Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

Лена

Здесь и далее — вперемешку — появляются рассказы о встречах с Мишей других людей. Видите ли…: дороги перекрещивались, проскакивали (и иногда не гасли) искры, судьбы соприкасались друг с другом…

Пусть всё это было редко, мимолётно, но в мимолётности присутствовали и насущность каждого из моментов, и их наполнение (до краешка, под завязку). А иногда и не мимолётно вовсе, но — на всю жизнь.

(Разные люди. Разные времена. Разные события.)

«Я познакомилась с Михаилом Петровичем в 1976 году, в Ленинграде.

В то время у нас с бабушкой (мы жили вдвоём) были затруднительные денежные обстоятельства и мне много приходилось подрабатывать частными уроками (музыка и английский язык). Несколько моих учеников — так получилось — проживали в пригородах; нередко доводилось возвращаться домой к ночи, в последних, замирательно пустых электричках.

Так и в тот вечер. Я вошла в вагон, отряхнула снег, села. В вагоне было пять или шесть человек, а напротив меня, через проход, сидел пожилой мужчина в стареньком коротком пальто. Я ещё заметила, что шнурок на правом его ботинке развязался и как-то длинно, неряшливо стелился по полу, а из кармана пальто торчал засохший обломок чёрного хлеба.

Все, кто был в вагоне, поглядывали на мужчину с брезгливостью, но мне он понравился. Его лицо было удивительным: очень тонкое, одухотворённое, мягкое, но вместе с тем — вымотанное, отяжелевшее.

Я смотрела на него какое-то время, а потом спохватилась: бессовестная, нахально разглядываю человека, без всякого повода с его стороны! Каждый имеет право на уединение, и моя беспардонность может оказаться излишне тягостной и неуместной.

Я отвернулась, стала смотреть в окно.

…Он подсел ко мне минуты через три. Сел тихонько на противостоящую лавку и заговорил.

— Девушка, — сказал он, — я вижу в вашей авоське яблоки… Не могли бы вы дать мне одно?

Меня угостили яблоками в том доме, где я давала урок. Неожиданное обращение было несколько странным, но я охотно предложила этому человеку яблоко. Он взял его, поблагодарил; стал есть вприкуску с чёрным хлебом, который достал из кармана.

И тут на меня накатила волна чуть ли не родственной заботы. Я набралась смелости и осведомилась, не голоден ли он. Выяснилось, что — да. Отдала ему остальные яблоки. Съел. Тогда я набралась ещё большей смелости и спросила, где он будет ночевать. Он сказал, что ещё не знает, где-нибудь…И я (аж дух захватило!) предложила переночевать у нас с бабушкой. Он какое-то время смотрел на меня, потом улыбнулся^и сказал, что согласен, очень рад, что я — прелесть и, наверное, ужин будет очень вкусным.

Мы познакомились. Немного поговорили о вчерашнем сильном морозе, причём разговор о морозе он закончил заявлением, что мне давно пора замуж.

Постепенно, понемногу мне начали примечаться разные необычности в его движениях, манерах, речи… Мелькнуло некоторое сожаление: уж не поторопилась ли я, так решительно и бесповоротно предложив гостеприимство совершенно незнакомому человеку?..

И тут произошла первая несусветица.

В вагон вошёл милиционер. Сначала он прошёл мимо нас, потом вернулся и стал с довольно презрительной настороженностью разглядывать моего спутника. Потребовал документы.

Михаил Петрович поднялся с лавки, ухмыльнулся и, достав из заднего кармана брюк мелко сложенную газету, подал её милиционеру. Тот взял, покрутил газету, развернул… Я с замиранием сердца ждала, что сейчас будет…

— Михаил Петрович Черноярцев…

— Да, это я. Вот фотография, взгляните.

— Взглянем, взглянем… Так… Прописка… Так…

— Ну что?

— Ничего. В порядке документы. Вы бы, товарищ, одевались более пристойно и по сезону…

— Во что могу.

— Возьмите паспорт. С такой девушкой — и чёрте в чём!..

Милиционер сердито развернулся и пошагал дальше по

вагону… Совсем ушёл. Михаил Петрович улыбнулся, засунул газету обратно в карман и сел на место.

Я чувствовала себя как стукнутая самоваром. Помесь фарса и фантасмагории за один раз… А может, это у меня с головой что-нибудь не в порядке?

— Успокойтесь, Леночка, ваша головка и очаровательна и рассудком вовсе не ущербна. Это иллюзия.

— Что?.. — переспросила я.

— Иллюзия. Старшина видел то, что я посчитал для него нужным.

— А я?

— А вы видели газету. Кусочек «Литературки». Подобрал в тамбуре; если проложить под пальто — здо́рово утепляет!

— Я всё равно ничего не понимаю, Михаил Петрович.

Он хмыкнул и вынул из кармана коробку спичек.

— Зажгите одну.

Я открыла коробку, достала спичку и зажгла.

— Хорошо горит? Зажгите ещё одну.

Я зажгла ещё одну.

— Сожмите коробку в кулаке.

Я сжала.

Он дунул — мягко так… — мне в лицо и попросил разжать кулак. Я разжала. Там была пуговица…

— Это иллюзия, гипноз? — спросила я.

— Нет, девочка, не гипноз… Гипноз — это варварство и глупость. Всего лишь — иллюзия…

— Объясните… Пожалуйста!

— Весь мир, Мироздание — иллюзия, Условная Реальность; и эта пуговица, и ты, и я, и поезд, в котором мы едем к Ленинграду, и Ленинград, и всё — иллюзия… Понимаешь?

— Но ведь это вы заставили меня поверить в то, что эта пуговица — спичечная коробка! Да?..

— Нет. Кстати, пуговица от моего пальто. Пришейте мне, пожалуйста, когда будем у вас дома.

— Вы меня не сбивайте! Пуговица — вот она, а вгони спички — мираж, наваждение, гипноз. Вот так!

— Ну-ну, — сказал он и ткнул пальцем в пол.

Я посмотрела, куда он показывает, и увидела на полу две обгорелых спички.

Он поднял их с пола и протянул мне.

— Пуговицу вы мне пришьёте, а спички останутся вам, на память.

Бабушка встретила его поначалу настороженно. Но прошло совсем немного времени, и она чуть ли не влюбилась; выставила все сорта варенья, какие только были у нас в буфете, постелила новую скатерть, достала прикупленную к своему дню рождения копчёную колбасу.

Моя бабушка — в прошлом — историк, кандидат наук, специалист по Древнему Китаю. Михаил Петрович заговорил о Древнем Китае…

То, что он рассказывал, было для меня интересным — и только, бабушка же просто ошалела. Сначала она спорила, потом бросалась в свою комнату листать какие-то книги, рисовала на салфетке иероглифы (Михаил Петрович их поправлял и рисовал в свою очередь)… Кончилось всё тем, что бабушка замолчала и слушала нашего гостя два часа без перерыва, с открытым ртом.

Когда Михаил Петрович пошёл умыться перед сном, бабушка оттащила меня в дальний угол и страшным шёпотом спросила:

— Где ты откопала это чудовище?!

— В электричке… Но почему — чудовище?

— Его же надо под микроскопом в специальном институте изучать! Он такое знает!.. Такое!..

— Да что «такое»… Ну — знает много. Может быть, всю жизнь изучал.

Бабушка посмотрела на меня, как на закоренелую двоечницу, и, махнув рукой, ушла мыть посуду. Из кухни сразу же раздался грохот и звон: что-то разбилось…

Я стала готовить постель нашему гостю.

Вошёл Михаил Петрович. Он ухватил литровую банку с клубничным вареньем, уселся в угловое кресло и стал это варенье лопать, улыбаясь и жмурясь от удовольствия.

— Вы произвели на бабушку большое впечатление, — сказала я.

— А на вас? — Он перестал лопать варенье и, склонив голову набок, посмотрел на меня.

— На меня — тоже…

— Ну-ну, — сказал он и снова принялся уписывать клубнику.

Я закончила стелить постель, объяснила Михаилу Петровичу, где выключать свет, и, пожелав ему спокойной ночи, пошла к двери.

Тут, из кухни, раздался бабушкин вскрик.

Прибежав на кухню, я увидела, что бабушка сильно поранила руку осколком чашки (взволнованная разговором, она умудрилась во время мытья посуды разбить две чашки и блюдце). Судя по всему, она повредила какой-то кровеносный сосуд: из рваной, но маленькой раны лилось очень много крови. Мы обе растерялись… Очень растерялись!..

На кухне появился Михаил Петрович. Он быстро схватил со стола стакан, набрал под краном воды, пошептал в неё и стал лить воду на рану.

Рана затягивалась. Тут же! Михаил Петрович медленно лил из стакана воду, и к тому моменту, как вылилась вся вода, — рана исчезла. Не осталось даже рубца.

Мы с бабушкой оторопело стояли посреди кухни, уставившись на её здоровую, в бледных кровяных разводах руку. Обалдели до такой степени, что даже не догадались сказать «спасибо»…

А потом он вдруг запел (это была одна мелодия, без слов). Откуда-то подул ветер. Запахло лесом, морем… И — резко оборвалось.

Михаил Петрович молча поклонился, поставил стакан на стол, вышел…

…Но самым удивительным оказалось то, что когда мы принялись разбираться на кухне, выяснилось: чашки и блюдце, которые бабушка разбила, — целы и невредимы, на них даже не было ни одной трещины!..

Утром постель нашего гостя оказалась аккуратно застеленной, а его самого уже не было.

Больше всего меня почему-то удручало, что так и не успела пришить к его пальто пуговицу. Пуговица осталась у меня (вместе с двумя обгорелыми спичками).

Михаила Петровича я встречала ещё два раза, и вы знаете, Сева, оба раза, при встрече, вместо «здравствуйте» говорила «спасибо»!

(После той ночи у Лениной бабушки открылся дар целителя. Она снимала — в одно прикосновение — любую боль, а также — очень удачно — лечила сердечные болезни.

А Лена через два месяца вышла замуж. По любви. Взаимной.)