Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

О том… о сём…, а в частности — об общении…

Мне всегда было любопытно наблюдать, как Михаил Петрович Черноярцев общается с людьми. Да что там, любопытно! — интересно.

Миша прекрасно умел быть невидимым (если, конечно, хотел этого). Вроде бы он — тут, а вроде бы — и нет никого…

Как-то, когда шли мы, прогуливаясь, вместе по улице, к нам — повстречавшись — присоединился один мой знакомый, поэт. Идём втроём. Беседуем. С этим самым знакомым-поэтом (его имя Андрей) мы работали в то время вместе над литературным ежемесячником «Авторская Газета». Беседа свернула на газету: на литературу вообще и на поэзию в частности. Я мало участвовал в говорении, в основном имел место диалог между Черноярцевым и Андреем. Андрей, будучи человеком не только с отменным чувством вкуса, но и с живым, дышащим интеллектом, вполне оценил парадоксальность и многослойную необычность говоримого Мишей. Диалог развивался весьма оживлённо.

Но: нам — в одну сторону, Андрею — в другую. Попрощались. Разошлись.

На следующий день я встретился с моим знакомым в нашей полулегальной редакции. Первые же вопросы (хотелось поразузнать о впечатлениях) показали: Андрей не

только не помнит о Черноярцеве, но и вообще — о беседе… Да, он помнил, что мы с ним встретились, что какое-то время шли вместе, что перекинулись несколькими словами по поводу некоторых авторов, печатаемых в нашей газете… и-всё.

— Андрюшенька, ну хоть жёлтополосую шапочку помнишь? Она яркая такая, запоминаемая…

— Какую шапочку?

— С жёлтыми полосками, рыжую. Она была на том субъекте, с которым ты так многоречиво беседовал.

— Да не было никого! — Андрей рассмеялся: — Вечные твои розыгрыши!.. Всё, считай — оценил…

— Ну-ну…

Несколько раз Миша появлялся в «ТРАГИКОНЕ». Сидел на репетициях, болтал с ребятами в перерывах, даже участвовал в нескольких этюдах! С ним говорили, с ним вместе работали, здоровались и прощались, пожимая руку… но — как будто не видели; забывали, как только пропадал контакт — зрачок в зрачок…

— Миша, зачем тебе это?..

— Не хочу наматывать на себя лишние ремешки. Если бы всякий раз, когда мне случается с кем-либо соприкасаться, я оставлял бы это соприкосновение на себе — то уже давно запутался бы в эдаком месиве! Оставлять надо только то, что просверкнёт как родная необходимость…Вот тебе, Сева, разве не трудно передвигаться с многорядной грудой людей вокруг себя? и с ещё большей грудой разнородных мнений в свой адрес?

— Трудно, конечно. Но я, периодически, расчищаю личное пространство: обрываю контакты, меняю формы и методы общения, образ… ну и так далее.

— Очень громоздко! Да и, кстати, — может быть очень-очень болезненно… Нет уж, я — по старинке…!

О Мишу стукнулся — в тороплении и рассеянности — Андрей (тот самый «знакомый»; теперь мы вместе были в театре).

— Ой, извините!

— Чего ты выкаешь? — Я притормозил его и развернул в сторону Миши. — Ты с этим человеком уже два раза переходил на «ты»!

Андрей растерянно заморгал. Миша улыбнулся:

— Дядя шутит. Не обращайте внимания. Можем, если хотите, познакомиться.

— С ним и не разберёшь: шутит ли, всерьёз…, — Андрей несколько обиженно хмыкнул, — как на минном поле… — Протянул руку: — Андрей.

— А по-отчеству…?

Руки сжались в рукопожатье.

— Владимирович.

— Крайне приятно. Михаил Петрович.:. Ну, вот и познакомились!

(Замечу: к гипнозу это не имело ни малейшего отношения. Миша — всего лишь — создавал вокруг себя скользкостенный экран, работавший, как правило, на двух уровнях: либо — после общения — из человека выскальзывал — удалялся сам факт такового (как намыленная резиновая игрушка из рук ребёнка), либо он совсем не замечал Мишу, хотя бы тот и стоял рядом с ним. Ги́пноз же — ни в коем случае! Этот метод воздействия — метод насильственный, разрушительный даже в самых незначительных и благожелательных формах.)

Действие экрана никогда не затрагивало детей. Здесь Черноярцев ничего не мог поделать!..Человек рождается близким к совершенству, и — увы — по мере возрастания всё шире и активнее деградирует. Если бы многие взрослые вспомнили, что они видели, умели и знали, будучи малышами, то их закостенелый разум навряд ли б выдержал подобное испытание! Жизнь, с педантичной аккуратностью непревзойдённого цензора, густо замазывает в памяти не только опыт предыдущей жизни, но и яркие фрагменты из опыта жизни нынешней (в изобилии приобретаемые людьми в младенчестве). (К примеру: знаете ли вы, что — приблизительно — семьдесят-восемьдесят процентов ныне взрослых имели (в детстве, будучи малышами) опыт полётов? Не во сне, нет, — наяву!..А разговоры с подобранной в пыли стекляшкой или — деревом?.. Если сейчас вы и вспомните об этом, то только как о наивной забавной игре. Нет! Это не было игрой! В вас (нынешних) попросту что-то закаменело, затёрлось, и вы теперь со снисходительным или умилительным пренебрежением смотрите на аналогичные «игры» своих — пока ещё маленьких — детей…) Долго можно перечислять забытое, список огромен. Только зачем? не проще ли — вернуться…

…Так вот: дети видели-помнили Михаила Петровича Черноярцева, несмотря на все его усилия (пытался, иной раз) избежать этого. Более того: многие малыши мгновенно замечали многоцветную серебристую пульсацию вокруг Миши (огромную, чуть ли не до неба!) и им она очень нравилась.

Одна моя знакомая, у которой я как-то оставил Мишу на полчаса, спустя несколько дней не без озабоченности и досады заметила:

— Как ты у нас побывал, мой оболтус всё какую-то ерунду несёт. Ну прямо бредит, будто!..

(У неё был сынишка, лет пяти.)

— Ты о чём?

— Ну, приходил ты, помнишь? Неделю назад…

— Помню.

— Он говорит, что с тобою дядя-волшебник приходил. Да… Суп у нас ел, картошку…!

— Вот как…

— Я ему говорю: дядя Сева приходил один. А он: нет, дядя Сева приходил с волшебником, и тот весь сиял и переливался и дал говорящую конфету…

— А ты?

— А что я… Говорю: вот скоро Новый Год, придёт настоящий волшебник — Дед Мороз, с целым мешком конфет и шоколадок… Слушай, он мне с этим волшебником неделю покоя уже не даёт… — нахмурилась, — …а может, мне его к врачу отвести? к психиатрическому, детскому… а? Вдруг что-то не так…

— Не вздумай! Уж лучше сразу через мясорубку проверни и котлеты сделай!

— Ты чего городишь-то!

— А что? Это, знаешь ли, мало чем отличается от твоего предложения. Чем тебе волшебник помешал?

— Но он же говорит, что это на самом деле было!

— Ох…

(А с дитём мы договорились так: мама заколдована и ничего-ничегошеньки не понимает. И не надо маме рассказывать о том, чего она не видит (а ведь видела когда-то!), а то ей обидно… Угу? Угу! Тем дело и обошлось.)

В общем-то, Миша прав: слишком обильное, и, в основном, — никчёмно-обильное коловращение людей в твоём личном пространстве чревато мешаниной пустых следов. Глядишь, и опомниться не поспеешь, а ты — уже не ты, а покрытый трещинами и истёртый многими подошвами клочок асфальта.

…Но тем не менее я знавал достаточно людей, встречавшихся с Черноярцевым всего один-два раза, но запомнивших встречу на всю жизнь (как, например, Лена и её бабушка). И не так уж мало — много даже! — людей (и не людей), которые входят в круг постоянного Мишиного общения. Так что экран его — не нечто приросшее, а — так…, одёжка, надеваемая по нужде (но носимая в таковой с благодарностью).

А вообще-то, он всегда (по возможности) старался избегать длительного пребывания в любых населённых пунктах — от мегаполисов до полузаброшенных деревень. Случалось, конечно, что приводили его дороги в то или иное людское поселение, но — будучи в поселении — Черноярцев бережно размещался вне человеков и человечиц: в подземьи, на пустырях, в нежилых развалинах… А кушал… да что придётся — то и кушал! Его жизнь вообще никогда не была особо сытой, ну а минимум пропитания как-то да находился. Миша никогда не стеснялся подобрать заплесневелые корки в мусорном баке (скорее — стеснялся за тех людей, которые этот хлеб выкинули). Просить же — он никогда не просил. В том не было гордыни — отнюдь! — всё проще: то, что тебе необходимо, так или иначе само появится, само придёт…, ну а уж коли не пришло — значит, так оно и нужно; не стоит, находясь на ПУТИ, теребить пространство окрест своими желаниями: желания многоголосы и не мудры, ПУТЬ же — мудр, О Н лучше знает твои потребности-необходимости. И Миша спокойно голодал, день за днём, если ничего съестного в тот или иной лоскуток времени-жизни не образовывалось. Мне доводилось отведать, каков он на вкус —

голод

Здесь я, кстати, подошёл к тому, что у некоторых людей, из числа знавших Мишу (или — о Мише), вызывало недоумение: соотношение его возможностей с его частенько пустым животом и хронически драным свитером.

…А действительно: почему?.. Почему он не наколдует себе — ну пусть не лимузина со смокингом и не мегадворца с малахитовым унитазом, — но хоть самый что ни на есть насущный (?) минимум бытового комфорта…? Почему??! Почему человек, обладающий сверх (а может быть — мета…?) — возможностями, никаким образом не прилагает оные к своим обиходным нуждам?

Да потому!.. Если где-нибудь на просторах нашей техно-бумажной цивилизации бдительные и бездельные стражи потребуют у него документы — он, подняв с земли фантик или обрывок газеты, предъявит им всё что будет угодно (если, конечно, не предпочтёт попросту остаться вне замеченное™). Но он никогда — никогда! — не уподобит фантик или обрывок газеты деньгам, для покупки батона колбасы и новых ботинок! Он может спасти кого-нибудь от голода или от жажды, приблизив из песка, камня (чего угодно!) сущности воды, хлеба… (Миша столько людей спас за свою жизнь, сколько женщины целого посёлка не нарожают!..)

Но он никогда — никогда! — не расстелит скатерти-самобранки перед собой! Почему?.. Да всё потому же!

Михаил. Петрович Черноярцев — не маг, не колдун, не волшебник. Букетик-Миша — Мастер О́ЭМНИ, Ткач; всё, что есть в нём (включая его самого), принадлежит ПУТИ, все его силы и вся его жизнь — направлены на ПУТЬ, и взять для себя он может только то, что предложит ему ПУТЬ, — не меньше, но и не больше… Да и что значат все эти ваши разносолы и многие-всяческие чехлы для уснащения телес по сравнению с тем, что он — чудесный, лёгкий человек — постоянно (всегда!) слышит в себе отчётливо, без пауз и неясностей, голос БОГА! По мне — так лучше в лохмотьях и с плесневой коркой в кармане, но — с этим. (!)…А? (А как по-вашему?..)

(Мне доводилось встречаться с магами («маг» — наиболее подходящий, универсальный из существующих терминов), с магами силы необычайной… настолько огромной, что они давным-давно вычеркнули из себя потенцию закрепления какой бы то ни было формы, давным-давно потеряли — в себе и помимо себя — границы в длениях преображения материи…!..Но: мне их всегда было очень-очень жалко. Эти смерчевые столпы, распластанные в бесконечность по горизонтали своих желаний, не имели, по сути дела, ничего… Более того: они так далеко ушли в это «ничего», что уже неизбывно и прочно осознали пустотность своей дороги, а равно — почти полное отсутствие шансов на возвращение… Даже самый обыденный (и — стабильный в обыденности) обыватель рядом с ними — богач!..

Миша говорил о них так: «Бедолаги… Уж на что весь мир — чаша сиротская, а эти — сироты стократ. Разделённое ЕДИНОЕ (Условно-Конкретная Реальность) — бессчётные ямы страданий; мы все сидим по таким ямкам. Кто-то — пытается выбраться, имея целью помочь выбраться всем-всему, кто-то — пытается выбраться только для «я» (бесполезное занятие…), кто-то — просто сидит на дне ямы, пытаясь убедить себя, что сидит на вершине горы, кто-то — сидит и плачет… А эти — сидючи в яме — ещё и старательно присыпали себя землёй (умудрившись, в стараниях и усердиях небывалых, ещё и притрамбоваться)… Сироты стократ!»

Я до звенящей отчётливости чувствовал беду таких людей-существ, и даже (по молодости и самонадеянности) пытался кое-кому помочь… Для Анны (О, Анна! Это существо всегда появлялось в образе феерически красивой женщины… настолько красивой, что не возникало и намёка на плотские порывы. Нечто ювелирно-музейное…) я написал-построил поэму-метафиксацию «ЗАОКОНЬЕ». Никакого толка, право. Ей так и не удалось войти в метафиксацию. Только разбивала образ за образом… Отчаянно… Жутковатое было зрелище!..Впрочем, Миша о том обсказал мне заранее: «Что слону дробинка, маэстро… Тобой руководит сострадание, а не мудрость. Сострадание без мудрости — дело пустое и даже опасное, опасное обоюдно!..Оставь Анну в покое: ни у тебя, ни у меня, ни у кого! нет ковша, способного вместить её беду. Всему своё время…» Всему своё время…)

— Миша, а в тебе никогда не возникало омерзение к людям?

(…Как-то Владимир Николаевич (Вова-хромоножка, как поименовывали его бродяжки. Владимир Николаевич — бомж с двадцатилетним стажем, в прошлом — доктор наук, гурман и философ) рассказал мне историю о том, как Мишу норовили убить, целой деревней.

…Глухоманная лесная деревушка, Сибирь, двадцатые годы… Случилось так, что навалились на тамошних обитателей-торемык голод и неясная быстросжирающая болезнь-эпидемия. В самый разгар этих бедований появился Черноярцев. Он выручил горемык, накормив (уж ему ведомо — как…) и уняв — в два дня — эпидемию. Но, видать, методы спасения чем-то не угодили спасённым, и они попытались (всяк благодарит по своему!..) забить Мишу вилами да кольями, да иным — что под руку глянется… Это был не единственный случай.)

— Хм…

— Неужели не возникало?..

— Hex маэстро.

— Совсем-совсем?

— Совсем. — И тихонько добавил: — Возникала усталость, — она часто цепляется за мои следы. Иной раз — довольно сурово…

— И что ты делаешь тогда?

— Ухожу в тишину. В тишине не остаётся следов, дружок, там усталость вовсе не назойлива… Да.

— Михаил Петрович, вы — прелесть!

— Спасибо, Сева. Ты всегда умел говорить комплименты. Только я не прелесть, я — букетик. Ты разве забыл?

— Нет, Миша, не забыл. А если б и забыл, то, увидев тебя, — вспомнить об этом не трудно.

Тишина… Прозрачная солнечная тишина…

Вот, пожалуй, что наиболее желанно и отчётливо ощущал тот, кто был рядом с букетиком-Мишей. Много ли в мире людей, рядом с которыми ощущаешь такое? Вы часто их встречали?.. Я — нет. И поэтому мне всегда становилось радостно и легко, когда я (вдруг ни с того ни с сего) вспоминал, что по земле, где такое изобилие глупости и насилия, глухости и незрячести, изнемогающей жертвенности и безнадёжного отчаяния, — бродит невероятно утешительный и солнечный старичок Михаил Петрович Черноярцев.