Психотерапевт

Полгода спустя

В ДВЕРЬ СТУЧАТ ТАК РОБКО, ЧТО Я ЕДВА СЛЫШУ.

Опускаю книгу на стол из сосны и вытираю внезапно намокшие ладони о джинсы. Я ждала Еву, но все равно ужасно волнуюсь перед встречей. Вдруг она знает?

«Все в порядке, — напоминаю я себе, направляясь к двери. — Она не знает. Благодаря Лорне никто никогда не узнает».

Тело Томаса, лежащее поперек моей груди, было таким тяжелым, что казалось, вот-вот раздавит меня насмерть. Мне удалось повернуть голову вбок, но набрать воздуха в легкие не получалось. Лорну будто парализовало от шока. Она пришла в себя, только когда услышала, что я задыхаюсь. И попыталась стащить с меня Томаса, но ей не хватило сил.

— Меня тащите!

Она поняла, просунула руки мне под плечи и вытянула достаточно, чтобы убрать давление с груди. Дальнейшее я помню как в тумане: полиция, осторожные во­просы, неотложка, потрясенные люди на улице вокруг машин скорой и полиции, с визгом примчавшихся в «Круг». А еще — Ева и Тамсин, которые в изумлении смотрят, как мы с Лорной идем к машине скорой помощи, и понимают: здесь произошло нечто большее, чем смерть Эдварда.

До меня тогда вдруг дошло, что все — не только полиция, но и Лео, Джинни, Дебби и все, кто живет в «Круге», — теперь узнают, как меня провел незнакомец, явившийся в наш дом за полтора месяца до этого.

— Они узнают, — рыдала я, в отчаянии глядя на Лорну, пока мы сидели в скорой и ждали, когда она тронется. — Все узнают, какая я идиотка. Это просто невыносимо.

Лорна нашла мою руку под одеялами, которыми нас плотно укрыли, и пожала ее.

— Все узнают лишь то, что ты зашла попрощаться со мной и Эдвардом и тебя схватил человек, в котором я узнала мужчину, приходившего к вам на вечеринку с соседями, — прошептала она. — Когда в полиции будут спрашивать, только это им и говори. Ничего другого им знать не обязательно — ни им, ни остальным.

Я изумленно смотрела на нее и не могла поверить, что это может быть настолько просто.

— Все будет хорошо, — пообещала она и снова пожала мне руку.

Я поймала спасательный круг, который она мне бросила, и вцепилась в него. Конец истории я пре­вратила в начало и ни разу не упомянула имени Томаса Грейнджера. Он существовал лишь для меня, а остальным совсем не обязательно было знать, как глупо я позволила себя провести. Полиции и всем остальным я говорила только то, что подсказала Лорна: я зашла к ним попрощаться и обнаружила там человека, в котором узнала незнакомца, тайно проникшего к нам на вечеринку. Он держал Эдварда за шею и, прежде чем я успела отреагировать, напал на меня. А когда я пришла в себя, то обнаружила, что привязана к стулу. Кромсая мои волосы, преступник рассказал, что он сын Эдварда и Лорны, что он убил Нину Максвелл и что меня ждет та же судьба. И я уже приготовилась умереть, но Лорна спасла меня.

Всем известна только эта, небольшая часть правды.

Ева выглядит как-то иначе. Концы волос уже не розовые, лицо слегка округлилось.

— Спасибо, что согласилась встретиться, — смущенно говорит она.

Мгновение мы смотрим друг на друга. А потом эмоции берут верх, и я стискиваю ее в объятиях.

— Я так рада тебя видеть, — говорю я, прижимая ее к себе.

— Правда? — спрашивает она дрогнувшим голосом.

— Да, я соскучилась.

— Я тоже. — Она отстраняется и заглядывает мне в лицо. — Как ты?

— Нормально, — отвечаю я. — Понемногу прихожу в себя.

Она кивает, а потом хватает меня за руку.

— Я так перед тобой виновата, — говорит она с отчаянием.

Я хмурюсь:

— Виновата?

— Да. Мне так стыдно. Нам всем стыдно, — говорит она и смущенно улыбается. — Нельзя ли мне где-нибудь присесть? Я беременна, и дорога была дальней.

— О, Ева, как здорово, поздравляю! — говорю я и, обрадованная прекрасной новостью, веду ее на кухню, выдвигаю стул. — Садись, отдыхай, пока я сделаю чай.

Она восхищенно оглядывается по сторонам:

— Как у тебя красиво! Какая замечательная полка с тарелками и какая потрясающая плита — и это что в ней, духовка для хлеба?

Я смеюсь над ее восторженными возгласами и отвечаю:

— Да, для хлеба!

И отворачиваюсь, чтобы наполнить чайник.

— Дом просто очаровательный! Неудивительно, что тебе так трудно было отсюда уехать. А когда ты вселилась обратно?

— Два месяца назад. Сначала пожила у Дебби.

— Представляю, как ты рада, что наконец опять дома.

— Да, здесь я чувствую себя в безопасности.

Она склоняет голову набок и внимательно меня разглядывает.

— Новая прическа. Очень здорово.

— Спасибо, — говорю я и касаюсь волос рукой. — Мне всегда было интересно, как я буду выглядеть с короткой стрижкой. Теперь знаю.

Я не рассказываю Еве, что ненавижу новую прическу и каждый раз, когда смотрю в зеркало, вижу у себя за спиной Томаса Грейнджера с лицом искаженным злобой. Но понемногу я учусь с этим справляться: моргаю и прогоняю его образ. Я не позволю ему вечно портить мне жизнь.

Я смотрю на ее округлившийся животик.

— Когда срок?

— В начале августа.

— Ух ты! Через четыре месяца. Я так за тебя рада. Уилл, наверное, на седьмом небе.

Она смеется:

— О да. Такое впечатление, что он первый мужчина на свете, который станет отцом!

Я достаю из буфета кружки и молоко из холодильника.

— Ну а как там все?

— Не очень, — говорит она, и я киваю, потому что уже знаю об этом от Лео. — Мэри и Тим уже уехали. Они почти сразу выставили дом на продажу — по сниженной цене, и его удалось продать довольно быстро, Тамсин и Коннор тоже скоро уезжают. За ними — мы с Уиллом. Мы стараемся продавать с небольшими промежутками во времени, чтобы это не слишком сильно отразилось на цене. Но все равно, конечно, в деньгах потеряем.

— Мне жаль, что так вышло, — говорю я.

Она ободряюще улыбается.

— Ты же не виновата, — говорит она.

Но она ошибается. Я виновата. Не будь я так доверчива, ничего бы не произошло. От стыда щеки у меня вспыхивают, и я отворачиваюсь, чтобы она не заметила, — завариваю чай.

— Элис, нам всем так стыдно перед тобой. Ведь мы не поверили, что к вам на вечеринку действительно заявился какой-то незнакомец. Но еще ужаснее мы себя чувствуем из-за Оливера. Мы так легко согласились с тем, что убийца — он. Нам очень хотелось верить в то, что убийца пойман и можно дальше жить как ни в чем не бывало. Мы выбрали наиболее простой путь, и теперь с этим очень непросто жить.

Я отношу кружки на стол и сажусь напротив Евы. Хочется сказать что-нибудь, чтобы ее утешить, но я не могу подобрать слов.

— Лео говорит, ты виделась с Лорной, — произносит она, прерывая молчание.

— Да, несколько месяцев назад.

— Как она?

Я чуть раздвигаю губы в улыбке:

— Потихоньку. Живет у сестры в Дорсете, ждет суда.

— Они же будут к ней снисходительны, правда?

— Надеюсь.

Ева пьет чай, а я мысленно опять возвращаюсь в тот день, когда нас с Лорной везли в машине скорой помощи. Она повела себя так отважно и теперь была охвачена эйфорией: ей удалось меня спасти. Бедняжка еще не успела осознать, что Эдварда больше нет и что она убила сына. И что теперь, когда один кошмар позади, вот-вот начнется другой.

Когда мы увиделись в следующий раз, в Дорсете, спустя два месяца, все было иначе. Лорна сидела, сгорбившись в кресле, сестра не отходила от нее ни на шаг. Лорна вся будто съежилась и стала чуть не в два раза меньше. И к тому же лет на десять постарела. Очень тяжело было видеть ее в таком состоянии.

— Оливер покончил с собой из-за того, что я предала его, — прошептала она, глядя на меня сквозь слезы. — Он говорил, что я ему как мать, которой у него никогда не было, а я его предала. И тебя я тоже предала. Джон заставил меня написать тебе письмо.

Я не сразу вспомнила письмо, которое получила якобы от Хелен, — то самое, из-за которого я решила все-таки остаться, хотя уже начинала сомневаться, стоит ли вообще ввязываться в расследование убийства Нины.

Я взяла ее за руку.

— Ничего страшного, — проговорила я.

Тогда она рассказала, как все это началось. Джон еще в раннем детстве легко впадал в одержимость другими людьми: сначала соседской девочкой, потом — кем-то из одноклассников. Учителя и другие родители сначала выразили Лорне свое беспокойство, а потом запретили Джону общаться с их детьми. В пятнадцать лет он зациклился на одной из учительниц. Его вызывали в полицию, чтобы сделать предупреждение, и на допросе выяснилось, что совершенно невинные действия учительницы он расценивал как проявления ответного чувства. Например, учительница иногда распускала волосы, собранные в хвост, позволяя им рассыпаться по плечам, а потом собирала их снова — так вот, он полагал, что это было ее тайное послание лично ему. Лорна и Эдвард обращались за помощью к врачам и психотерапевтам, и у Джона диагностировали навязчивое любовное расстройство. Он подыграл им и заставил всех поверить, что контролирует свое состояние.

Когда Джон учился в университете, Лорна и Эдвард видели его редко. А в 2003 году, после выпуска, сын окончательно исчез из их жизни. Началась война в Персидском заливе, и, поскольку новостей от него не было, родители решили, что Джон ушел в армию. Однажды вечером, тринадцать лет спустя, он вдруг объявился у них дома в Борнмуте. Сказал, что приехал погостить на пару недель, а когда они спросили, служит ли он в армии, сказал, что да, воевал в Ираке. Он очаровал всех соседей, объяснив, что приехал домой в отпуск и хочет построить родителям террасу, о которой они всегда мечтали. Три недели он допоздна работал, а потом вдруг уехал так же внезапно, как и появился, забрав родительскую машину, а свою оставив им.

После того как Лорна дала показания в полиции, террасу в их бывшем доме снесли и обнаружили под ними человеческие останки. Позже в них опознали труп Джастин Бартли.

— Вы не догадывались, зачем Том... — Я спохватилась: — Джон — зачем он строил террасу? — спросила я у Лорны.

Она яростно замотала головой:

— Мы понимали: что-то здесь не так, но ничего подобного и близко предположить не могли. Все время, пока Джон жил у нас, он будто чего-то опасался, не чувствовал себя в безопасности. Стал агрессивным, все время угрожал нам, и мы его боялись. Мы говорили себе, что это последствия службы в Ираке, но в глубине души понимали, что ни в какой армии он не был, а темнота в его душе взялась откуда-то еще. Когда он уехал, мы вздохнули с облегчением, но опасались, что он вернется, и решили перебраться куда-нибудь, где он не сможет нас найти.

Она коснулась рукой нитки жемчуга на шее, и я была рада этому жесту из прежней жизни, свидетельствующему о том, что хоть что-то в ней остается как раньше.

— Мы сообщили соседям, что переезжаем в Девон, а сами отправились в Лондон. На новом месте всем сказали, что наш сын погиб в Ираке. Я знаю, это ужасно — вот так отречься от родного сына, но... — Она осеклась. — И вот как-то утром мы проснулись и обнаружили, что он дожидается нас на заднем дворе.

— И с тех пор вы стали его пленниками?

Она кивнула и повторила ту же историю, которую рассказывала, когда я сидела, привязанная к креслу.

— Он почти всегда находился в спальнях в дальней части дома, и по ночам мы слышали, как он там бродит. Казалось, он вообще никогда не спит. Но часто он будил нас в шесть утра и запирал в комнате на первом этаже, а выпускал только в обед — так мы поняли, что вот в это-то время он и спит. — Она замолчала, словно собираясь с мыслями: — Меня он из дома не выпускал совсем, а Эдварду разрешал выносить мусор и иногда работать в саду, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Он обхватывал мою шею руками, сжимал, пока я не начинала задыхаться, и говорил Эдварду, что задушит меня, если тот вздумает рассказать кому-нибудь о том, что происходит. Нам разрешалось отвечать на звонки в дверь, но он всегда стоял у нас за спиной и слышал каждое слово.

Ее руки опустились на розовое лоскутное одеяло, лежавшее на коленях, и принялись теребить ткань.

— В тот день, когда вы пришли и стали спрашивать про Нину, он все слышал. Я пыталась вас предупредить, пыталась сказать, чтобы вы ему не доверяли, но не могла назвать имени, потому что знала, что он наверняка представился вам не Джоном. Я знала, что он приходил к вам на вечеринку, увидел приглашение в соседском чате. И после того, что он сделал с бедняжкой Ниной, я очень за вас боялась.

По ее щекам покатились слезы, и она поспешно вынула из рукава салфетку.

— Мне показалось, вы сказали, чтобы я никому не доверяла, — проговорила я.

Она промокнула салфеткой глаза.

— Нет, я сказала «Не доверяйте ему». Но он понял, что я вам что-то шепнула, и ужасно разозлился. Я клялась, что ничего вам не говорила, но потом он узнал, что я все-таки что-то сказала, и ударил меня.

— Это он от меня узнал, — сказала я, потрясенная тем, что стала причиной такой жестокости. — Я сказала ему, что вы посоветовали мне никому не доверять. Но, Лорна, по-прежнему есть кое-что, чего я никак не могу понять. Когда я сказала вам и Эдварду, что к нам на вечеринку явился какой-то неизвестный человек, зачем вы сказали, что это вы впустили его в «Круг»? Не лучше ли было отрицать свое знакомство с ним?

— Я так и собиралась сделать, но потом вы сказали, что Лео собирается в полицию, и я запаниковала. Джон стоял рядом и слушал, и я испугалась: если явятся полицейские и начнут всех расспрашивать, он убьет нас за то, что мы его выдали.

Оставалась еще одна загадка, которая не давала мне покоя, но я не была уверена, что Лорна сможет мне ответить.

— Не понимаю, с чего он решил притворяться частным сыщиком, расследующим преступление, которое сам и совершил. По-моему, это ужасно рискованная затея.

— Думаю, ему казалось, что это единственный способ вас зацепить: рассказать вам, что он расследует судебную ошибку, и попросить вас о помощи. Он понятия не имел, что в один прекрасный день вы докопаетесь до истины. Поэтому и решил рискнуть.

— Ну а если бы я всем про него рассказала?

— Видимо, он понимал, что вы этого не сделаете, — сказала она, и я почувствовала, что краснею: ведь он действительно прочитал меня, будто книгу. — И даже если бы вы рассказали, это бы все равно ничего не изменило. Частный сыщик просто исчез бы бесследно. А он нашел бы другой способ добраться до вас, — добавила она.

И я задумалась о том, как он добрался до Нины — возможно, подсунул под дверь карточку, рекламирующую услуги психотерапевта, работающего с психотерапевтами.

— Для него это была игра — манипулировать людьми, заставляя принимать его за того, кем он на самом деле не был. Например, перед нашими соседями в Борн­муте он притворился идеальным сыном, а то, что долгие годы не навещал нас, объяснил тем, что каждый отпуск использовал, чтобы помогать военным сиротам. Он умел очаровывать, и все ему верили. Даже мы с Эдвардом первое время принимали на веру все, что он говорил. — Она помолчала. — Возможно, несмотря на страх перед ним, нам очень не хотелось признавать, что в нашем сыне не осталось ничего хорошего. Но мы не представляли себе, что он способен творить настоящее зло, — пока он не рассказал нам, что убил Нину. Я ненавижу себя за то, что лгала ради него и сказала полиции, будто слышала, как Нина и Оливер ругаются, и будто бы Нина сама призналась мне, что у нее есть любовник. Он грозился убить Эдварда, если я так не сделаю. И к тому же он все равно оставался моим сыном. — У нее задрожали руки. — Не могу поверить в то, что я сделала. Не могу поверить, что убила его.

Я взяла ее руки в свои, чтобы хоть немного утешить.

— Вы спасли мне жизнь, — напомнила я ей. — Вот что вы сделали. Вы спасли мне жизнь. — Я нагнулась и поцеловала ее. — Спасибо вам.

Похоже, этого было недостаточно. Но что можно сказать матери, которая убила родного сына? Которая раз и навсегда перерезала связывающую их пуповину ради того, чтобы спасти жизнь чужому человеку?

Лорна вдруг оживилась и даже выпрямилась.

— Раз я спасла вам жизнь, не могли бы и вы сделать кое-что для меня? — спросила она. — Для меня и для Эдварда, потому что он бы тоже этого хотел.

— Конечно, — ответила я. — Что угодно.

— Живите, — сказала она и, когда я посмотрела на нее с недоумением, объяснила: — Живите ту жизнь, которая вам дана. Последние двадцать лет вы жили прошлым. А теперь впереди у вас целая жизнь. Не позволяйте чувству вины поглотить вас без остатка. Людям свойственно ошибаться.

Да, но ошибки некоторых гораздо страшнее. Я могу придумывать себе сколько угодно оправданий. Несмотря на психотерапию, я так и не смогла оправиться после того, как убила родителей и сестру. Я умоляла дать мне тюремный срок, но суд этого не сделал, лишив меня возможности отбыть наказание, которого я так жаждала. С тех пор я стала наказывать себя сама. В Харлстоне все знали мою историю и объединились, чтобы не позволить мне погрузиться в бездну отчаяния. Уехав оттуда, я осталась без «группы поддержки». Зато теперь у меня был Лео, единственный человек, которому я верила и считала, что между нами не должно быть никаких секретов. Он знал все, включая то, как я терзалась из-за того, что так и не понесла наказания. А я, обнаружив, что он отсидел срок в тюрьме, не смогла его простить — не из-за того, что у него обнаружилось преступное прошлое, а потому, что я ему… позавидовала. Позавидовала, что ему дали возможность расплатиться за то, что он сделал, а потом жить дальше, в то время как сама я застряла в прошлом. Потрясенная тем, что он не рассказал мне о Нине, я совсем растерялась — и доверилась единственному человеку, который показался мне надежным как скала. Произошло это после того, когда подозрительность, вызванная предупреждением Лорны, омрачила дружбу со всеми, кто меня окружал. Однако единственное, в чем я по-настоящему могу обвинить Томаса Грейнджера, это страх, который он внушил мне своими ночными посещениями. Во всем остальном я невольно подыгрывала ему сама, как плохой игрок в карты.

Мы с Евой болтаем еще немного. Все почти как раньше, но не совсем. И это нормально, я знаю, что как раньше уже никогда не будет — ведь всей правды я ей так и не рассказала. То же самое с Лео: я по-прежнему с ним иногда вижусь, мы по-прежнему друзья, и он дал мне понять, что хотел бы ко мне вернуться. Но как я могу это допустить, ведь у меня есть от него тайны, а я сама когда-то не смогла его простить, потому что у него были тайны от меня.

Иногда мне кажется, он знает о том, что произошло, гораздо больше, чем я ему рассказала. В прошлый раз, когда он был здесь, он взял меня за руки и притянул к себе.

— Я бы никогда не стал тебя осуждать, — мягко произнес он. — Я бы не смог — после того, что сам скрывал от тебя.

Мы с Евой еще раз обнимаемся на прощанье, и она уходит, пообещав позвонить, когда малыш родится.

— Тамсин очень хотела с тобой повидаться, — говорит она, и мне так жаль, что я не могу рассказать ей, в каком огромном долгу я перед Тамсин, ведь если бы она не сообщила мне о том, что у Оливера не было сестры, меня бы, скорее всего, уже не было в живых. Я уверена, что Томас планировал убить меня в тот день, чтобы не дать уехать из «Круга». Он бы под каким-нибудь предлогом повел меня наверх, и меня постигла бы та же участь, что и Нину, Марион и Джастин.

— Я с радостью, — совершенно искренне отвечаю я, хотя и не уверена, что это когда-нибудь произойдет. — Передавай ей привет.

Медленно возвращаюсь в кухню. Не так-то просто выполнять просьбу Лорны, но я рада, что согласилась увидеться с Евой. Я сажусь за стол, довольная, что можно продолжить чтение, и вдруг задумываюсь. Скоро позвонит Лео, будет спрашивать, как все прошло. Сегодня я уже сделала большой шаг — возможно, пора сделать еще один и наконец рассказать ему всю правду о человеке, который в тот вечер пробрался к нам на праздник?

Правду, только правду и ничего, кроме правды.