Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

Потап (Лин)

А повстречались в семьдесят пятом…

Была у меня одна приметная деревушка, на Урале. Ездил я туда на охоту. Считай, каждый отпуск ездил! Поехал и нынче…

Что там в деревушке да как — рассказывать не буду, лишнее. Приехал к ночи, утром — завтрак примяв — на охоту.

Есть там одна чащобинка интересная, — и дышится легко, и зверь бывает, и под ногами на земле мало что в помеху. Я сразу туда направился.

Иду. Зверя нет. Солнышко сверху продирается…Вдруг, справа от меня ломанулись кусты; я даже не заметил, как ружьё-то в руках оказалось! И палец — на курке…

Мужик оттуда вылез. Плюгавенький такой, в дерюжной будто бы рубахе, в штанах каких-то замусоленных… Босиком… А меня трясёт всего: я ж по нему чуть не пальнул!

Мужик сердито на меня посмотрел, да и пошёл куда-то в сторону, ни слова не говоря.

— Ты чего гут… — это я ему крикнул, — ты кто!?!

— Черноярцев. — И на ходу, даже не обернувшись ко мне, добавил: — А ты можешь не представляться. Ты — охотник. У таких фамилии не бывает.

— Не понял… — начал я.

— Цыц, — говорит, — гуляй пока. Зверя тут всё равно сейчас нет, а с тобой я разберусь позже.

И ушмыгнул.

Я подумал: всяких дураков на свете хватает! Пошёл себе дальше.

Живности — ну хоть какой! — и впрямь не встретил, а где-то через часок вышел к муравьиному холму.

Есть там такое место: поляна лесная, небольшая, а посреди поляны — холмик. Муравейников там — видимо-невидимо! Здоровущих! Вся поляна в муравьях. На неё даже ступать боязно — того и гляди сожрут.

Вышел я, значит, глянул, — а там давешний мужик: прямо посерёдке на холмике уселся, и муравьи по нему шлындрают, как по тротуару. Сидит, ножки скрестил, руки на коленях сложил, глаза закрыты — не шелохнётся…

— Эй! Э-гэ-гэй, — кричу, — Черноярцев! Ты что, совсем сбрендил?!! Вали давай оттуда!!

Он глаза-то открыл, на меня глянул… И ты знаешь, Севка, враз холодок какой-то по спине прошёл… даже озноб…

— Эй так эй, — сказал он, — как скажете. Вот сейчас я тобой и займусь, охотничек.

Пальцами, значит, щёлкнул — и все муравьи с него (прямо-таки колоннами!) потянулись вниз. И те, что по полянке кишели, — раздались по сторонам: дорога-тропиночка получилась в моём направлении.

Отродясь я пугливым трясохвостом не был, но тут, как пошёл он на меня — медленно так, задумчиво — будто что помутилось: двустволку с плеча содрал и на него наставил.

Черноярцев хихикнул, остановился и… — запел! Что-то непонятное запел, на подвывание похоже…И тут у меня стали ржаветь стволы, ржаветь — и рассыпаться (может, они и не ржавели — не знаю, но расыпались за несколько секунд, а приклад стал горячим и липким… — бросил я его…)

Подошёл Черноярцев ко мне, за руку взял, посадил на ближнюю замшелую сушину и сам рядом сел,

— Ты что, — спросил он, — всегда голодный, из последней крошки живёшь? Зачем за зверьём рыскаешь?

— Это спорт, — промямлил я, — мне это нравится… Так многие делают!..

— Знаю, что многие, — сказал Черноярцев, — я с тобой сейчас говорю. Многим — свой черёд.

— Что вы от меня хотите? — Тряс-то уже прошёл, а помутнение осталось; ощущение какого-то бреда…

— Ты ведь убийца, — строго сказал Черноярцев, — а тюрьмы-то как — не боишься?

— Убийца — это тот, кто людей убивает! — возразил я.

— Вот й говорю: тюрьмы, значит, не боишься… Значит: людей — ни-ни, а прочую живность — пожалуйста. В ошмётки! Так чтоб кровь — фонтаном!..А по какому праву?

— Человек — венец природы…

— Это тебе кто-то сказал, мальчик, или ты сам придумал? — Он смотрел на меня, как на заплутавшего в степи идиота.

— Да это вообще… везде… — попытался я аргументировать свои позиции. — Закон природы: сильный пожирает слабого.

— Ты — сильный??! — Черноярцев снова захихикал. — Ты мне про силу не говори, а то ведь я могу и медведку позвать, ну, а ружьё-то твоё — тю-тю. А? Хочешь — позову? Он тут, рядом…

Мне стало нехорошо. Я понял: он позовёт, с него станется!.. Вот влип…

Тут Черноярцев уставился на меня… так уставился, будто через глаза — в глубину зашагнул. А потом начал выдавать всю мою биографию, словно анкету заполнял. И то, что семьи нет… и что пить — не пью… и что — инженер, работаю там-то… что читаю мало… что характер добродушный… и т. д. и т. п…Потом говорит:

— Да… Ну и что с тобой делать, терновый венец природы?

Я молчал. А чего тут скажешь…?

— А ну пошли, — говорит. Ухватил меня за руку и поволок в сторону болотца.

Остановились на краю болотца. Я стою, дурак дураком, жду, что будет. Черноярцев хлопнул в ладоши, прислушался, хлопнул ещё раз…Из ельника появился медведь. Здоровый! Я зашарил на поясе, где у меня висел охотничий нож, и обнаружил, что ни пояса, ни — соответственно — ножа на мне уже не было.

Медведь шёл прямо на меня; неспешно шёл. Я стал пятиться. Он идёт — я пячусь, он идёт — я пячусь…, а он — идёт и идёт! Но пятился я недолго: через несколько шагов свалился в болото. Заорал, забарахтался и как-то уж очень быстро стал тонуть.

…Вроде бы я даже утонул, но не было ощущения смерти. Вместо этого — меня закрутило, замотало и началось такое, что это такое я помню до последней чёрточки и по сей день.

Сначала меня обхлестнули яркие (всех цветов!) шелковистые водоросли. Они обмотали всё тело, образовав подобие кокона. Я бился в коконе, пытаясь разорвать, разрушить его, но стенки были прочными, хотя и податливыми, упругими. Потом кокон распался и вынесло меня в ночь, на опушку леса.

Яркая луна. Безветрие. Тёмные, строгие деревья. Тишина…И из тишины — прямо из воздуха, со всех от меня сторон — стали появляться звери и птицы: зайцы, волки, белки, лисы, тетерева, утки… Я уже знал: это — все те, кого я убил за свою недолгую (недолгую, но — жестокую…) жизнь. Появлялись не только убитые мной, но и их отцы, матери, дети, возлюбленные… Столько страдания, боли, тоски, сколько я видел в их глазах — и океан бы в себя не вместил! И это я, я один принёс им беду!

Звери не собирались мне мстить, не собирались меня убивать… Они пришли (все, кто пришёл) посмотреть на меня, взглянуть мне в глаза.

«ГОСПОДИ, — подумал я, — пусть всё, что происходит сейчас со мной, будет смертью!..Да какое у меня, сотворившего всё это, право на жизнь?! Да и какая у меня, подонка, может быть теперь жизнь??!!»

Я катался по земле, плакал, даже выл. Очень многое во мне, о чём я прежде и не задумывался, оказалось перекрученным и смятым.

…Кто-то дотронулся до плеча. Я поднял голову и увидел маленькую, очень милую лису с запёкшейся на боку раной. Лиса посмотрела на меня — внимательно-внимательно — и отбежала в сторону, качнула хвостом. Стало понятно: нужно идти за ней.

Мы шли, очень долго шли… Сначала под ногами была трава… потом — песок… потом — захрустел снег… Мы остановились на обрыве; внизу — насколько хватало глаз — пропасть.

Лиса махнула головой в сторону пропасти и выжидательно посмотрела на меня. Я не шевелился, осознавал… Она махнула головой ещё раз, посмотрела (ласково, грустно…), вздохнула и, повернувшись, ушла…Я перекрестился и прыгнул в пропасть.

…Открыл глаза. По глазам полыхнуло солнце. Возле меня сидел, заунывно бормоча, Черноярцев. Одежда была мокрой, но находились мы уже вдали от болота, — почти что рядом с деревней, где я остановился.

— Черноярцев, — позвал я его, — вы простите меня…

— Меня зовут Михаил. Можно — Миша. И лучше всего — на «ты».

— …Миша, мне сейчас очень плохо…

— Так это-то и хорошо, что сейчас тебе плохо. С днём рождения, милый мой!

— Что это было…?..

— А ты что — всё забыл?

— Нет…

— Ну так и спрашивай не у меня. У себя спрашивай, с собой говори.

Он достал из-за пазухи трубку, уже набитую табаком, коробку спичек. Закурил.

— Миша, что мне сейчас делать?..

— Спи.

Он пыхнул мне в лицо табачным дымом, и я отключился.

…Проснулся уже утром, в избе, где снимал комнату. Местные мужики наткнулись на меня ночью, перенесли в дом, приволокли фельдшера-пенсионера. Фельдшер осмотрел, не нашёл никаких повреждений и посоветовал по пробуждении дать мне водочки.

Водку я пить не стал. И есть не стал, хотя не ел уже давно. Во мне что-то произошло, что-то переменилось, причём настолько, что я чувствовал себя рождённым заново, существом с одним-единственным оглавлением на обложке книги (чистой книги, не тронутой ещё никакими словами…).

Поднялся. Оделся. Пошёл в лес.

Направился я сразу к муравьиному холму. Черноярцева там не оказалось, но зато я увидел и подобрал приклад с брезентовым ремнём (он и теперь висит у меня в пещерке). Потом стал ходить по лесу и звать Мишу.

Нашёл я его к вечеру. Он сидел у реки и, кажется, разговаривал с нею.

— Что мне делать, Миша?

— А что ты хочешь?

— Не знаю… Я знаю только то, что я не хочу всего, что у меня было прежде. Люди живут — так кажется на первый взгляд — ярко и разнообразно, но на самом деле их жизнь бессмысленна, пуста и жестока. Я теперь понял это… Помоги мне!..

— Ты хочешь попробовать, каково это — быть медведем, синицей, змеёй, деревом…? Я могу научить тебя… Не только этому, конечно, но начало твоё — с преобразований форм. Трудно и долго. Хочешь?

— Да. Хочу. Очень хочу!

— Тут есть одно условие, мальчик. Многое дозволено и — одновременно — не позволение в скользящих мирах. Мы идём по тонкому осеннему ледку, и доходит до берега только тот, кто не спускает с берега взгляда, мысли, сердца. Ищущий удовольствия бродить над бездной — бездной, рано или поздно, съедается. Ты понимаешь?

— Да… Теперь — да.

— Я могу подарить тебе многое, но сперва мне нужно понять, что я действительно имею право это сделать. Ясно?

— Да.

— Тогда слушай. Ты останешься сидеть здесь, на берегу, пока не поймёшь в чём смысл жизни.

— Для меня?

— В Бесконечности, Потапушка, для всего бесконечья проявлений, миров и форм смысл жизни один. Вот за ним и отправляйся.

— И мне сидеть здесь?

— Нуда.

— …А если я умру с голоду?

— Значит — не судьба…

И Миша ушёл.

Ну, конечно, я не умер от голода, хотя ослабел изрядно. Миша оставил мне для сидения хорошее место, очень сильное и щедрое, — оно помогло.

Прошло две недели, и когда мой Наставник появился — я уже знал ЭТО. И ещё: я знал, что ЭТО теперь останется со мной навсегда, на все грядущие жизни.

Черноярцев объяснил, как найти его на Арале. Оставалось только: вернуться в Минск, раздать всё то немногое имущество, что у меня было, по знакомым, попрощаться со всеми, собрать рюкзак и — начать новую жизнь.

С тех пор прошло двадцать лет, Севка. О-го-го — каких лет! Да.

… А Миша у меня — частый гость. И для опекаемых моих появление Ткача-праздник. Всегда!

(Лин живёт в Саянских пещерах. Он — Мастер, Мастер изумительный и редкостный. А ещё: лёгкий и крылатый человек. Мы видимся с ним не слишком часто, но всегда — с радостью и взаимным удовольствием!

У Лина мало учеников. Он очень разборчив и привередлив: жить в Саянских катакомбах — не сахар А может быть — и сахар, да только не для всякого.

Лин — солнышко, а солнышко может светить где угодно.)