивнули.

И Фрол Матвеевич огладил пышную бороду.

— Так… может, мы тогда того? — спросил он с непонятной робостью.

— Чего? — уточнила Стася.

— Заберем их… выкуп там… какой?

— Дадим, дадим, — поспешил согласиться Матвей Фролович и закивал так часто, что Стася испугалась, как бы не слетела с седой макушки шапка.

— Выкуп — это хорошо, конечно, но… они обещали служить мне. Три месяца и три дня, — Стася почувствовала, как чешется рука и тишком поскребла её о мягкий бархат.

Легче не стало.

Зуд усилился, сделавшись вовсе нетерпимым. Стася руку подняла, почему-то не удивившись, когда над ладонью вспыхнули, заиграли зеленые огоньки.

— Три месяца… — произнес Фрол Матвеевич презадумчиво.

— И три дня, — Матвей Фролович глядел на огоньки, не мигая. — И… чего… они… того?

— Того — ничего, — сказала Стася, огоньками любуясь. Наверняка, что-то они да значили, но вот что именно… — В доме прибраться надо. Полы помыть. Пыль вытереть…

Чуть не ляпнула, что ковры постирать, но после спохватилась: вдруг да местные ковров не стирают?

— Готовить опять же…

— Ага… — купцы вновь переглянулись. — Три месяца…

— И три дня, — уточнила Стася. — Хорошо будут служить — награжу…

Воцарилось молчание, правда, было оно недолгим. Фрол Матвеевич поглядел на солнышко и шапку снял, отер ею лицо, шубу свою раскрыл, после и вовсе выбрался из неё, что из шкуры, оказавшись, конечно, мужчиною крупным, видным, но не столь огромным, как сперва показалось Стасе.

— Непривычная она, — сказал он, явно робея и краснея. — Сама полы мыть… она ж дочка моя. Ростил, баловал, как мог… и вот… может, я девок пришлю? В помощь?

— И я, — поддержал Матвей Фролович.

— Мамку еще…

Вот только чьей-то мамки Стасе для полного счастья и не хватало.

— С няньками, а то станут говорить, что одни-де у ведьмы жили, — Фрол Матвеевич вот за идею ухватился. — Без старшего пригляду урон чести выйдет великий!

Стася закрыла глаза.

Подмывало выставить обеих девиц…

— Здесь и вправду вдвоем не справиться, — тихо произнес Ежи. — А что до остального, то… ваш дом — ваши порядки.

И Стася сдалась:

— Пускай будет мамка… и няньки тоже.

Поместье Никита Дурбин покидал на бричке, запряженной гнедою лошадкой, в гриву которой по местечковому дикому обычаю вплели цветы и ленты, отчего вид у лошадки сделался на редкость диковинный. Да и сам экипаж не радовал.

Старый.

Скрипучий.

В таком кухарке на ярмарку ездить пристало, а не приличному человеку в гости.

— Ах, детонька, — нянюшка, которую отрядили с Лилечкой, ибо одной ей ехать было невместно, в пятый кряду раз попыталась укутать девочку пуховым платком. — Застудишься!

Как по мнению Дурбина, застудиться нынешним жарким днем было весьма непросто. Солнце припекало. Редкие облачка если и давали тень, то слабую. А ветер поутих. Оттого было жарко, душно и он разом взопрел. Подумалось с тоскою, что этак и до ведьмы не доберется в пристойном-то виде. Еще немного и лицо вспотеет, пудра потом пропитается, пятнами пойдет…

Он поморщился.

А ведь хотел быстро… тут же пока Лилечку собрали так, чтобы пригодно к визиту, пока решали, удобно ли будет ей одной ехать или же Анне Иогановне тоже надлежит отправляться. Пока сама Анна Иогановна мялась, не зная, как поступить, а холопки носили наряды один за другим.

Пока думала.

Передумывала.

Бричку запрягали.

Распрягали, ибо все-таки решила не ехать, поскольку без приглашения как-то нехорошо, это не Лилечка, которая по надобности… пока собирали короба с подарками…

…в общем, Дурбин про себя постановил, что в следующий раз через окно выберется. Тут если напрямки, то быстрее будет, чем по этой вот дороге.

— Н-но! — крикнул кучер, вырядившийся по этакому-то случаю в алую рубаху да порты с полоскою. Порты были бирюзового колера, до того яркого, что глядеть на этакую красоту было больно. И Никитка отвернулся. Но тогда пришлось глядеть на круглолицую нянюшку в зеленом её сарафане да желтой душегрее, поверх которой лежали нитки со стеклянными бусами.

Да что ж это такое…

— На от пряничка скушай? А может, кисельку? Остановимся, кисельку попьем… Фимка!

— Едем, — рявкнул Дурбин, только представивши, что вот сейчас, едва выбравшись из поместья, они станут, чтобы кисель пить. И ведь киселем-то дело не ограничится, надобно будет скатерти стелить, доставать из корзин посуду.

Пряники.

Бублики.

Орехи вареные, орехи каленые. Прочую снедь, которой набрали столько, что неделю можно обходится.

— Едем, — согласилась Лилечка, легким движением избавляясь от пухового платка. — А то ж этак до вечеру провозимся…

— Тогда пряничка? — нянечка разломила пряничек пополам, сунувши половину себе за щеку, отчего эта щека оттопырилась, и рисованный на ней свеклой румянец расползся этаким уродливым пятном. — Пряничек сладенький…

Никита закрыл глаза и заставил себя считать до десяти.

Потом до ста.

И до тысячи.

И…

— Стоять! — он успел крикнуть за мгновенье до того, как огромная вековая сосна начала крениться. И голос Никиты был столь силен, что сонный Фимка натянул поводья прежде, чем подумал, что сие неразумно. Но натянул.

И лошадка стала.

И бричка, что изначально двигалась без особой спешки, тоже стала. Только Никитку дернуло, да и нянюшка мало что на пол не сползла. Она открыла было рот, желая выказать возмущение, но закрыла, глядя, как медленно, будто придерживаемое невидимою рукой, оседает огромное дерево. Следом донесся хруст и скрежет, сыпануло колючей иглицей.

Заржала лошадь.

Вскинулись встревоженные птицы. И чей-то голос веселый, перекрывая шум, велел:

— Годе, добрые господа! Приехали!