Эта книга об изумительном и прекрасном человеке, Мастере О́ЭМНИ, — Михаиле Петровиче Черноярцеве. Из тех, чьи жизни пересекались с его, сто двенадцатилетней жизнью, — многие воспринимали Черноярцева искажённо, стереотипно-зигзагово: для кого-то он был колдуном или Антихристом, для кого-то — волшебником или Мессией… нежитью… стихийным духом… наваждением… Да только… — не так всё это! не так! Он — другой; он — Обладатель Несказанно-Яркого Сердца, Букетик Солнечных Лучей, сверкающий на ПУТИ… добрый и тёплый человек.
О Михаиле Петровиче — исподволь, втуне — в разное время ходило множество легенд и слухов, обретавших иной раз обличье причудливое… далёкое от ясности-явности, далёкое от понимания…О нём пробовали писать (мне известно о двух таких попытках: в середине 30-х и в начале 50-х годов). Никто не довёл этого до конца, и рукописей тех судьба туманна ныне и неотзывна… Верно, не пришло ещё тогда время.
Я знаком с Черноярцевым семнадцать с половиной лет, и когда — теперь — возникло желание рассказать о нём, — эти семнадцать лет встали передо мной стеной-барьером… Как написать? Каждый фрагмент общения, каждая встреча — потенциальная книга. Потратить же целую жизнь на создание трёхсот-четырёхсоттомной эпопеи не было ни желания, ни сиюминутного хотенья. Да и зачем?.. Старому Мастеру биографы не нужны, но — совершенно другое… совсем-совсем другое.
И тогда я решил (просто представив вас друг другу…) вместо трёхсот-четырёхсот — написать три-четыре небольших книжки; три-четыре полудневниково-мемуарных книжки, пробежав в них — легонько, в одно касание — многое, очень многое… Наверное, кому-то покажется написанное хаотичным, сумбурным (да так оно, верно, и есть), кому-то — туманным (но: я старался писать как можно проще, безыскуснее)… Впрочем: что вышло — то вышло.
…Что вы различите в этом повествовании: странника…? мираж…? друга…? Не знаю… Но — Доброго Пути!
Всеволод Шмаков
(Миша всегда обожал петь. Песенки эти (их писал для него — давным-давно — один человек…) просты и незатейливы, мотив их лёгок и монотонен. Мне они нравятся, всегда нравились, — и одну из них я поставил в самое начало, как эпиграф):
птица села на забор
птица с дыркою в груди
птица села на забор
не сказала ничего
да и что тут говорить
если птица на заборе
и увидеть может всякий
птицу с дыркою в груди
мы стоим перед забором
не умея удивиться
и рассматривая птицу
через дырку на груди:
есть там мы
и нас там нет
есть там вы
и вас там нет
есть леса
и океаны
есть страданье
и любовь…
…но не можем разглядеть:
чья же очередь сидеть
днём и ночью на заборе
с круглой дыркою в груди