Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

Зеркальные мистерии (внеглавье)

Тот год, который я провёл в деревне, — Миша провёл в Саянских пещерах (недалеко от Байкала), у Лина. Он проводил Малую и Большую Зеркальные Мистерии.

Работа эта, требующая огромных сил и неимоверного труда, поначалу не задалась. Ученики Лина в течение полугода никак не могли прошагать первые три ступени Малой Мистерии. Но потом всё пошло на лад: большинство из них — продравшись-таки через первые ступени — легко (в течение трёх недель) преодолели и остальные восемнадцать. Преодолев — это были уже другие люди: люди, похожие на прекрасных новорождённых бабочек… Миша наконец-то смог, вместе с Ади́, приступить к Большой Мистерии.

Такое здорово выматывает, как выматывает любое безоглядное движение в сторону однозначной нужности, однозначно подлинной цели. Ади́ — по завершении мистериальных витков — приходил в себя несколько месяцев, Черноярцев же — две недели отлёживался в Туле (в Долине Тёплых Туманов).

Я попробую (вкратце и бегло) пояснить-рассказать, что же такое Зеркальные Мистерии. Не описать — нет; неописуемое описать невозможно… (Пережить — это другое дело! Мне думается, что пережить подобное было бы необходимо всякому ныне живущему. Всякому, да! Малую Мистерию можно сравнить с чаном, после омовения в котором с человека сходит первый — самый липкий и жирный — слой коросты, а прочие слои — размокают (в той или иной степени). Главное: продолжить очищение, не останавливаться, не дать размокшему засохнуть вновь…)

Зеркальные Мистерии проводились с незапамятных времён, проводятся и поныне (и не только в нашей форме бытия, — во всех). Но, конечно, на пике Железной Эпохи они редки…

Тропинка Малой Зеркальной Мистерии начинается обрушением мостов. Ступивший на тропинку — насовсем (насовсем!) отделяет от себя возвращение (возможность возвращения) к себе прежнему: либо — пройти, либо — сгинуть: нет мостов за спиной, — вспять не развернёшь. Это — решение сильного. Осознание безоговорочной нужности такого решения уже само по себе свидетельствует о пробуждении в человеке прочно встающей на ноги духовной зрелости. Но, разумеется, прохождение состоится только в том случае, если Мастер-Ведущий различит в соискателе явную (стопроцентную) способность дойти до венчающего витка.

Благополучное проведение Малой Мистерии в основном зависит от двух слагаемых: места (во всех отношениях пригодного и — обязательно! — благосклонного к проведению), и — Мастера (его возможностей, желаний, состояния). Впрочем: где нельзя — там и не будет, кто не сможет — тот и не начнёт.

Начинает идущий с прохождения системы коридоров-миражей, пройдя которые — забывает всё: своё прошлое, свои разноцветные многоликие «я» и даже — что он находится в каком-то процессе, что он отважился ступить (и ступил) на тропинку Мистерии… И идёт теперь по тропинке человек как таковой: руки, ноги, голова, туловище, внутренности…, плюс — все пороки, все слабости (но — и достоинства, и сила), — всё что есть и к а к есть, без скорлупы, распахнутый вихрящийся клубок.

А дальше… Каждая ступенька — жизнь, целая жизнь, прожитая острыми пиковыми фрагментами. Как правило, на первых ступенях идущего буквально захлёстывают кошмары, боль, отчаяние. Он всё это принёс с собой, в себе (из прожитости нынешней и из прожитостей предыдущих). Теперь принесённое — раскинувшись, обретя полную свободу — создаёт вокруг него индивидуальную условно-конкретную реальность; страх, безумие, ощущение обречённости — характерные черты первых ступеней.

Следом (невидимо для идущего) скользит по подземному лабиринту Мастер. Он сплетает из коридоров-миражей узоры, и узоры идущего в себя втягивают, заключают в себе, уподобляясь многоходовым бережным руслам. Мастер поддерживает вокруг индивидуальной реальности экран, не позволяя тяжкому и ранящему вырваться на волю, покинуть окольцовку лабиринтов. И, разумеется, — внимательно следит за идущим, позволяя кризису мять его, но — не позволяя смять и раздавить; внимателен, чуток.

Жизнь… жизнь… жизнь… Каково это: прожить десять лет узником Бухенвальда?.. неделю — цветком, срезанным для вазы?., век — застрявшим в ущелье ветерком?.. Все страдания — и те, которым ты был причиной, и те, которые взрастил твой страх — настигают, захлёстывают, окутывают… Но — они больше не пропитывают тебя, они — вокруг, а то, что в тебе сильного и прекрасного — понемножечку заполняет покинутые ими ячейки «тебя». Так, постепенно, омывается и высвечивается подлинное «Я», соединённое тончайшими прозрачными ниточками с БОГОМ.

Шаг идущего становится всё крепче и мелодичней; ёмкость лабиринтов исполняется простором, годным не только для широкого вдоха, но и для взмаха крыльев; отражения — блики Мистерии, — начинают отражать и н о е. И это иное (воистину!) учит тебя летать… — духом, порывами, сердцем, всем-всем-всем…! Вот ты уже и летаешь, летаешь так, будто бы — летал всегда!

Виток за витком, — идущий приближается к венцу, к последней ступеньке. Он вспоминает себя прежнего, но вспоминает как сон…развеивающийся сон… исчезающий За обводом всех ступеней — рядом с Мастером — стоит совсем другой человек:

ЧЕЛОВЕК.

Большая Зеркальная Мистерия — танец-песня Ткачей. И если Малую Мистерию проводят в подземных пещерах, то Большую — на вершинах гор. Изъясняясь предельно строго и сжато: смысл Большой Мистерии — в создании идеально отражающего зеркала, способного отразить всю силу и ясность Ткача, а отразив — выплеснуть в мир, в мироздание.

(Конечно, для мироздания это — капельки… Но именно из капелек возникают наполненные до краёв чаши. Именно из них! Из чего же другого?..)'

Танец-песня, с перерывами, — продолжается много, много дней (и ночей). Огромный труд, великий труд, изнурительный. В Долине Миша не просто — появился, а — появился-приплёлся; весь выжатый, весь больной и очень-очень старый…

(Но… Но, кажется, на ПУТИ стало чуточку светлее… Да нет! — не кажется, — так и есть: светлее! Мне вовсе не показалось.)

Большая Зеркальная Мистерия — соединение с прямым (открытым) потоком О́ЭМНИ, при котором происходит исцеление-восстановление наиболее разрушенных, наиболее повреждённых его участков. Одновременно — растёт уровень Мастера-Ткача; он, миновав изнурения и недуги (эта работа — работа на пределе), становится выше, пронзительнее, сильнее.

(Люди слишком заняты копошением в своих муравейниках, слишком увлечены пожиранием-потреблением всего, до чего могут добраться. Но… но ведь кому-то ж надо и работать! За всех, для всех (для всего…). Что поделаешь, если все остальные так заняты, что им недосуг задуматься, а задумавшись — приблизить (хоть на чуть-чуть!) СЧАСТЬЕ, БЕСКОНЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ В БЕСКОНЕЧНОСТИ.

БОГ — во всём, в каждом. Но не каждый позволяет себе слышать ЕГО, а уж тем более — слушать… Люди во многом себе разрешают прикасаться к имени БОГА: выпрашивать, клянчить, ругать, умолять, обвинять, требовать благословения…а зачастую и попросту — присваивать себе право определять и судить от ЕГО имени! А вот задуматься, что ОН нуждается в помощи и благословении куда больше, чем все мы, вместе взятые, — куда там!..)

…Случается, что во время проведения Больших Зеркальных Мистерий Мастера гибнут (в физическом смысле). Но, разумеется, рождаются вновь, по-прежнему — Мастерами О́ЭМНИ.

Очень важной составляющей подготовки к прохождению витков Мистерии (и Большой и Малой) является работа с пряжей — активными, генерирующими миры сгустками, имеющими условно-конкретное орамье той или иной формы. Я называл их всегда метафиксациями. Это могут быть стихи, живопись, музыка… Не любые — нет! — живые.

То, что в нашем бытийном объёме называется Искусством, возникло как побочное (и весьма чахлое…) ответвление некоторых из практик О́ЭМНИ. Увы, проблески подлинного сверкания — от века к веку — становятся всё более и более редкими в Искусстве. Трудно прижиться в цветочном горшке отломанной от дерева ветке, почти невозможно. А что делаем мы?.. Вместо того чтобы дать себе отчёт в усыхании оной, схватиться за голову, принять хоть какие-нибудь (но — срочные) меры, — делаем вид (чего там…) что всё вполне чудесно; нет листочков — начеканим из золота да серебра и приклеим-повесим, кора стала отваливаться — подкраси́м-расцветим. Ох… Хотя — вполне закономерно: от того, кто отламывает (игнорируя сиротство и боль) частичку от живого — иного и ждать не приходится.

В своих проброждениях Миша (и не только он) часто, но — не заметно, не явно, — идёт на контакт с художниками, поэтами, музыкантами. Реже — с представителями театральных форм. И — случается! — находит живую сверкающую пряжу. Не часто, конечно, совсем не часто… Практика метафиксаций уже сама по себе обратилась затерянным в

высокой траве ручейком, полноводной раздольной рекой некогда бывшим. Но ведь он опять может стать рекой, это возможно! С теми, кто был рядом, я занимался (в «ТРАГИКОНЕ», и — позже — в общине) азами этой практики; я убедился: дух, даже изначально отчуждённый и слабый, очень чутко реагирует на подлинное сверкание, жадно тянется к нему…, но — с трудом пропитывается (очень уж ссохлось всё…). И именно поэтому, без изначального вхождения в пространство метафиксаций — вхождения тончайшего, в унисон — прохожденье по виткам Малой Зеркальной Мистерии попросту невозможно. А в Большой — это лекарство для повреждённых нитей; куда без него?..

…Вы бы слышали, как во время венцового витка резонируют горы! Такое не передашь…

Как-то я был свидетелем, как один человек упрашивал Лина допустить его к прохождению Малой Мистерии. Лин сказал, очень мягко:

— Ты же совсем неготов. Совсем.

— Но я чувствую, что смогу! — горячился человек.

— Нет, это не так. Ты — не готов.

— Я уже двадцать лет занимаюсь йогой и всяческими восточными практиками! Я не новичок!.. Да я…

— Бедолага, — сочувственно и совсем уж мягко сказал Лин, — как же тебя так угораздило… Э-хо-хо…

— Я смогу. Обязательно! Допусти, очень прошу, — для меня сейчас нет ничего важнее…!

Лин присел на корточки, сгрёб в большую горку песок и, отойдя от горки метров десять, расстелил на земле платок.

— Хорошо. Я возьму тебя, но при условии: ты перенесёшь всю песчаную горку на мой платок. Всю. По одной песчинке.

— Как это?..

— Так: берёшь песчинку — относишь к платку — кладёшь — возвращаешься — берёшь следующую — …и т. д.

Темпераментный соискатель сначала оторопело посмотрел на Лина, потом — умоляюще — на меня. Я развёл руками: полез, мол, через проходную — показывай пропуск…

Он начал носить песчинки. Два часа… Три… Пять… На платке (за пять часов) появилась всего-навсего крохотная щепотка песка.

На шестом часу соискатель не выдержал: ударил ногой по песчаной горке, развалив её, и — выругавшись — ушёл.