Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

Предисловие к приложению

Миша — к написанию книги — поставил мне только одно условие: когда рукопись первой части будет перепечатана, — достать наугад из шкафа (где я храню свои бумаги) первое что под руку попадётся и сделать это — первопопавшееся — приложением к первой части. Я обещал.

Вытащилось 4-е МНОГОГОЛОСЬЕ…

Теперь, я полагаю, нужно пояснить, что это за «4-е МНОГОГОЛОСЬЕ» (право же, стоит!).

…Два года назад, во время одного из посещений тульского подземья, Миша привёл меня к странному и удивительному месту: к яме…

Маленькая комнатка, как бы провисшая посреди огромных — комковато-коряжистых — галерей; мощенный буроватым кирпичём пол; в центре комнаты — неровным кольцом (около метра в диаметре) — выбоина-яма.

Поначалу казалось, что яма неглубока и только фосфоресцирующий лёгкий парок на её дне обманывает глубиной…Но — Миша ушёл, а я — остался, и смотрел, смотрел… Всё быстрее, всё провальней распахивалась-раскрывалась передо мной глубина, покуда не обратилась вовсе — бездонностью. И оттуда — из ниоткуда, — просыпая из себя изобилие неисчислимое цветов и форм, заклубилось — раскукливаясь, дыша — нечто.

…Выплеснулось из ямы, наполнило комнату…, наполнилось ею, — разбросав-развеяв по-сквозь-повсюду (в ярко-насыщенном прикосновеньи ко всем пяти внешним чувствам, и от них-далее…) многоголосье-пенье-говорение…

Что это, кто это (в более конкретном изъяснении), — о том: особо и отдельно…Позже, я назвал это явление-сущность Сиюминутным Оче-Видцем…

Вернувшись домой, — на неделю засел над тетрадями: через семь дней появилось десять маленьких витражных романов, под общим названием: «МНОГОГОЛОСЬЕ, из Дневника Сиюминутного Очевидца».

4-й витражный роман и вытащился как приложение… и, думается, Миша знал об этом.

4-е МНОГОГОЛОСЬЕ довольно отчётливо — мерцанием, проливью, бликами — выражено как разомкнутый пульсар, метафиксация…О, разумеется, не для каждого (ленивая душа лишь скользнёт по краешку понимания; лишь оскользнётся и брякнется… захнычет, обидится, вознегодует… насупится…); нет, не для каждого, но — каждому. Каждому-каждому. Всем.

…Это — витраж из разноцветных стёклышек, спелёнутых одной рамой: синее стёклышко — и небо наполняет всякую травинку, всякий обмельк крылатой мелюзги, краеугольность всякого шага; зелёное стёклышко — шорох ветра, трепет далёких древесных линий, тяжесть времени и плодов; жёлтый — жёлтый! — о!… а следом, следом — алый, лиловый, лазурный (и белый, конечно же… и, конечно же, чёрный…).

…Это — призрачный (но — явственный) монолит-дыхание: горсточка тающих слов, пронизанная единым ритмом, как бессчётная водяная капе́ль пронизывается-связывается течением: в реку…, в океан…, в истовое лопотанье дождей…

Вот вам совет: нырните. Вбулькнитесь, намокая повсюду и промокая насквозь, в главы, в слова… в кружение слов и глав… Станьте ими. Преобразитесь.

Так:

Вчитайтесь:…мельканье, мельканье, мельканье…, но — вот: промелькнуло что-то родное, близкое… Осознайте. Перечитайте ещё раз эту главу (или фрагмент), и ещё раз, — выделив и запомнив для себя ключевые слова (вы это почувствуете…), фразы, образы… Закройте книгу. Примите удобное положение (сидя ли, лёжа ли, стоя — не важно), закройте глаза, расслабьтесь, дышите спокойно и ровно…Так: эмоции, мысли, заботы, желания — теряют отчётливость, расплываются, уходят. Ваше трепетное сиротливое «я» наполняется-пропитывается сиянием, глубиной, покоем Вы — чистый лист бумаги, не тронутый ни буковкой, ни знаком, ни даже малейшим намёком на присутствие чернильного дыхания (нет!)…: чистый-чистый, белый-белый, несказанный А дальше, дальше — позовите собой-в-себя тот кусочек витражного романа, который вы очувствовали, который вы узнали и приняли как что-то родное (или, хотя бы, близкое).

Эй, зовите! — красками, звуками, запахами (всем-всем-всем). Соединитесь, неразрывно и прочно. Будьте.

Потом — хлынет-постучится всё МНОГОГОЛОСЬЕ. Гомоном, цветами, печалями, смехом войдёт оно…, памятью и любовью…, долгожданностью…, тишиной…

Да… Но: проходит какое-то время — вы встряхиваетесь. Вы возвращаетесь-жмётесь к суете, к дребезжащим ритмам, к тяготам и кручинам Но: вы возвращаетесь чуточку иными. И, возможно, скользнувший по вашему плечу Солнечный Зайчик с удивлением и ошарашенностью (с восторгом!) разглядит — там, где-то совсем близко к поверхности вашего бытия — заливистую смешливость лугового цветка, радужные оттенки стремительного ласкового сердечка морской волны, зябкость взмывших к звёздам ладоней…

Это так здорово!

Это так просто…

МНОГОГОЛОСЬЕ (крошечный витражный роман)

из Дневника Сиюминутного Очевидца

ЭПИГРАФ

Шептал-шептал… Бормотал что-то про себя… А потом — плюхнулся на лужайку. Сел. Ноги широко раскинул, руками в землю упёрся и — заплакал…

Но тут что-то пролетело над ним… или промелькнуло что-то… будто: дуновение какое…

И стал он цветком посреди лужайки. А цветок стал птицей. А птица стала облаком…

А облако уже ничем не стало, оно просто — растаяло.

ПРОЛОГ

это — большая шоковая пристань у звёздного очага, изумруд желания.

ты в очаг привнесён, ты — ветка сухая, расцветающая огнём… (вновь расцветающая…), ты — блистающий из материнской породы камень, ты — комок протоплазмы, листающий январи.

подожди! остановись на секунду! замри!..там, у предпоследней ступеньки, неразглядимое препятствие (давнее), обойди его аккуратно, будь осторожен.

…и — рассвет, будто б конь, будто б: ты облепил напряжением белоснежным шею коня, с гривною пеной — губы слил воедино, в сиюминутном ломтике пребывания — это твоя (да!) истина, твоё возрождение.

ну, смелее!

ты расцветаешь, но — от цветения отшатываясь — отшатываешься пеплом.

(ты мягок, как пепел, ты нежен, как пепел)…

(ты разобщён, и каждая частичка твоя — размётываясь по разобщённому многомирью — пробуждает стремленье к началу.)

…отшатываешься, но не падаешь…: замираешь, облокотись о пургу.

ДЕТСТВО ОРФЕЯ (часть первая)

…и этим утром, будто из собственного сна — в сон, мальчик пробудился; заторопился-полетел к порогу…и засмеялся, и огладил рукой зевнувшее рёбрышко двери, и потоптался у порога, — потягиваясь, сверкая.

да! да! но — тс-с… тихо!..

…поверху и вокруг — беспокоя дремлющих в ветвях апрельских младенцев — ухали жаворонки, флейту им! флейту!.. и падали — ливневёя — жаворонки изо всех высот, вытряхивая из земли первые слова встречания. слова — грудами золотошёрстными наполняли корзины, высились из них (сквозь них) — во всё — сияли.

к ближней корзине мальчик подошёл, зачерпнул, умывая лицо; зачерпнул-разбросал-размыл синевы непомерное загустенье; зачерпнул, и, к плечам поднимая, — возрадовался.

…ах! кружа-трепеща — вытянулось жёлтое, корни имеющее и имеющее смысл, но ещё: вытянулось-завизжало жёлтое из-за облаков, о! о!!

но всё это не сейчас, это — потом…

нынче мальчику предстояло быть принцем, быть страхом, пёрышком, эхом, глубиной… но будучи тем или тем — не становиться тем или тем. ну как же, как же можно?! так мальчик решил.

он взял голубую тушь и оковал грядущее круглой рамкой. и проставил зелёной тушью (в нижнем правом уголке) свои инициалы (целый мильён буковок, и каждая — меньше муравьиной усмешки).

кто и в чём мог ему воспрепятствовать, спеленать?

мальчик окунулся в серебро и пошагал, и голос его нежился на ладонях.

: мальчик обернулся голубем, голубем-принцем, ну до чего же народ любил своего принца! каждое его повеление изобличало мудрость и теплоту, каждое прикосновение — надежду и радость.

он учил их, — не поучая, не замечая вовсе своего учительства.

и они — учились, и каждая улыбка от светлых сердец исходящая казалась бесконечной.

: мальчик обернулся скалой, скалой-страхом, всякий, кто приближался к этой скале, — исполнялся страхом перед собственным безобразием (было ли это безобразие сокрыто у днища души или лежало на поверхности зверем привольным — равно устрашало…).

иными уходили (уползали, улетали) оттуда совсем иными.

: и обернулся мальчик тишиной, тишиной-пёрышком…: и обернулся мальчик глубиной, глубиной-эхом…

и — будучи принцем, страхом, перышком, эхом — был глубиной.

удивлялся! вот: зажурчал лепестком половодья по лужайке-ознобу, зреющей второпях… но зачем, зачем? но — возник из озноба стеблем дикого чеснока.

…и сказала лужайка: «кто не озадачился — не возрос, кто не возрос — тем озадачен, отягчён изнеможённо сверх меры… возрасти — не вырасти, подняться — не потерять»…

захохотал мальчик, затрепыхался, обернулся собой, вспомнил: ночь…

«баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок и укусит за бочок…»

мальчик лежал, и ему думалось, что колыбельная эта очень странная, треугольная какая-то… да и вообще…

а потом он задумался о волчке: что же ему мама пела…? может быть: «баю-баюшки-баю, я сейчас, сынок, пойду принесу тебе бочок, ты укусишь и — молчок…»…? но тут волчок посмотрел на мальчика укоризненно и печально: ну не стыдно ли тебе? а?

«стыдно, — подумал мальчик, — стыдно-престыдно…» зарылся поглубже в одеяло, показал подушке язык и — уснул.

«…шуршанье мышей и тиканье часов… иному может показаться, что именно эти звуки — те самые, способные заполнить Вселенную (все поры её, каждую ячейку!)…

ну, а может быть, — так оно и есть? по крайней мере спящий — не слыша ни тиканья, ни шуршанья — улавливает это, как что-то дальнее, воистину все наполняющее, плотно-сущностное…

и приходит всенаполняющее вены, обвисая во всём и сквозь всё фоном мнущейся, рвущейся, жалящейся бумаги, и образуются катаклизмы… и образуются нарождения…

когда тикают часы или шуршат мыши — спать не нужно, а нужно немножечко подремать, мечтательно и мыслелётно, не касаясь головой подушки, нужно, подремав, осторожно встать и тихонечко, стараясь совсем не наступать на половицы, подойти к укрытому скатертью столу; скрипнуть, усаживаясь поудобнее, стулом, придвинуть к себе стопку чистой белой бумаги, и — задуматься, замудриться, замереть — улетучиваясь субстанцией неудержимой (неостановимой! да.) к тем пределам, за которыми возвращение уже невозможно, уже не нужно… растаять, и из талых частиц — сложиться по-новому: невообразимо, пронзительно, несказанно.

так не спите же, братья и сестры! грейтесь у очагов и наблюдайте за чайными водорослями в фарфоровой скорлупе, за мельтешеньем теней, сращиванием и чехардой образующих мост!..

вы уже видите мост? так ступайте, ступайте же!

«— любимый мой, — сказала болотная пташка ракитовому кусту, — это всего лишь туман… всего лишь туман… не страшись, любимый!..это всего лишь туман… тёплый туман…»

из лучиков солнца и рос, звёзд и луны, — соткалась полянка малая над верхушками летнего леса, не было травы на этой полянке, не было цветов и бабочек, не было почвы и жучков-червячков. она вращалась, отблёскивалась, развевалась и, будто бы, вбирала в себя неспешное пряное марево, закрепляющее собой четыре стороны света.

и убиенные жизнью, и почившие в мире — равно лежали здесь, рядышком… потопом и благодатью мерцали они в рассеяньи жемчужном, нисхождением и принятьем к сердцу.

и возникла посерёд полянки белая площадь, и вышел на белую площадь белый трубач, и вострубил.

трублением тем — всякое было озарено, вояк озарился и воспылал!., но воспыланья помимо — при звуке последнем появился мальчик.

…он выплыл, минуя сны, сияющей жемчугом рыбой, он выплыл, примиряя явленьем своим всё, что ещё не было примирено, что ещё находилось во вражде и бестолковости перерождений.

он выплыл и оглядел полянку: ах, как она нравится ему! как мила! как уютна!., до чего же здесь пахнет Домом… и дымом Дома… и нежными его стенами…

«ах, как хорошо, что я здесь, — подумал мальчик, — а ведь мог оказаться где-нибудь ещё, где мне не было бы так хорошо, где мне было бы грустно и одиноко».

«как хорошо, что он оказался здесь, — думала полянка. — кто ни на есть, а — здесь… нет, мне не одиноко!..но так уютнышко от ветерка, опавшего из колыхания его волос, впадающего в меня… так тепло от беспечального скольжения его ног… радостно от его дыхания… мне хорошо, мальчик, хорошо! не уходи!»

…он взвился над полянкой, — то ли свечой, то ли сквозняком-ветром…; и опустился, и взвился вновь, это было плясание легчайшее, дрожащее чуть, проникновлённое и всхлёстнутое многосвирельевым взмывом лучей.

вот и солнце взошло, вот и луна взошла, вот разбрызнулись-залепетали росы и звёзды, грозы и полуденное стрекотанье кузнечиков.

изумрудно и бережно улёгся мальчик на полянку, тело-мысли разметал-разнежил. зажмурился, улыбнулся.

в некий тёмный и полный шептанья листвы час девочка поднялась из глубин земли.

потянулась, оправила мятое ситцевое платьишко, приласкала угревшиеся в волосах шарики зёрен и дроглые ниточки корней, приподнялась на цыпочки…

волнительно и влажно отомкнулось перед ней пространство; девочка протянула руки, коснулась его жёсткой дымчатой шевелюры, изумилась:

— какое ты… — прошептала девочка.

пространство мурлыкнуло, пространство разомлело;

зашелестело мирами, заискрилось, и возник отишённый звук, будто б лопнула уздечка на лошадиной морде и, охнув, скатилась в траву

— пойдём, — попросила девочка.

— стоит ли?.. — засомневалось пространство. — тревожно там, зябко…

— пойдём…

и раскинулось перед ней необозримое, осенённое болью… будто бы: вспоротые животы и раздавленные бабочки пляшут согбенно над полями прошедших битв и битв грядущих… будто бы: две разодранные — от целого — половинки сцепились жалейкой струной, артерией нерушимой, — …необозримое, осенённое…

так годы прошли, но — проходя — оставались вместе.

…и металась — и вновь металась — дрожащая пляска, и плечи её колокольчатые опыльцевёли, втемнясь, краской печали.

девочка — мрамор полярный — колени свои преклонила, преклонила лицо: ни расплескаться… ни взмыть…

…побеги, лишённые древа-родителя… рыба, лишённая животворной пучины… небо, лишённое тишины… всё собирают ветра; собирают, слепляют в комочек… в кроху-сердечко. всё собирают ветра, — опускают в ладони, сокрытые в камышах.

девочка кричала, кричала, кричала, кричала: не отверзая рта, не размыкая взгляда… она металась — …она, она, она, она металась — …металась в чащобах, расцветших грудью, в урытвинах, в ржави, во ржи: не поднимаясь с колен, не растворяя мрамор…

но проклюнулся первый листок; не отторгнутый — он разлился сиятельной речью, он коснулся ступней…, затылка… иззяблых внемевших щёк…

и пришло понимание, оно не оставило скови там, где трепетному быть должно, там, где должно быть не разделённому.

и вслед — ни капельки не сомневаясь, не сминая вовсе проходимого и приветного — пришла надежда.

всколыхнулся, вытормашивая мелодии-завитушки из завлаженных мхов, траур; бормотанье вовне, красная трель каблуков, всколыхнулся, роняя дымы, — расплескался звонками.

это: крылья, исшедшие в шорох из чрева камней: и — касание к голости ног, к окрести пут, к гоготанью сорочьих семейств… царство! папортниковая корона! (торопись! торопись!) сходящий с ума горизонт…

и сказала девочка:

— мне принять, и тепле́ть, и радеть в лепестках, но вот: тороплюсь, тороплюсь! мне заря — прохожденье, и воздвижение — реки, мне страшно, но вот: люблю! и не страшно ничуть.

и сказало пространство:

— го́ре! го́ре!., но с гор-упадают льды… невозвратно!..а только — уснуть…не тревожа…родне́ясь…и го́ре… го́ре… го́ре… уходит го́ре…

и сказала девочка:

— мне встретиться — не прощаясь; пронести, не обронив ни кровиночки; успеть, не поникнув…кто успокоит тучи? но — успокоились: лучшими помыслами переплелись! милое, нежащее кожу ладоней, — поспеши!

и сказало пространство:

— не торопясь… не торопись!., не торопи… неторопливо, но — вот: дышит, к бедру приникая, высветляя дыханьем туман… обрадуйся! обернись!

«но у порога, но у порога… омутом горьким… но нисходят пороки и учиняют хороводье многораздольное (развеваются ленточки, песни! песни!), так: тяготимся пороками и тяготеем к ним; презираем себя, и себя — устремляем, негасимая ворожба! (но ковшик, ковшик к рукам… берестяной ковшик…)

так: веясь от родника — к золоту губ, к глубям земным и небесным: вершины гор — будто б кочки болотные, и топь в перецветьи кувшинок — облака, облака!

в наготе и сомнениях, в желчи, в медах, в многогласье: ход. и — ещё! ещё! — то, что движет ходом и то, что движет движением хода…

(песни! песни!)

к гру́зи, к обо́мкнути: разрыв-трава: празднество, устремленье. в возвеселии жёлтых цветков небосвод искупался, вознёсся в праздник, расцвёл.

…но у порога… но у порога… но у порога…порога…порога… порога…»

(межглавье)

«он живёт тихой жизнью, его слова — стадо тюльпанов, ах, как тихо живёт! ах, его тишина: стадо тюльпанов… он желает, он хочет, он даже зовёт: он приходит: проникаясь, рождаясь, взлетая, паря: он приходит.

…в детстве ему случилось увидеть пляшущего на карнизе воробья, (да!) не подпрыгивающего, не перебирающего лапками коготливыми по скроглой обмерзи жести, но — да! — пляшущего.

да! (о!) о, он полюбил его! полюбил навсегда, о!: и судороги троп ему не страшны: он проходит стада тюльпанов (да!) легко, замирательно, ало!..»

девочка — мрамор полярный — колени свои преклонила, преклонила лицо:

ПРИБЛИЖЕНИЕ

и упала на землю снежинка, мальчик-снежинка, и поднялся из земли цветок, девочка-цветок, и встретились они. и удивились встрече, и перестали удивляться, и смотрели, смотрели…

и встретились они. и полюбили друг друга, и встреча: будто бы и не встреча: так было и прежде, и впредь — будет! ничто не закольцевалось, не осферилось, не изменило естества… но — изменилось.

и распахнулись подвалы, допрежь в опресыщеньи трупов, но ныне — в трубах из серебра и плясок, и просунулось в выморось звёзд синее и голубое, вне формы и вне корней, вне начала и вне конца.

и множество тропинок, виясь и свиваясь, — свились в Тропинку одну.

ОСКОЛКИ НЕБЕС (часть вторая)

«о, плоть тугая, озябшая плоть… кому отдаёшь ты свои жуковинья, диадемы, браслеты?., кому отдаёшь ты ларцы с письменами, с кропотливою хмурой работой?., кому отдаёшь трости и копья?., куда разбрасываешь железо?.,

но верно: ничто не препона, ничто не должно ею быть!

но верно: всё затихает с приходом ТВОРЦА; и затихает ТВОРЕЦ, и твореньям своим изумлён.

и на поляне полынной, где перепуталось всё, перемешалось, переплелось, — иначе…, чище…

вот окошко открылось, вот выгнулась занавеска, вот, охнув, в родник опустился полдень: испил, зацвети́лся…

вот: замельтешило»

всё дальше… дальше… — от крошечной станции…, от пурги ромашковой, станцию обольнувшей — всё дальше… дальше…

…в вагонах смеялись и кушали, в вагонах бранились, в вагонах молчали, отгородившись плечом.

в окнах ничего не было, но окна — всасывая в себя сумерки — были и продолжались в том, что за ними.

поезд мчался: всё дальше и дальше… как можно дальше… как как можно ближе к т у д а, где оборвётся мчание…

…и очень-очень (терпкость безрассудящей лихорадки) пахло яблоками…

осень, огонёк сигареты, дым, раздвигающий тамбур в бальную залу, многотрудная сень печалей, застоялая в горизонтах…

чавкнула дверь, заскулило грудное дитя, колыхнулся сквозняк.

— эй! — кто-то крикнул в одном из вагонов.

— а-а-а!.. — потянулся кто-то со сна.

— ъл-лязг… — где-то покинули рельсы колёса, но — вернулись, вернулись, вернулись…

поезд мчался: всё дальше, дальше, поезд набирал скорость. по истяжности дленья его — загорались и гасли травы… травы…

загорались и гасли травы… травы… травы… ничего, кроме трав…и что-то ещё, помимо…

растревожилась осень, прогнулась плюшевой колокольней в выпуклый хриплый воздух; взорвалась галчонком, с оперением дыбким, над полем, полем, прозвенели вчерашних жителей взгляды, засверкали…

поезд мчался; отвергая случайные станции и полустанки, обходя тупики, — поезд мчался, (когда это было?)

(зачем? куда?)

но вот: туда.

но вот: завершено мчание. (куда? куда?) и отворились створы вагонов, и изошло население; в ночь изошло, в борозды, в камененья…и только под лавкой, забытое, плакало (плакало… плакало…) грудное дитя, и только на лавке — в глянце и молниях предсвершенья — возлежало яблоко.

«…и не хочется, и не можется, но — выходишь, и нечистоты обжимают щиколотки, туманят взгляд… ропщу, роптания стыжусь безмерно, но роптанием — истекаем.

аки горлица… аки горнило тщеты (и тщетой ущемлённого)… аки горн трубящий согбенной гордыни, гордости с содранной кожей по краю ладоней… аки желания…

высокие башни и пушки палящие (жалящие) (жалостные такие…), во исполнение бед, во перечень горших сближений… это неверно! это обман, обокрадье злостное!..

ходить по дворам, переулкам, всё быстрее — быстроту — исхаживая, изнуряя… всё быстрее… но для чего, но зачем эти дворы, переулки эти?

к чему??!..

не ходить, оставлять на краю табурета уставшее тело, сочленять остроконечность секунды с округлостью мышлений. ронять одежду.

не ходить, но, будучи ожидаемым, высоко поднимать голову, высоко поднимать ноги…, распрямлять плечи… пробуждаться.

и первый цветок, который встречается тебе, — встречается и встречает…»

утром — рано-рано — Крик пробудился.

он принюхался к воздуху, почистил пёрышки, расправил крылышки и — поднялся над облаками, его ни капельки не смущало, что облака удивлены появлению не-облака, не узнают, не протягивают бубликов и стаканов со свежим кефиром. Крик не удивлялся, он поднялся выше облаков и замер; и, прислушавшись, угадал скорое появление железной машины.

…самолёт летел над облаками, пассажиры притискивали любопытствующие мордочки к иллюминаторам, но ничего не видели: их глаза были закрыты (такими они родились). ах! никто не научил их подъятию век, не растолковал им самого факта незрячести!..

пассажиры неподвижно перемещались в подвижной железной машине, на коленях шелестели журналы, по длинному узкому проходу бодро прохаживалась — со всяческой снедью в изящных лапках — незрячая улыбчивая стюардесса.

…Крик замер.

Крик встрепенулся, и, распахивая на лету безоблачное сияющее нутро, — спикировал на самолёт; обнял его, облепил каждую пору, каждый шовчик. Крик всосался в самолёт, хлюпая и часто дыша, всосался, переполнил, стал.

…некоторые — из тех, кто не захлебнулся криком — прозрели. но и потом (много веков спустя), вспоминая — они вспоминали крепко сомкнутые веки, переплётшиеся ресницы… и — закрывали глаза, и — улыбались.

они встретились (они. встретились.) у паркового фонтана. так им захотелось.

мужчина был угрюм и высок, женщина — низкоросла и лицом многочертна, смутна.

— хочешь, я сорву для тебя ветку сирени? — спросил мужчина.

— зачем?.. — спросила женщина, она думала о чём-то своём и на мужчину почти не обращала внимания.

— так положенно, — сурово сказал мужчина. — это — обряд, не нам его нарушать.

— да ну?.. — удивилась женщина, она думала о чём-то своём и на мужчину почти не обращала внимания.

— это — обряд, ритуал, правило, — мужчина был возмущён. мужчина заглядывал в глаза женщины строго и настойчиво.

— …?

— да-да-да! — завопил мужчина, и вдруг — низко нагнувшись — нервно поцеловал женщину.

женщина ответила поцелуем на поцелуй…мужчина, сделав хитрую подножку, повалил её на траву и начал расстёгивать платье…

они поженились, у них было много детей, куча вещей в доме и множество родственников за пределами дома.

…и что-то ещё было… но — мимолётно: было — и изникло.

потом: они умерли и их похоронили, где их похоронили — мне не известно…да и кому это надо? кому? зачем?…

самое главное известно и без этого: помимо того, о чём было уже сказано, в их жизни больше ничего не было…

бывший боксёр, по имени Вова, отец девятерых детей (тоже — боксёров) и дед четырёх внуков, — вдумчиво стоял около закрытого летнего кафе, облокотясь о парапет.

по парапету полз муравей, полз по своим делам (может быть — он спешил к обеду, а может быть — шёл к любимой…). но — остановился отдохнуть (любой путь утомителен, если спешишь, если торопишься…), и глаза его, припухшие и усталые, оглядывая место стоянки — встретились с глазами бывшего боксёра.

Вова оживился. Вова сжал кулак и сказал: — если я тебя с трёх ударов не прибью — живи!

муравей понял, что происходит что-то нехорошее, странное…страшное… он испугался, он побежал.

все три удара прошли мимо, разочарованно плюнув, отец девятерых детей (боксёров) и дед четырёх внуков достал сигарету, муравей, отбежавший уже почти на целый метр, обернулся и посмотрел на него удивлённо, посмотрел на него печально.

— вот ведь, смотрит, зараза, — добродушно сказал Вова, и — щёлкнув зажигалкой — закурил, и — щёлкнув зажигалкой вторично — поджёг муравья.

1

бегающий, бегающий Кто-то. следы штукатурки на его подошвах, следы его подошв на куполах церквей, внутри куполов, в купели.

необходимо пережить, необходимо, так ли уж это необходимо? бегающий, но колени скованы морозом, но живот отвис и цепляется за провода, цепляется за вздорные крестовья соборов, но шея выгнута и обряжена в низкие тучи. Кто-то. трудно пережить почти невозможно, и горит свет, всюду.

ходят и выключают свет чтобы не нагорало много чтобы не платить много денег, задёргивают плотнее шторы, поправляют криво стоящую обувь, и горит свет, всюду.

пережить, ходить с мешком на голове, и пугать хохотом. прохожих, путать себя, пережить, не принимать на ладонь падающую сверху серную кислоту, отворачиваться. нельзя, не-пережить-не. но — если возможно.

Кто-то. и ещё один, и ещё несколько силуэтов, но — дальше. и ещё дальше — ещё. и ещё двое, розовый цвет на камне. и голубой, садовые ножницы.

…взяв от взаимодействия только игру — им хочется выигрывать. им не хочется проигрывать, половинки лиц с одной бровью в тусклом воздухе, тусклый воздух — половинками-крохами — в мисочке для овощей, проигрыш.

гротеск алкогольного спазма, зуммер в виске, зиккураты.

взяв, рассеяв, колокол на башне, башня, птицы в озеркалье ослепших ногтей, рассеяние.

повесть, выкрик в оплёске потов, блуждание, чаша прижатая к жадью губ. губы, немота.

2

некий человек стоит по колени в шампанском, он очень доволен, иногда он пляшет и брызги шампанского разлетаются во все стороны, всем кто стоит по сторонам, и ему благодарны, признательны.

он очень доволен, (ну ещё бы!) и выражение лица его — благополучно, горд, статичен.

по колени в шампанском, но: размокают голени и ступни. размокают, ему признательны, валится глиняная фигурка. глинище, валится фигурка — грядущих штрихов лепновение.

3

смеюн смеялся целый месяц, потом он стал печальцем и целый месяц — неподвижен — смотрел в угол.

разные были в доме, хитин и ситец они носили и по-разному речеваньем расцветали, но одинаково: указывали пальцем, отвергали, и со стен проступали очами и были зорки.

он был тем. и этим, внимание не транжирил и устремлялся к цели.

удары тяжёлыми руками, плевки на впалые щёки, мимо. мимолётно, близко близко! внимание не транжирил и устремлялся к цели.

как он ту цель разглядел?., что она ему?., но: внимание не транжирил, и устремлялся к цели, всё ближе, ближе.

4

«мне жалко моё бедное человечество, оно обеднело словом. оскудело разумом, зачерствело и вылиняло душой, оно бежит со всех ног. во все стороны, бежит, спотыкается, и опять бежит, не умолкает, многоголосит.

мне жалко, мне безумно жаль.

как так вышло? почему произошло?…но вот ведь: произошло нагрянуло взмыло клекоча и растряхивая оперенье.

так вышло, и умысла — не имело, взмыло клекоча и растряхивая оперенье.

но — …..»

5

её глаза прозрачны, её глаза просвечивают на солнце, насквозь, трепещут, подёрнулись пыльной плёночкой, дребезжат, зачем?

она плачет, она смотрит в себя и плачет, зарёвана вся. плачет, бедованье на верхушке раскрытого подсолнуха, куда?

её глаза прозрачны, я свободно прохожу сквозь них. я иду по тропиночке и солнце тропиночку эту освещает без всяких помех, я иду. стараюсь не топать ногами и оглядываюсь по сторонам.

привет!

«…веется по земле дребёзглая пластиковая метла, приводя землю в какой-то (ведомый одним людям) порядок, поднимается пыль, кашляют птицы, оглушённые шаркающим метельным стоном.

вьётся по земле метла, нанизывая на жёсткие прутья листья, окурки, дождевых червей (и ещё кого-то…), веется, ширит замах.

все печали и радости пришедшие в утро — застревают в частом стремительном сите метлы, все печали и радости…

моросит дождь, заштрихованное моросью летнее солнце почти обиделось, почти повернулось спиной.

…неведомо какой год, в неведомо каком мире… утро».

1

грузная ростепель — это она прохождается, и собирает — она же — в лукошки сор перепутий.

странно… приятно… но так переменчиво вьются синицы! это — к добру, это — к бравым тулёньям стожьим, к окопченью прилокотного напева.

ты, в угреве рождённый, в укрыви сомлевшей волны — не спеши остужать, не спеши осушать невзросленье распелёнутых крыл! не спеши…

эта странная маревь не затронула гнёзд твоих, не слизнула окалины зорь, не порушила расстояний… как же так получилось…? (как же так получилось?) не спеши…

2

«всё — по своей сути-сущности-явности — одно, — утверждала Гора. — вот: есть ладонь и есть свет, но центр, из которого изошла ладонь и изошёл свет, — один…но быстримся, быстримся, быстримся ударяясь спиной и грудью, быстримся-кружимся в предпочтениях многоличйнных. и, в конце концов, отдаём предпочтение себе, и себя (сами того не желая, но догадываясь об этом) лишаем судьбы»….

3

это вьюга, и что бы ты ни сказал — всё проявится тут же, предстанет в волокнах набатов и будет равно колыбели.

и будет равно колыбели всё выстроенное тобой, принятое, согретое.

4

…и спросила Кружевная Цапля у Собирателя Следов:

— зачем ты собираешь следы?…они глубоки, они огромны… наверное, это — красиво… но они окаменелы! и окаменели (да!) задолго до твоего рождения…

— вот потому-то, — ответил Собиратель Следов. — именно поэтому; следы глубоки и огромны, и окаменелость их — твёрже стали, твёрже и звонче северного ветра!

— но я вижу, — сказала Цапля, — твой заплечный мешок обилен собраньем следов; и — обилье удерживая — лямки взрезали тело твоё, изломали плечи… ты сгорблен, шаг твой тяжёл.

— допустим… — ответил Собиратель Следов. — …и что?

— как что! как что! — загорячилась Цапля. — вот у меня есть лапки и они оставляют следы…; мои лапки — мои следы! и я их не собираю (хоть они легки и изящны…), я любуюсь ими. и всякий может ими любоваться, если кому взбредёт в голову подобная блажь! а ты… — ты собираешь чужие (да такие грузные, такие старые…) и вовсе не замечаешь своих, куда же это годится?!

— я Собиратель Следов, деточка, — сказал Собиратель Следов.

— так перестаньте им быть! — заявила Кружевная Цапля.

— ну, и кем же я буду, перестав быть самим собой? — спросил Собиратель Следов.

— вы станете самим собой, перестав быть кем-то ещё, — ответила Цапля.

5

«бу-у-ух!» — вгрохнулось топорище в ствол, и не желало топорище беды и боли стволу, и не ждал ствол беды и боли от топорища.

какая-то сила соединила их в этом, именно в этом, именно так.

…о-ох

6

«…мы приходим в мир, но появление наше — неожиданность… неожиданность…

не построен дом. не застелена постель, не подвешен над огнём котелок.

никто не спешит обнять и расцеловать, никто не торопится возликовать, радостно смеясь и грохоча всевозможными литаврами, никто не задыхается от восторга… и спят светлячки, оставляя ночь в одиночестве… и волны сливаются с берегом не отчуждая границ… мы приходим в мир — не находя, мы уходим из мира — теряя. сплошная нервотрепка и бредятина… но вот ведь: приходим — уходим, уходим — приходим (застрявший в водоворотах речных кусочек коры, с памятью прежне-цветения…)…

7

«— приветствую тебя!» — сказал человек — человеку.

«— приветствую тебя!» — сказал волк — волку.

«— приветствую тебя!» — сказал цветок — цветку.

«— приветствую тебя!» — сказала память — памяти.

что же дальше?..

что же раньше приходит, — тепло или холод? хохот или плач?

и куда приходят они?…и зачем?

8

и сказал Дождливый День:

— мне нестерпимо понятие «судьба», мне нестерпимо оно!

— но будем надеяться… — вздохнул Дождливый День, — будем надеяться, что…

— нет! не смей! — закричал Дождливый День. — пожалуйста, не смей!

и — истоньчился в вечер.

и — пропал совсем.

и припал в тот день к плечу острому — острый древесный лист, и попросил о помощи, и прижался крепко-крепко, не желая больше несчастий…

и не было больше несчастий, никогда.

и не было больше несчастий.

АНТОЛОГИЯ СНОВ (часть третья)

усталость, пешеходная дорожка по расколу стены, домик под яблоней, (яблоня, яблоки, прелая листва под упружьем боков.) кусочек утолённой меди в грязной зеленокружной воде, медный горн, затихающий…, но и из-за затишья — бьющий в ладони.

усталость…

…и даже угретый и упокоенный в обильном жилье — не упокоен, и измёрзлая кровь ударяет копьями ледяными в распаренную кожу…и горбятся губы, не желающие молчать; горбятся губы, нагромождаются пласт о пласт (образуя возвышенности…), круглятся в магмовой вертикали.

и — из-за усталости выходящие всадники — сны

…а некто — беспокойный такой…, весь в пепле и струпьях — сказал:

«сколько нас — столько и миров.

когда мы разрываемся в клочья — мир разрывается в клочья…»

…а некто — беспокойный такой…, весь в пепле и струпьях — сказал:

«ах, беда-гореванье!..

ах, журчанье беззвучное слова на зубах искрошенных к ночи!..»

…чья-то доброжелательная рука толкнула его под машину, удар.

(милосердие)

удар.

(…в клочья разрываться было уже нечему) удар.

он успокоился…

…лечу…лечу…лечу…лечу… лечу…! так хорошо!..

«пузатый (как маленькая планета…) и лёгкий (как дыхание любимого человека…) Воздушный Шарик — поднимался всё выше и выше…

поднявшись совсем высоко — он стал облаком… маленьким пушистым облаком, добрым и ласковым.

…и больше не опускался вниз… не поднимался вверх… он — был

…из года в год, из века в век, из судьбы в судьбу».

из глубины — голова…

из головы — глубина…

…тише!.. тише…

штормит.

лечу…..

… здесь собрались все те, кто любили друг друга, и никогда это место не было печальным.

я прижимаюсь лбом к стеклу: идут, издавна ожидаемые, давно желанные, идут, взявшись за руки, улыбаясь навстречу моей — в заоконье дрожащей — улыбке.

и двери пред движением их — распахнуты, и вхождение — вхождение не сквозь, но имеющее корни.

.. здесь нет дурной погоды и дурных слов, здесь нет вообще ничего дурного, что вхождается и без спроса рассаживается за столом вокруг мисок с горячей кашей, здесь ничто не губит, ибо то, что губить способно — пыублено в предрожденьи.

мы все вместе: мы, любящие и любимые, и друг другом, как и собой — полны, руки слиты с руками, и чистота жилья — С чистотой неба и земли…

стоит ли просыпаться?

…голос, и опять тот же голос, и опять — он. надо отозваться, надо пойти навстречу; встретить, понять, приголубить.

голос всё громче.

я лежу посреди многотравного, стрекочущего и гудящего поля, мне необходимо подняться, я очень стараюсь, стараюсь изо всех сил…

…лечу… мне очень хорошо!

куда бы полететь? ну, например — в эту сторону, или — в ту.

нет! только-туда… туда… туда… туда… туда…!

«я прохожу мимо залов, окна их — терпкий каскад огней, воздух плотный и топкий.

я высоко поднимаю ноги; мои движения — движения аиста, и клюв мой обременён фыркающим, сопящим свёртком: там ребёнок (не то что бы грудной младенец, но и не слишком далёкий от младенчества), я тихонько кладу свёрток у высоких сверкающих дверей, прилепленных к одной из зал, и — улетаю…

…нет, не задумываюсь о своём поступке, разве это поступок? это — то, что произошло…»

и приснились мне ВЫ, БЛИЗКИЕ…

ВЫ… кто-то из ВАС уже умер (давно умер…), кто-то — потерялся, канул (и дымные раскалённые полосы обозначили направленье ухода и границу промеж…).

но теперь: теперь мы были все вместе, и не вслаивалось между нами тягости и воровства, и не вслаивалось остудности и непониманья. а было, было: терпение и любовь, и притяжность великая, и бережность несказанная.

будто бы: мы собрались здесь для чего-то (чего-то безусловно важного» само собой разумеющегося), мы собрались, но не говорили ни слова, как-то оно и без того обходилось славно так… так радостно!

ох, не расходиться бы нам!..

но вот: пробуждение… и нежелание его принять; отталкивание, сопротивление.

и вновь: неумолимый, неумолимо однозначный его приход.

«сегодня я дерево: тонкое, юное, в зелёных крапинках вздувшихся почек, стою себе, раскинув ветви, подставив лицо крохотным редким каплям весеннего дождя.

вот и воробей уселся на мою ветку, вздохнул, перетряхнул крылышками, замер.

я осмотрелся вокруг, и, не заметивши ничего такого, что могло бы мне помешать, — заговорил с воробьем, он мне ответил, слово за слово — и образовалась у нас беседа (при взаимном ощущении приятности).

о, сколько я всего узнал!..Выяснилось, что капля дождя (а это знает любой птенец!) самые что ни на есть настоящие звёзды, вот только они мокрые и смешливые, потому-то сразу и не поймёшь что они такое, а ещё я узнал, что если подпрыгивать на одной лапке — можно раскачать Землю, раскачаешь ты её, подпрыгнешь повыше — и полетишь, а вдогонку тебе — Земля; летите вы рядышком: ветер гудит, облака невесть что выплясывают… и славно вам вместе! чудесно так!..а ещё но всего не перескажешь.

сегодня я дерево, и воробью это нравится; он осматривает меня со всех сторон, что-то бормочет… да нет, он уже не бормочет! — он камнем несётся к земле… в землю… и из земли — зелёным хохочущим фейерверком истекает, ширясь и трепеща, росток!

юное, тонкое дерево появляется рядом со мной! и хорошо и весело нам теперь, и никто не помешает нам, пока вот так — ветвь с ветвью соедини — летим мы между звёзд!»

…кто это? кто это?., лебеди, жёлтые лебеди выхватывающие из горящих зданий своих детей… (кто это?) на бреющем полёте, на излёте осудороженных мускулов… миражи… колесницы…

я видел мегаполисы, опадающие в зловонье собственного нутра, о, опадание! торопливость, торопливость, вздыхательность, облегченье…

я видел океаны, бьющие отчаяньем многоруким в говорливые жестяные тазы.

я видел резиновые плети галактик, я трогал плети у основания и поражался негибкой остылости их бессвязных маршрутов.

я видел свечение пульса у белеющих в дюнах висков; бабочки-одноднёвки с факелами и грудью, не прикрытой ничем, помимо лунного света.

как разыскать себя? не утерять — как? как увериться?

голая прозвень степей… голое тело, не лежащее нынче нигде… мел; графика на асфальте; уши, увязшие в янтаре, в ушах — гомон, гомон (увязающий всё плотнее…), гомон… и всюду: мел, покрытые мелом степи, голое бедное тело (голое, как песчинка прижатая к январю)… нагое парящее сердце…

«каждый… каждый… каждый…

мы будто б домики: с крышами из усладных пряников, со стенами из пирогов, с окнами, где стёкла — леденец прозрачный, мы будто б домики, годные для проживания, тёплые; с постелями мягкими, с пёстрыми половиками.

в каждом из нас проживают кошмары, они рождаются вместе с нами, и умирают вместе с нами, и рождаются снова. и вместе с нами проходят все стадии: детство, юность, взросление, увяданье в каждом из нас…

…но наступает момент, когда мы — рождаемся, а они — нет. как долго ждать этого момента? (ах, как долго!) но что такое «время» по сравнению с отсутствием кошмаров??! тьфу! плёвое дело..! но такое, такое: не вынашивать в себе игольчатых липких плодов насилия и обмана, глупости и садизма, алчности и бесстыдства!

(о, как они умеют прогрызать, выкусывать нашу пряничковость, искрашивать нашу пироговость, леденцовость нашу излизывать, и — вырываться на волю, обращая при этом сладчайшие остатки домиков в продуктовый резерв.)

о, какое это наслаждение — не бояться, что кошмар вырвется из тебя и всё затопит…всё…всё…всё…; всё затопит и только ты — монументом на гребне колеблемым — воспрянешь над потопленьем и будешь вглядываться, вглядываться, вглядываться, не в силах даже ужаснуться, не способный лезвиями забронзовевших рук изрубить хлещущие полчища… о, какое это наслажденье: не бояться, не иметь к этому никаких причин!

но осознавать… но чувствовать шевеление…

нет!

но — осознавать, но — чувствуя шевеление — осознавать, не дать опрокинуться.

твёрдо стоять на ногах, и сквозь то, что сбивает с ног — твёрдо стоять на ногах, не покачнуться, даже — когда ползком, — не покачнуться, не опрокинуться».

«лежу в колодце, мне не слишком удобно, но — ничего, обвыкаюсь, руки под голову подложил, ногами упёрся в хлипкую колодезную стенку; смотрю наверх: там звёзды…

насмотревшись всласть — поворачиваюсь на правый бок, скрючиваюсь, колени к груди прижимая, — дремлю… (мокро, толком не уснуть, к спине, перебирая лапами и бормоча, жмутся холодные жалостные лягушки, они хотят согреться, они всё время выталкивают меня из дремоты…но они всего лишь хотят согреться.)

открываю глаза… рассвет…слышу голоса людей; люди приближаются к колодцу, позвякивая вёдрами и оживлённо болтая.

загремела цепь, ведёрочное днище, ткнувшееся мне в плечо, почудилось заблудившейся в утренней зябкости лошадью. я тихонько погладил его.

в квадратный просвет, закрывая собой кусочек облака, просунулось сердитое кудластое лицо — и упёрлось в меня взглядом внимательным, недобрым…

- ты кто? — гулко вопросило меня лицо.

- поэт, — ответствовал я; ответствовал смиренно, как и подобает квартирующему на дне колодца.

лицо отпрянуло.

- эй, бабы, — услышал я откуда-то оттуда, сверху, — там поэт какой-то завёлся! а воды — нету!..

и другие голоса:

- как так — нету??!

- поэт?? вот ведь гадость какая! да как-же он там завёлся?..

- да, небось, эта дрянь всю воду и выхлебала! вот я его сейчас!..

- ой, да что же это?! меры, меры надо принимать!!

лежу, нехорошо мне как-то, тоскливо, вон и лягушки упрятались, в только им ведомые убежища схоронились

в просвет, уж совсем темень нагнав, разом всунулось изрядное количество лиц. они были все разные, но вроде бы — и одинаковые… этот парадокс меня очень смутил, лица бранились, показывали кулаки и тыкали в мою сторону длинными сухими палками.

— ну что вы! успокойтесь! — крикнул я. — вы же сейчас развалите колодец! посмотрите: брёвна трясутся и плесень падает мне на живот, успокойтесь! вас — много, я — один; всё между нами из-за этого непонятно… выберите представителя — наиболее уважаемое среди вас лицо, разумное и достойное, — пусть он говорит.

— а что с тобой говорить… — сказало кудластое лицо (то, что первым просунулось), — где вода?

— да вода будет, — заверил я радостно. — вы только помогите мне выбраться отсюда, а колодец — он тут же наполнится. вы не сомневайтесь!

лицо хмыкнуло и презрительно на меня посмотрело…исчезло, поверху опять возобновились брань и угрозы.

внимательно прислушиваясь — я понял: они считают это место осквернённым, а воду, даже если она и появится, — заразной, всё потому (так кричал один из бранившихся), что поэты — хуже чумы, что поэты — они и не люди вовсе, а так — нелюди.

много ещё чего говорилось, и всё обо мне да о сложившейся ситуации: мол, нет в колодце воды — худо, а уж коли в нём мерзопакость всякая расплодилась, то вообще — ужас!

поначалу я всё пытался их как-то утешать, да они не слушали, пришлось умолкнуть… так ещё некоторое время прошло, думалось мне, что вот наговорятся они вдосталь, а там, глядишь — и спустят верёвку, или иначе как…

…рядом с моим левым боком — поднявши грязи фонтанчик — невеликий пухлый кирпич плюхнулся.

— ну да что вы, право! — громко крикнул я. — ведь вы — ну вот самую малость! — и в меня бы попали! не кидайте больше, прошу!..

брань наверху затихла, и вновь, как давеча, целая куча лиц замельтешила в просвете; вот и смотрели мы друг на друга: они не улыбались, а я улыбался, стараясь быть как можно приветливей, доброжелательней…

…с дружностью (очень впечатляющей и удивительной) стали кидать в меня кирпичами стоявшие наверху…целая лавина этих прокалённых глиняных слитков вхлестнулась в колодец и затопила его.

не помню, каково мне лежалось там… не знаю, каково мне лежится…

как-то притупились чувства, ужались в задремавший комочек…

лежу в засыпанном кирпичами колодце, дожидаюсь… (трудно сказать, чего именно я дожидаюсь: странствующего ли рыцаря-избавителя… или другого какого обстоятельства благоприятного… уж что-нибудь, верно, должно произойти.)

ожидаю, процарапывая как только возможно, как только возможно, как только возможно

подземный ход».

1

так: ни с того ни с сего: на золотисто-коричневой плоскости моего вечернего чая появился воздушный пузырёк, пузырёк был похож на многоногое зёрнышко ртути: проездом…, в гостинице…, на чемоданах…

— кто вы? — спросил я его.

воздушный пузырёк обернулся на мой голос…, растерянно заморгал…, засмущался…

— о, пожалуйста, не смущайтесь! — попросил я. — скажите, может быть вам нужна помощь? или — собеседник…? располагайте мною!..

— спасибо… — прошептал пузырёк.

— вы так малы…! вы совсем ещё дитя, но — уже странствуете, уже в беспокойстве…

завязалась беседа: неторопливо, негромко, но — о многом, слово за слово… выходило и так, что каждый беседовал сам с собою, о другом забывая.

(забывая…)

:…я созерцал — отражённой — неподвижность своих зрачков…, неподвижность потолочного склона…, неподвижность времени… я уменьшился, но — уменьшившись — расширился, распахнулся, распросторился… ах, как хорошо!..но: очнулся; замерцал; прислушался…:

2

«и вот: пришло

я замер торопливый на дне пруда под блюдами кувшинок под ряской переливчатой на ошупь… я наблюдал скольженье чёрных вод над рыбой скользкой

над шершавой шкурой унывца-рака… приминал руками — сухими и дрожащими руками — сухой дрожащий ил… шептал: «привет вам! продолжайте путь…!» осенним розам светлым на воде я замер пропуская тень врага и тенью стал и скрючился в тени я скрючился зародышем в тени зародышем извне пришедшим к лону возрос вознёсся

и (простите…) здесь — в сосуде этом — я нашёл приют…

пристанище…

покой…»

3

я не стал допивать вечерний свой чай. я поставил чашку рядышком со своей постелью, у изголовья.

пройдёт совсем немного времени — и золотисто-коричневая плоскость исчезнет: высохнет, улетучится… высохнет, улетучится — вровень с чаем — и моё земное обличье… опустеет чашка, и опустеет постель: опустеют вровень…

…и полетим мы с пузырьком по иным приютам;…по дороге дальней, доброй и злой… и полетим мы, полетим — вздымаясь и упадая… и полетим мы, полетим, полетим… но уже — вместе.

и приснился мне я. и снова приснился.

и снова.

…разный всегда, не всегда знакомый, но всегда — я.

«я им говорю:

— «…каждое утро, когда солнце и луна стукаются лбами, многомильная лава асфальта (застывшая в форме улиц, переулков и площадей) обращается в книгу, очень умную книгу, немного печальную…и лепечут, грохочат, дрожат квадрильёны страниц! зовут к чему-то!..»

я им говорю, а они ухмыляются — даже смеются! — широко распахивая многозубые пропасти ртов, а они ухмыляются, и всплёскивают руками, и раскачиваются всем телом.

я им говорю:

— «…ночами…, ночами…, облака — проплывая мимо — не принимают никаких причудливых обличий; они остаются теми, кто они, собственно, и есть: Удивительными Существами. им ничего не стоит взять тебя на руки и унести на край света, им ничего не стоит душу твою омыть от горечи и убрать из сердца стрелу, облака проносятся над тобой -

вместе с тобой, — проносятся, исцеляют, переполняют пушистостью драгоценной! облака…»…

я им говорю, а они хохочут, повизгивая да по полу ножищами топоча заливисто и безоглядно.

я им говорю:

— «…море — это одеяло, достаточно поверить в него, завернуться, закутаться, замотаться — и чудесные сны (приходящие ниоткуда, но приходящие! приходящие!) станут плоть от плоти твоей, это может послужить началом невиданных ураганов; ураганов, не несущих беды, чистых, осиянных любовью!..»…

я им говорю, а они катаются по полу в истерике громкогласой, судорожье животов приминая пляшущими руками. а они говорят:

— «ну, насмешил! ну, уважил! не мало ещё дураков по земле гуляет, но этот — из самых забавных!»

и ещё:

— «довольно! — кричат, — потешил, и — хватит, да ведь что-же это: так-то всех переморишь! довольно, — шумят, — придурью нас мурыжить! дай отдохнуть, а то и вправду подохнем…!»

я выхожу на улицу.

я иду по бульвару-странице… к облаку руки протягиваю… прижимаюсь щекою к морю…

я проплываю чем-то бесплотным, невидным, неявным… но — прикасаюсь, — прикосновенье так долгожданно!»

…по серёдке, по самой серёдке, где ветер и сахар… где сладость не имеет ступенчатости, но — вся, сразу… где сразу всего не истратить, не избыть, не покинуть спиною…..

туда!

…но теперь — одиноко, (…тихонько…тихонько…) теперь — одиноко, и жгучие плети ссыханья раскинули танец закатный (далёкий…) на остриях стрел.

…туда!..вообще, совершенно, совсем не имеет значенья и права: доберёшься ль ползком (ты ползи!) или будешь доставлен крылами! вообще не имеет значенья!!!

но теперь — одиноко, и брови подъяты к вершинам, где дрожат ледники, где лавины быстры и обширны, где приют заметён.

но и так: не один, даже если приют заметён, даже если сбивается взгляд о кромешные свет и тьму, по серёдке, по самой серёдке… не оглядываясь, не торопясь вперёд…

но теперь — одиноко… только это совсем не имеет значенья (вообще, никакого).

не один, но — ОДНО. не один.

1

одинокий путник шёл по пыльной прямой дороге, по сторонам дороги вздымались горы, шумели леса, клокотали реки.

он шёл и думал: «вот — я, одинокий путник… я иду по этой пыльной прямой дороге… я вижу горы, вижу леса и реки… но не вижу, не вижу, не вижу ничего такого, что подсказало бы мне: что это за дорога?., зачем я иду по ней?., где начался путь мой?., чем закончится?..»

и шёл одинокий путник, раздумчивый, широкошагий… на плече у него болтался узелок из зелёной ткани, шляпы поля свисали с головы в себя наклонённой…

не озираясь шагал, не кручинясь, не отстраняя ласки солнцевых рук и ласки многогубой метели; не отмечал расстояний, не примечал направлений, шагал себе, благословенный.

2

(неподалёку от края земли деревце росло, не имело деревце ног и рук, но имело корни и ветви…но не имело деревце ног, а потому: к самому краю земли подойти не могло, да и не желало — не желало — не желало, — к чему? все края одинаковы; они похожи на разлитый по чашечкам каравай хлеба: вроде бы и хлеб, но видишь ли — уподобился…

росло, и момента, когда началось взрастание — не было, и момент, когда взрастанию надлежит завершиться — никем не определялся, а потому — отсутствовал.

набухала кора запахами лазурными, и цветы — возникая по всей шири древесной ярко-размытыми молниевыми бутонами — сияли проникновенно.

…да, вот ещё: зацепившись ветвями за ту окоёмку края, до которой могло дотянуться, — деревце выгибало ту — краевую — окоёмку вверх, прочь от земли (шалило, переливалось): так нате вам — радуга!..и край земли — выплеснув из себя ладошки — хлопал в ладошки заливисто, ребятёнковой зыбью опоясывая облик мира.)

3

одинокий путник, принц одинокий ссыпанного пылевыми холмиками королевства, — шёл себе, благословенный… и не утрачен вовсе, хоть и тратил шаги, и высвечен в горизонтах мотыльком первозданным, это, и это, и то (другое)! радость! радость!

рассвет, хлопьев сиреневых возлетанье над дорогой прямой, возрастанье, сообразное прохожденью в направлении возрастания.

росленье. сростанье…

4

(там, неподалёку от края мира, располагалась дивная мусорная свалка, у-ух! ну до чего же обширная свалка! до чего же привольная!..чем только она не была исполненна! — ну всем, всем-всем — и всем лучилась: расчёски, бутылки, бумажки, детишки, старушки, лягушки, пристрастья, ухмылки, надежды, бураны, стаканы, планеты, раздумья, закаты, куплеты, ежата, мышата, орлята, монеты, озёра, моленья, морены и пули, и многое, многое, многое, многое. — всякое-разное, многое. *

какая чудная почва! какое чудное лоно, способное на всякое изрождение, и изрождающее — всякое!

но вот: с гребня на гребень, по пенистым пределам, — привходит и остаётся, и никто не обижает, но ласкает и любит, и так — нескончаемо, будто: то — почка на деревце, — широко, свободно…

ну что вы, что вы! вот: ударили в бубны барсуки и еноты, задребезжали литаврами лисы, залопотали зайцы алыми тенорками, выявилось и не погасло, и горит потихоньку — согревая и плача.)

5

путник раскинул в стороны руки, ухватил обочинье дорожное за края и облёкся, окутался мантией-дорогой закуклился.

и над куколкой — землёй и небом — расплеснулось неохватное бездорожье, расплеснулось, заблестело глазами родными, беспечальностью материнской… и замерло, — ожидая.

«о, сколько их!..

…их много, и они поднимают на руки небосвод, как пустяшную конструкцию из расцвеченного картона.

их много, и ноги их упираются в землю; их мягкие ноги, не причиняющие земле ни малейшего неудобства своим упиранием.

их много, и им совершенно не важно: будет их меньше или больше; сколько бы ние было — они; столько, сколько необходимо.

…их много, я направляюсь к ним».

РАССВЕТНЫЙ КАРАВАН (часть четвёртая)

…ты в темноте, и нету тебя…и будешь ли?

ты в темноте; ты проходишь под аркой, своды которой в трещинах, своды которой громоздки, ты проходишь, высокий и строгий, ты проходишь, холодный, стиснутый тающими обручами.

ты проходишь; там: пузырьки из цветного стекла, и проносятся летуны с кварцевыми ладошками, и всякая катастрофа — увековечена (на тонких жердях, не имеющих прочности и сноровки).

и — нету тебя, но: проницают, шевелят своды каскады цветущих каштанов, но: серебро выхлюпывается на затылок, пронзает, привносится милосердием невесомости.

…и — будешь, (будешь ли?..) да.

терпение… вера… надежда… любовь…

взяв несколько досок, лежащих вольно, и подобрав дюжину кирпичей — я соорудил стол, стол из досок и кирпичей, крепкий стол.

выискал множество ящиков — пустых, ненужных — из-под стеклянной посуды и расставил их вокруг стола подобием стульев…чем же они не стулья? чем? прекрасные стулья!

я разыскал в кучах мусора пустые мешки, в которых хранили сахар.

я распорол эти мешки и преобразил их в скатерть, скатертью дымчатой той — стол застелил.

ах, как всё празднично!

я кладу щепотку земли на стол, несколько разноцветных осколков стекла и пластмассы, немного сухой травы с высокого холма, я кладу несколько кусочков железа, обсыпанных ржавчины рыжиной чудесной, несколько обрывков бумаги…

…как всё празднично!..угощение разложено, стол накрыт.

я сажусь во главе стола, на самый высокий ящик и зорко оглядываю сотворенное: всё чудесно соединилось; всё правильно; всё так и надо.

…вздыхаю, удовлетворённо и глубоко…теперь бы только дождаться гостей…!..жду.

где вы?

«— нянюшка-бабушка, расскажи мне о дальних странах… о дальних-дальних!..

— их нету, мой милый… их нету, нету совсем…

— ну, тогда расскажи о морях шумливых… о горах спокойных… о лесах глазастых…

— и этого ничего нету, мой милый, нету совсем…

— нянюшка, нянюшка, ну расскажи тогда о зверях разноликих… о птицах! о птицах-плясуньях!.. о рыбах смешливых…

— нету, нету их никого, нету…

— ну хотя бы о звёздах!..

— нет и их…ты уж прости меня! нету звёздочек, ни одной нету…

— …ну, тогда расскажи о себе, нянюшка…

— нет и меня… что тут рассказывать? где уж тут взяться?…

— нянюшка-бабушка, что же есть на свете? что же есть, родная…?

— только ты, мой милый… только ты, мой любый… всё, что есть плохого на свете — это ты.

всё, что есть хорошего на свете — это ты. всё, что есть уродливого, ужасного — это ты, ты… всё, что есть прекрасного, расчудесного — это ты, ты… спи-засыпай, мой милый… спи-выбирай…; выбирай аккуратно, не заторапливайся: по зёрнышку, по соломинке, по капельке, по чешуйке…

всё, что получится — это ты, откуда ж иному взяться?….спи-засыпай, мой милый… спи-засыпай… спи…»

1

«из горла вырвалось, так вырывается то, что, проталкиваясь — из года в год — всуе жизнь удобряло, так. напрочь.

вон там… поодаль… клубком отемнённым пряжистым… там…: опушка березняка… но оттуда: НИ шевеления ветвиц малых…, НИ шелеста листьев…, НИ повеивания дурманного, уводящего…; всё спелёнуто сыростью, пригнетено к животу земному…

слева… слева… смешение кирпича и бетона… слева… ступени поросшие тмином… ш-ш-ш-… вместилище сквозняка и бесшажья… ш-ш-ш-… ни для кого, (само для себя.) слева…

справа — фонарь… столб… справа… влага и глубокие трещины… столб… фонарь… визг ржавых фонарных петель… плоский жестяной абажур… (так: тихо…) качели те

ней… степь… широкий округлый медленный тёплый упругий степной ветер…

пятнышко света, скребь спичек об отсыревшую боковину коробки. щелчок, огонь, пятнышко света…

сигаретный дым. (стоящий здесь — неподвижен…) сигаретный дым. туман, ночь.

2

…кто ты такой, что так уверенно…, не вздрагивая спиной…, не одёргивая воротника… кто ты такой? ты возник на очёрчье, на линиях едких густых; то: стянуты узлами края и тем — выделено… там, за спиной дрогнувшей… дрогнувшей чуть…

вышел, приподнялся на цыпочки, взмахнул рукавами.

: болен, но тем — исцелён…

расстёгнут плащ… колени напряжены… губы сомкнуты и белы… и белы… кто ты?

так: сопряжён… угадывается последняя буква в хромосомном калейдоскопе звёзд… пряжа березняка…

голос тих. раскалён, голая проблесть слюды — ливень вечерний, — слякоть у щиколоток, ожиданье зимы…, зимы-барабана…

заря.

тень, перебегающая — от низа к верху — струна, окрик издалека, струны.

…так выбрано, будто: причастен и стоит испокон веков, и стоит, и по щиколотку — века…, слякоть…, заполнение…

долой! вклиниться в зарево! в поле… вспыхнуть!

ноги неразворотчивы… (кто ты такой?) неподвижна спина…

3

пропускают искры припевятся всевозможные там фаготы литаврушки

встречь лиловых волос Котенковых

на закатном мизинце-взгорьюшке

по-перебранны-переклёванны: на зиме-барабане — во все стороны со взгорьюшка — во все стороны —

во́роны с клювами грифельными

с изумрудами на предплечьях

…колыхнётся чёрная вата за-между стёклами

…покатятся горошины красные синие золотые

…по-над заборами мятыми по-над печными трубами -

кони лесные в зелёных рубахах с изумрудами на предплечьях

кони кони кони в зелёных рубахах в про́шиви бирюзы

так припевятся-запределятся

так идут в запредель брусничную:

синицы

и человечицы с дитёнками на руках

а зима-барабан: «бум-буру́м!»

и несётся со взгорьюшка будто бы: светится

(с дитёнками на руках)

…всё накрыла зима всё укутала

всё сковала всё убаюкала:

зачащобья дома и речки…

одиночества войны и речи…

обметелила…

облизала…

и — сначала (опять — сначала!..) вот:

котята лилово-лиловые с изумрудами на предплечьях…

полустанок… и словно волоком —

полустёртое слово-колокол

исцеляющее

НЕкалечащее

4

так: причастен, прижат к раскачиванию абажура… к скрипу… к ним…

слева…слева… к левой стороне…: опрокинутый в мокрость тмин, крошево… крошево… шурное прохожденье… голоса, приоткрытая дверь,

не туда! не туда…

неразворотчивость ног… ноты… заплесневевший пюпитр…

не туда!..

дети, они играют на солнечной стороне тумана, дети… поднимают ручонки и опускают их… перебирают ногами…

взгляды — стёкла на чёрном бархате, бархат, вмятый в сугроб, взросление, холод.

дома́, необходимость вернуться.

но — сквозь двумерную плоскость жилищ — многоводье… (кайма из усыпчивых декораций, провал, так: не любя, но любить желая; так: проницая всё глубже, погружаясь в надежде — флажка, упора для ноги, неминуемого старта…; но — чем глубже, тем омерзительнее…, и омерзение — переполняет… и: жалость, жалость, только жалость… заметённая унывная жалость… только — жалость…)

до́ма, необходимость вернуться.

5

цокот когтей, пар. прохрипь дыханья.

сброшена первая маска.

цокот когтей, след, запах, желтозубая щерь клыков,

сброшена вторая маска.

цокот когтей… пар… след… снег… снег… снег…

сброшена третья маска.

(маски зарываются в перья… бьются, вздувая кожу…: сколько их ещё осталось? сколько? сколько… сколько… сколько…

сколько их ещё осталось?…

бедные, бедные маски!)…

6

в ТУДА, и там, где ТУДА — ты. и подходит поезд, ты садишься на поезд, ты уезжаешь.

ты уезжаешь, ты далеко уезжаешь…если — конечно — это — тебе — просто — не — показалось.

необходимость вернуться.

«больницы, железнодорожные переезды, кричащие журавли.

простудная замять: пространство; время, проступающее татуировкой на бледной обмякшей обложке пульса; опепленный напрочь день. день… день… день… ступеньки в колодезную невесомость… несомость дождей…

вы пишете письма, и они ожидаются кем-то со дня на

день, вы пишете письма, и кто-то, изо дня в день — взращивая ожидание до высочайшей ноты — не получает писем, вы пишете письма, и они, минуя предложенный адресат — минуют возникновенье.

вы пишете письма подставив лицо полощущему жару печи, и ваши письма оборачиваются повествованием вымерцавших, погружённых в глубокую ночь утл ей… вы потираете колени, уставшие от избытка тепла, вы выходите во двор, и над вами — над самой вашей головой — пролетают журавли.

вы пишете письма; вы бросаете под плачущую авторучку жёлтые листья берёз и покорные, пропахшие сыростью стебли серебряной лебеды, вы выходите во двор, и тепло, покидая ваши колени — поднимается в высь, поднимается вслед журавлям».

больницы, железнодорожные переезды, кричащие журавли.

пляска зеркал на прохладной забыви земли… длинные поезда…

…«из сложнейшей и обширнейшей конструкции выпал винтик, выпал, и упал в траву.

конструкция хрипнула, заскрипела-заскрежетала, забулькала-зашелестела и начала рассыпаться.

многочисленные детали — наиразличнейших размеров, наиразличнейших назначений — посыпались, кувыркаясь и стукаясь друг об друга, сыпались; падали вниз, причудливо укладываясь окрест первоупавшего винтика, сетовали и жалобно гневались вперебой: они утешали друг друга и укоряли винтик в том, что он лишил их устоявшегося, прочно переплетённого бытия.

«это же отвратительно, — говорили они, — хоть мы и лежим рядом, но не способны на эффективное взаимодействие для какой-нибудь полезной и многотрудной цели!., а

личная жизнь??!..да какая уж тут личная жизнь, если мы потеряли чёткий, установленный свыше порядок размещения и пребывания! мы же теперь — ни то ни сё!..»…

винтику тяжело было всё это слышать: многие из деталей приходились ему родственниками, добрыми товарищами… но он помалкивал, не зная как успокоить, как растолковать…

…он помалкивал и время от времени — виновато и робко поглядывая на своих близких — любовался цветами».

«вот лотошник с товаром, мимо него нельзя вот так: взять и пройти; здесь можно купить то, что больше нигде уже не купишь…нельзя пройти мимо.

— эй, лотошник!..это у тебя — что?

— это… это старая кукла одной девчушки, которая умерла (как девчушка), но зато стала серьёзной и деловой женщиной…

— хм…

— эта кукла умеет смотреть на небо… возьмите, не пожалеете.

— хм… да нет, пожалуй, а это — что?

— о! это скляночка с пылью… с пылью…

— вот как…

— да! замечательная пыль! она собрана на давным-давно позабытой, поросшей репейниками и лопухами дороге.

— и…?

— и?!?! да она же помнит каждую минуту этой дороги, каждую секунду! всё-всё помнит, даже то, что можно было бы — понимаете? — и забыть… берите!

— нет-нет… не стоит… как-нибудь в другой раз… а вот это, вот это — что?

— это? ах! ах! это — обломок кирпича.

— ага…

— очень хорошего кирпича, и обломок — просто замечательный!

— грязноват несколько…

— ерунда!

— нуда… нуда… ну и что он…?…

— да ничего, просто: обломок кирпича.

— просто обломок?

— да.

— и сколько он стоит?

— сто. смешная цена!

— сто?! за обломок кирпича??!

— за замечательный обломок! у-ух, какой…!

— о! да битых кирпичей где угодно навалом! чем он лучше?

— ха! это же очевидно! вы с ним — встретились, понимаете? у вас есть прекрасный шанс подружиться, и даже — чего только не бывает — полюбить друг друга! вот.

— хм…

— правда-правда, ну не идиот же вы отказываться от этого?!

— хм… видите ли, если я отдам вам эти деньги — мне не с чего будет сегодня кушать; я останусь голодный…

— ха! эка невидаль! покушаете в другой раз, как-нибудь потом…ну, как маленький, право.

— да?..

— да! сытость слепит, зачем вам это нужно? а? вы что — хотите быть слепым? хотите НЕ видеть — вовсе! — того, что, не будучи увиденным, — лишает смысла всю прожитую жизнь?…берите! берите, не будьте глупцом!

— хм… наверное, вы-правы… беру.

— завернуть?

— не стоит… вот сюда, в карман, пожалуйста…

— вы — молодец! наведывайтесь, проходя, — не оставляйте вниманием.

— не оставлю…

…мы шли с кирпичом по долгой — в высоких морщинистых тополях — аллее, шли, помалкивали дорогой, и как-то ненарочито — всё более и более — стеснялись боками.

так и жизнь миновала, и ещё одна, и ещё…а мы всё шли, шли, будто бы — уже и беседуя; будто бы: становясь ближе, необходимее, ненаглядней…»

это — неотбеленное полотно это барханы барханы

они звенятся змеятся меняясь местами

барханы-попрыгунчики

ползуны-барханы…

ах караванщик…

милый милый

ох караванщик…

всякое деяние памятует о балансире

всякое сказание начинается с буквы оплетённой дикими травами

караванщик… ох караванщик… сирота-сиротка…

ох караванщик

(волчьих ягод

волчьих берёз -

равновесие

в каждом капкане

равновесие пуль и памяти…

хмури…

замяти…

стыни…

слёз…

равновесие в драной кофточке, приходящее в ночь к тебе -

лёгкой поступью…

чинной мброчью…

синей проседью… -

на коне…

из истерики, льнущей к по́лночи

грузной во́лочью — из груди:

за околицей за прихолмием

за умёртвием — впереди)

ох

караванщик

эй караванщик как горячо под твоей рубахой не уберегли родимый — берегись! берегись! эй

солнышко всё заслепило

(ты не прощён но непрощённый — умеешь прощать

ты по макушку засыпан горячими грудами, которые дала от себя пустыня

но разгребаешь груды иные костлявыми руками ты босой и голый

но весь свет задариваешь шелками почему? откуда?)

ох караванщик — барабанщик на валунах из гладкой смолы ох

кто встретит тебя…?

гремит посуда нарезаны булки и караваи тяжелеют мокрые флаги эй

там — из откуда — но протянуто издалёка -

в там конечно конечно так повёрнуто к лику — лик…

караванщик стоящий на коврике

: теперь — поровну

теперь — равновесие

теперь — заботы

(подмятый подмятый подмятый подмятый подмятый кто?

забывший забывший забывший забывший забывший… кто?

…и даже если ты — распятый а вслед за тем — уже остывший

то всё равно: на всех дорогах ты оставляешь ровный след

всегда: вчера сегодня завтра как колокольный призрак вишни -

подмятый «кто» и «кто» забывший — все одинаковы в тебе)

ух караванщик караванщик ух

как тропа твоя тянется ничуть не теряясь ничуть не теряя взора ох

налегай на палку родимый! упирайся крепче!

всё что стоило потерять — потерянно

всё что стоило найти — блестит у колена

(нет за спиной твоей каравана…

и не было его…

да он и вовсе не нужен…!)

ах!

ах караванщик ох родимый

крепче упирайся налегай налегай на палку ах караванщик

так пустыня: и одно проглотит и другое и третье — и уже не пустыня ах пустыня

ох родимый родимый: ничуть не теряясь не теряя взора

:…вот сюда ногу… теперь — сюда… теперь — сюда… рывок!!! ну а теперь (и это уж — точно) ты и сам (и это уж — точно) ты и сам дойдёшь невозбранно

1

…ближе к ночи мальчик шёл смотреть на дома.

он прогуливался мимо домов; мимо бревенчатых лачуг, мимо громад из кирпича и бетона… и проходя мимо: проходимое — оглядывал, вглядывался напряжённо, парил над.

многоводье… это угадывалось сразу: многоводье…, бесформенно-сумеречная масса, напоминающая студень; волоокая плотная подрагивающая масса с прожилками из багрянца.

многоводье расположилось за домами, за всеми домами сразу… окружило их…

просверкивание электрического света в дырчатых футлярах, где жильё и подобие пребыванья, — сверканье на многоводье (еле заметное, дышащее едва…).

безграничье… мальчик чувствовал, чувствовал: нет явлению этому остановки, нет ни малейшего удержанья: вольное размноженье пределов…

он чувствовал, чувствовал: безграничное многоводье приклонилось, горизонтально схлестнуло напряжённые уши, замерцало желаньем прыжка.

…дома-футляры казались спокойными, они высились, двумерно и строго, напоминая хмурые облинявшие декорации. они были загадочны, но вместе с тем — без всяких прикрас и тайн, очевидны.

мальчик прогуливался, стараясь — гуляючи — быть в некотором отдалении… это не получалось (как же этому получиться?) ему хотелось вблизиться в дома, растормошить их, умолить обернуться.

он заглядывал в окна; трогал стены; рассматривал дома — запрокинув голову — запрокинутыми в предрассветный муар.

не было в многоводье опасности… но удивлялся мальчик: вот оно, со всех сторон, а ничто им не всполошено, не позвано во внимание…

не было в многоводье опасности, но — перемены.

2

по́перву: редкими малыми струйками, вослед — струек плетением, — рассвело.

множеством призрачных ртов, трепеща и благоговея, колыхнулась пыль, ах, пыль! (благоговея!) неслась! неслась! к чему бы ни прижалась — кошечкой-молнией, — всплеск, озарение!

будто бы: мятые пивные банки — возвысились — исстоналисъ утробой — исполнились материнства…побежали!

глаза их наполнились памятью близких огней, и ещё

(да!: и ещё)

будто бы: шевельнулись клочья газет, — оглянувшись, но — смело (ах, смело!) стряхивая с себя татуировки зряшных письмён, шевельнулись, глазасто и горячо, шевельнулись, качая бёдрами и оправляя волосы.

будто бы: лупкая краска заборов, решёток, стеновий — унылье и трепет поправ — загоризонтилась перламутром всецветным; воссияла, всякому даря, всякого разотмевая.

пыль неслась, — искрашивая! — в пронесновеньи своём искрашивая рукава и пунцовые губы иллюзорных владык; ударялась о вдумчивость драных древесных кож; дёргалась и йлясала.

…вздыбилась, нежно прокатываясь в сквозняках, серебристая шерсть домов, мальчик пробирался по переулочьям, скользил вдоль фасадов: прежне, вближаясь… и опушье домов (как лепет!) — лепетало, гладя лицо.

и: лицо к небу поднял; он заплакал, и слёзы — алмазных ключей вереницей — отомкнули чаяния, желанья… зашептал, струновея горлом, — жалобно, непрерывно…

3

и пришли сумерки, они были похожи (и — въяве — похожестью обретали обличье) на сгустелое долготерпивое озеро пыли.

и пришли сумерки: будто б со временем, спящим в карманах: сумерки — заполненье.

и из сумерек — из осени — из земли, — поднялась девочка.

4

дома запели, их пение было нестройным, хриплым чуть….чуть знобящим… (казалось: нотные знаки, розовые и тонколапые, подпрыгивают — хрустальчато, озорливо — на сирых протяжностях подоконников.)

дома пели… они пели о том, что уже давным-давно позабыто (давным-давно…), о том, что помнилось безраздельно и нерушимо, они пели о несбывшемся, но — желанном, чему сбыться пора (пора! ну, пора же…! пора! пора!), они пели, и пение их тёрлось размывной долгой волной о незримую дамбу: размывая, круша…

и — хлынуло ливнеопадьем всеприемлющим многоводье…! многоводье!!!!

ах! — хлынуло — с пустыми мешками за упрямой спиной, с умелыми пальцами чудуна́. (!)

дома запели громче, и смерцались-спелись их голоса где-то у черты стеклянного срыва…; всё громче, громче, ровно звуками норовя овьюжить неподъёмность свою, расцепить цепы фундаментов, распрячь и взлетучить заведомую неподвижность телес!

(мальчик и девочка — прижавшись друг к другу — смотрели, смотрели: скачущие хороводящиеся гирлянды жилищ-светлячков были им милы, причарованны — зрачок к зрачку, приближенны к их мечтам, это — ожидалось! это — звалось! бриллиантовый вихрь преображений: так сразу, но так изначально: из них и с ними!

дома, возвиваясь и обсыпливаясь, в разбросе и утяженьи, — преображались, им больше не было дела до футлярности своего прежнего бытия-небытия, им больше не было дела до глупости определений и насилия попираний, но было, было, было, было, было им дело до всего, что преображалось-цвело вместе с ними.

и вместе, вместе!: насекомые, звери, птицы, деревья и травы, мысли и чувства, минералы и всяческие стихийные явленья, люди и нелюди: преображение! преображение!..так: зацветанье в ином, по-иному, совершенно иначе.

…но, в том промежутке, в котором истаяло ЭТО и не свершилось ТО, — пауза.

5

они стояли на единственном, сверкавшем тускло и осторожно рёбрышке паузы.

мальчик и девочка… — луна и солнце… — ветер и память… -…

и были они одни-одинёшеньки на всём белом и чёрном свете…а когда погас белый свет и высветлился до обесцветья чёрный — остались мальчик и девочка наедине с ЕДИНЫМ, ЕДИНОМУ — вровень, с ЕДИНЫМ — ЕДИНОЕ.

(нечто напоминающее эпилог и являвшееся окончанием романа)

и довелось муравью заночевать в старой консервной банке: муравейник был далеко, а ночь — гораздо короче дороги к нему… вот: довелось…и нагретая за день консервная банка приняла муравья, гостеприимно приподняв шляпу…, звякнув тихонько…

«ну до чего же я маленький…» — подумал муравей, и — гулко гу-гу-кнул. «ну до чего же я крошечный…» — подумал он, и — свернулся калачиком, закрыл глаза.

муравью приснилось, что он вырос до громадных размеров: возвысился над лугами, стал равным всему высокому… а консервная банка — наоборот: умалилась, заменьшилась, обратилась маковым зёрнышком.

и взял Равный Всему Высокому маковое зёрнышко на ладонь — и согрелась ладонь… прижал, осторожно — дыханье утишив — зёрнышко к сердцу — и согрелось сердце… огляделся внимательнее — ещё, ещё ближе… — не смигивая… — ещё… ещё… — и увидел улыбку.

муравей проснулся, муравей похрустел лапками, покрутил головой, зевнул, он осмотрелся окружь себя (ничто не утаилось, ибо было светло)… осмотрелся, и сразу, сразу увидел…..

ещё раз закрыл глаза муравей, и ещё раз открыл… и снова закрыл глаза, и снова — открыл…:ничего не изменилось, по-прежнему было отчётливо видно: ОН ПРОСНУЛСЯ ДОМА.