Птички в клетках (сборник рассказов)

Единственное лекарство

Перевод И.Бернштейн

Два года назад, окончив интернатуру в клинике, я в ожидании стипендии для дальнейших занятий подрядился на месяц замещать уезжавшего в отпуск деревенского врача.

Когда я к нему явился, он включил настольную лампу, направил свет мне в лицо и спросил грубым голосом, будто держа недожеванный клок сена во рту:

— Ваш возраст, позвольте узнать? Женаты? Охотитесь? То есть какую школу кончали?

И принялся размашисто выдвигать и со стуком задвигать обратно ящики письменного стола, а потом нажал кнопку, вызвал медсестру и дал ей какое-то распоряжение насчет лошади. После этого он, пригнувшись в кресле, стал постукивать воображаемым арапником по жестяной корзинке для бумаг, отбивая темп неторопливой рыси. Вид у него был нисколько не заинтересованный.

— Да нет, — брезгливо произнес он, возвышаясь в седле. — Нам эти ваши новомодные измышления ни к чему. Здесь участок особенный. Тот, кого я оставлю вместо себя, в первую голову должен быть джентльменом. Можете пичкать всех и вся пенициллином и сульфидином. Можете хоть целый приход засадить в кислородную палатку и каждому накачать в кровь американских наркотиков, знаю я теперешние методы; но поверьте моему сорокалетнему опыту, джентльмен — это главное. Выпить не хотите? Вы знакомы с Фобхемами?

Он произнес это имя тоном человека, вдруг облачившегося в придворное платье, и так высоко задрал голову, что показал мне глубины мясистого носа и низ подбородка. Изменчивый человек был доктор Рэй: что ни фраза, то новое обличье. Но после двух рюмок виски он стабилизировался. Изнутри на лицо излилась густая краска стыда, пропитала разбухшие уши и стекла по шее за воротник. Жесты стали доверительными, одна ладонь легла мне на плечо, голос понизился, и если в одном глазу голубой пилюлей блеснула твердая житейская мудрость, зато другой опасливо заслезился насущной заботой.

— Дело сводится вот к чему, дружище, — сказал он, презирая сам себя. — В приемную ломится полдеревни: кто палец порезал и собрался от этого помирать, кто грозится написать в министерство здравоохранения жалобу, почему, мол, не выдаешь бесплатно бандажи и костыли… Ну, как всюду. Работа и работа. Понятно? Так вот, забудьте все это. Важно совсем другое.

— Что же? — заинтересовался я.

— Сейчас услышите, — уже резче ответил он. — Единственные, кто здесь имеет значение, — это пятнадцать семейств частных пациентов. Они — источник дохода. Я тут кормлюсь от них, можно сказать, всю жизнь и нужды не знаю. Мне важно, чтобы вы не напортили. С ними надо постоянно быть начеку: поступил вызов — и сразу едешь. Я не могу допустить, чтобы кто-то портил мне практику разной новомодной дребеденью.

— Просто не могу себе этого позволить, если честно сказать, — объяснил он, отступил на шаг, широко разинул рот и стал ощупывать свои скулы.

— По-моему, вы человек подходящий, — заключил он. — Еще рюмку? Здесь у нас только три недуга: бридж, лошади и семейная жизнь. (Вы не женаты? Рад слышать.) И одно-единственное лекарство: такт. Ну да все равно, — сказал он. — Сейчас август. Все в разъезде.

В тот август окрестные парки словно покоились под стеклом. Деревенские коттеджи распушились, как куры на солнце; а большие загородные дома степенно лоснились. Воздух узорными фестонами свисал со столетних деревьев. Объезжая больных, я попадал из одного тропического сада в другой. Мужчины, похожие на фазанов, выезжали в охотничьих дрожках из старинных усадеб; голоса их жен взрывались залпами, напоминающими гогот вспугнутой дичи. Большие, умудренные форели, живущие в реках, как рантье на проценты с капитала, были неизменно к услугам нервных, взвинченных рыболовов, располагавшихся по живописным берегам. Над полями стоял теплый, хлебный дух жатвы, в пивных пахло розами, шерстяным ворсом и табачным дымом. Пятнадцать семейств таились за стенами своих усадеб XVIII века. Там миссис Глюк приказывала подсадить еще жимолости, чтобы на будущий год заглядывала во все спальни; здесь старый адмирал гнул спину над своими любимыми головоломками, а молодые Хукхемы отдыхали по уикендам после восхождения к столичным высотам кабинета министров. В двух милях оттуда лорд Фобхем, обутый в кеды, сдавал флигель за баснословную цену и коротал вечера, накачиваясь джином на пару с мистером Кэлверли, интеллигентным алкоголиком, который, как мне вскоре стало известно, то и дело терял что-нибудь из одежды и по очереди ночевал, без ведома и согласия хозяев, у всех своих соседей. В доме с араукариями сидела усатая миссис Люк и мирно пережевывала фамильное состояние. В Апли обитал финансист Хикс, который как-то отстрелил голову каменному пеликану у себя на воротах; а в бывшей мельнице на краю заливного луга гнездилась, как куропатка, трижды разведенная миссис Скарборо (Пэнси) Флинн и ловила чутким ухом звуки мужских голосов. И наконец, были еще супруги Басильеро, привезшие с собой в деревню шик лондонского отеля — даже иссиня-бритая физиономия Джока Басильеро казалась вырезанной из куска ковровой дорожки, какие устилают гостиничные коридоры под лампами дневного света.

Я так описываю тот август, что может создаться впечатление пышности вполне тропической, в действительности же это был один из самых холодных августов за многие годы. В деревне свирепствовал грипп. Тропической была только жизнь тех пятнадцати семейств. На определенной стадии цивилизации происходит разогрев до прямо-таки таитянских температур, хоть бери и пересаживай из наших умеренных широт куда-нибудь в знойный климат; недаром среди пятнадцати семейств ходили разговоры об эмиграции на Ямайку. С этими тропическими тенденциями я столкнулся почти что сразу.

Спустя несколько дней после моего водворения на месте доктора Рэя у Хиксов принимали гостей. Я узнал об этом, потому что поздно ночью ко мне в кабинет явился, поддерживаемый друзьями, мистер Кэлверли с рассеченной головой. Среди сопровождавших была миссис Басильеро.

— Что это вы учинили? — спросил я, обрабатывая рану.

Мистер Кэлверли был в одной рубашке без воротничка, и от него сильно пахло плющом. Он оказался курчавым брюнетом с симпатичным, беспомощным, зверским выражением лица.

— На него водосточный желоб свалился, — ответила одна из женщин. — Рана не глубокая? Опасности нет? Бедняга Томми. Это он карабкался к Пэнси Флинн.

Сочувствие задело мистера Кэлверли за живое. Он вскочил, выбив у меня из рук перевязочные материалы, и с криком "Убью!" отогнал всю компанию к дверям.

Финансист Хикс (живое доказательство того, что общество еще имеет большие резервы экономии; он, например, с успехом экономил на гласных) умиротворяюще произнес:

— Сдтье, Томми, и змлчите. Смтрите, Рэй не прдает знчения.

— Это не Рэй, — возразили ему. — Рэй уехал отдыхать.

— Гспди! Нм тлько не хвтало шрлтанов! — всполошился Хикс.

Я усадил Кэлверли обратно в кресло.

— Да он не всх отравит! На гсдарственном жлванье? Нет?

Кэлверли снизу заглянул мне в лицо с нежной, доверительной улыбкой людоеда.

— Убью, — пообещал он приятным, культурным голосом.

У двери миссис Басильеро громко обсуждала интимные подробности супружеской жизни каких-то Пипа и Дотти.

Утром на ковре в приемной я нашел галстук Тома Кэлверли.

В последующие сутки или двое до меня урывками доходили все новые сведения о сборище у Хиксов. Кэлверли взобрался по увитой плющом стене чуть не до самого верха. Хикс высадил ногой окно у себя в гостиной. Два или три автомобиля попали в механическую мастерскую для выправления вмятин. А леди Фобхем, к которой я был вызван, искупалась в фонтане перед домом.

А потом позвонили от Басильеро. Я объезжал больных на участке, и вызов догонял меня из дома в дом. Попал я к ним только в половине первого. Мне было передано, что у мистера Басильеро "опять припадок".

Чета Басильеро проживала в доме постройки 1740 года. Переступив порог, я прежде всего заметил портреты прославленных лошадей прошлого, все в медалях, и повсюду много белого с позолотой — типичный интерьер той эпохи. Слуга-испанец ввел меня в просторный холл, где против двери кипело морское сражение во всю стену — большое полотно в золотой раме, все кудрявившееся мелкими вздутыми волнами, облачками, парусами и походившее поэтому на серо-лиловую завитую прическу хозяйки. Миссис Басильеро вышла ко мне одетая, как у них полагается за городом, в костюм из твида, но только редкостного песочного оттенка. На ходу она нарочито вихляла бедрами — такой походке обучали светских барышень во времена ее молодости — и умело, еле заметно, подмигивала одним глазом. Росту она была маленького, с тонкими руками и ногами, квадратным подбородком и узким тазом подростка.

— Мне звонили в приемную… — начал было я.

У миссис Басильеро оказался приятный голос и в противоположность ему неприятные, капризные, игривые манеры, характерные для кокеток ее поколения.

— Я же вызывала Рэя.

— Рэй уехал отдыхать.

— Это нож в спину. Нас всегда пользует Рэй.

Она разглядывала меня фиалковыми глазами, словно прикидывала, нельзя ли со мной все же как-то договориться и вернуть Рэя, может быть, предложить мне пари, что стоит ей только захотеть, и он сам к ней примчится, хоть с того края земли.

— Вы ездите в его автомобиле, — с укоризной сказала она. — А он обещал, что одолжит его мне.

И посмотрела искоса, как я это воспринял.

Я ответил, что участковому врачу полагается машина.

Миссис Басильеро слегка дернула головой и повела одной бровью: я успешно парировал ее выпад.

— А жаль, — вздохнула она.

— Что с мистером Басильеро? — участливо спросил я. — Я очень сожалею о его нездоровье. Могу я его видеть?

Миссис Басильеро задумчиво хмыкнула, глядя мне прямо в глаза. Потом еще раз дернула головой, как бы отряхиваясь от досадных неприятностей; неприятности — это был я.

— Я звонила, чтобы пригласить Рэя к обеду, — сказала она. — Упустила из виду, что он уехал. — И снова попробовала со мной сторговаться: — Может, вы останетесь?

— Но мне сообщили, что у мистера Басильеро был приступ.

— Был, — подтвердила миссис Басильеро. — Он потерял голос. Не может говорить. — Ее прямой взгляд искусно затуманился, взывая к состраданию.

— Мне надо посмотреть ему горло, — сказал я.

Тут она вдруг по-мужски захохотала.

— Пожалуйста, если вам угодно. Вы не поняли. Какая досада, что нет Рэя! Он не может говорить в том смысле, что не хочет. Мы с ним не разговариваем. Поругались после того вечера у Хиксов. По-моему, вы должны остаться обедать. А то некому перепасовывать. Все разъехались. Мы всегда вызываем Рэя, когда у мужа пропадает голос. Останетесь? Я пока отведу вас к нему.

Она пошла вперед, выступая как кошка, и я двинулся вслед за нею.

— Посмотрите ему горло, доктор, — громко сказала она, распахивая дверь кабинета.

Мистер Басильеро оказался тоже небольшого роста. Когда я вошел, он разглядывал свои рыболовные снасти и не поднял головы мне навстречу.

— Чертовски вам рад, доктор, — буркнул он. — У нас опять нелады.

— Это грустно, — посочувствовал я ему.

Тут мистер Басильеро поднял голову и спросил:

— Вы кто?

Такт, вспомнил я, единственное лекарство — это такт. И я не стал ему объяснять, что меня вызвала его супруга. Басильеро был из тех смуглых красавцев мужчин, у которых красота кривит лицо на одну сторону, словно гримаса боли. Лет около сорока пяти, он, однако, казался уже слегка усохшим внутри своей кричаще пестрой одежды — на нем был лиловый пиджак в крупную зеленую клетку, — и благодаря такому камуфляжу он в любой богато обставленной комнате становился практически невидим. Лицо его последние двадцать пять лет украшали две выпуклых сизых щеки. Как я узнал впоследствии, мистер Басильеро прошел суровый курс лечения от алкоголизма и в результате туговато соображал.

Я скоро убедился, что главную его заботу в жизни составляло переодевание. Он с утра до ночи следил, чтобы его костюм соответствовал требованиям момента, хотя что это за момент, он не помнил. "Пойду, пожалуй, переоденусь" — была его постоянная присказка. Или: "Сейчас сменю сапоги и съезжу в деревню".

Мистер Басильеро разглядывал мой поношенный серый костюм.

— Миссис Басильеро любезно пригласила меня к обеду, — сообщил я ему.

— Обычно мы зовем Рэя, — сказал он. — Для пере-пасовки. Разбирается в женщинах. Найдет выход из любого затруднения. Она, — мистер Басильеро бесстрастно указал пальцем на дверь, — должен вас предупредить, потеряла голос. Не может говорить.

— Сыроватая погода для августа, — сказал я.

— Да. Я утром надевал теплый плащ, — согласился он. — А впору бы и пальто, по такому холоду. Когда не отвечают, трудно поддерживать застольную беседу. А надо, у нас испанская прислуга. — Произнеся такую длинную речь и до конца исчерпав свой запас слов, Басильеро умолк. Мы сидели с ним и молча разглядывали серебряную фигурку собаки у него на столе. Спасение пришло в образе одного из испанцев, объявившего, что кушать подано.

Мы перешли в столовую, такую высокую и просторную, что супруги Басильеро были в ней как две актинии, приросшие ко дну аквариума. Я же, наоборот, чувствовал, что неприятным образом вырастаю все выше и выше; мне и без того было достаточно неловко, а тут еще этот страх, как бы, зазевавшись, не ткнуться макушкой в потолок.

— Если вы попросите мужа, уверена, что он даст вам чего-нибудь выпить, — сказала миссис Басильеро, когда мы уселись.

— Не побеспокоите ли ее, чтобы передала сюда хлеб, — обратился ко мне мистер Басильеро. — Эта испанская прислуга вечно что-нибудь да упустит.

Я был подсоединен к ним, как телефонный шнур. Поворачиваясь у себя на стуле из стороны в сторону, я как бы принимал реплику и проводил ее дальше, принимал другую и проводил обратно. Таким способом я уведомил мистера Басильеро, что его жена вечерним поездом уезжает в Лондон, а ее поставил в известность о том, что ее муж намерен отбыть в Шотландию. Мистер Басильеро выразил мне негодование по поводу того, что в котлетах оказалась "какая-то испанская гадость", а миссис Басильеро задала мне вопрос: если бы я только что купил новую газонокосилку, разве я допустил бы, чтобы она мокла под дождем, при том что сейчас на все такие цены? А я сидел и старался не возвышаться. Но вот наконец речь зашла на безопасную, как я полагал, тему: о погоде. Я уже говорил, что стоял холодный август. В доме Басильеро было включено отопление. Мистер Басильеро заметно оживился, поскольку мы коснулись его любимого, вернее, единственно интересующего его предмета.

— Думал утром надеть рубаху потеплее, — сказал он. — Ни одной теплой рубахи в моем комоде.

Если говорить оба Басильеро и не могли, зато они могли, разумеется, слышать.

— Я полагаю, доктор, — заметила на это миссис Басильеро, — что вы, не найдя рубашку у себя в комнате, идете в бельевую или на худой конец спрашиваете у горничной?

А мистер Басильеро возразил мне, что, конечно, в хорошо поставленном доме, в каком, по-видимому, живу я, для каждой вещи есть свое место и не приходится чуть что переворачивать все вверх дном. К тому же, добавил он, у меня горничные небось говорят по-английски.

Ведя застольную беседу, мистер Басильеро обращался к солонке на своем конце стола, а миссис Басильеро рассматривала огромный портрет лошади по кличке Бендиго, победившей на Юбилейных Скачках в восьмидесятые годы прошлого века.

В ответ на эти слова мужа миссис Басильеро сказала:

— Вы, доктор, несомненно, владеете иностранными языками?

Купидончики на потолке так и манили меня вверх. Я сделал усилие и спустился с высоты к вопросу о погоде.

— Вот и опять тучи собираются, — произнес я.

Но попытка моя оказалась безуспешной.

— И вам, конечно, не приходит в голову носить летом теплые рубашки, — продолжала свое миссис Басильеро. — Вы надеваете летнее пальто.

— У меня его нет, — сказал я.

— Что, что? — не понял мистер Басильеро.

Я передал свои слова на тот конец стола.

— Боже правый! — воскликнул он.

— Вы его потеряли? — с живым интересом осведомилась миссис Басильеро.

— У вас его кто-то похитил? — предположил мистер Басильеро.

На минуту супруги почти объединились. Они даже обменялись взглядами, чтобы тут же снова посмотреть в разные стороны.

— Да нет. Просто у меня нет летнего пальто.

Мистер Басильеро, как больной в подушки, снова погрузился в свою страдальческую красоту. И посмотрел на меня с полнейшим недоверием.

— Я думал, вы скажете, у вас его кто-то унес, — горько сказал он. — Мое вот надел Том Кэлверли, когда мы были в субботу у Хиксов. А я надел его. Что ж еще оставалось.

— Мужчины — удивительные люди, — заметила его супруга. — Вы, например, немногим выше, чем мой муж, однако же уверена, вам бы никогда в голову не пришло уехать домой в пальто Тома Кэлверли. В нем же добрых шесть с половиной футов. Представляете, пальто до пят. Как на полюсе. Выбрали бы себе по росту. Даже если ехали из гостей.

— Кэлверли надел мое, а я — его. По справедливости, — постарался убедить меня Басильеро.

— Тем более ночью холодно, — посочувствовал я.

— В третьем часу ночи, — уточнил он.

— Я вижу, вы не на моей стороне, — произнесла миссис Басильеро и тряхнула лиловыми кудрями.

— Из гостей лично я мог бы приехать и в норковом манто, — заверил я ее и даже не побоялся приврать: — Был один раз со мной такой случай.

И с надеждой поглядел направо и налево: не полегчало ли им?

Миссис Басильеро была дама бойкая, но без чувства юмора; шутки про норковое манто она не оценила.

— Какой странный поступок, — холодно заметила она.

Мистера Басильеро мое признание тоже покоробило: спутав женскую одежду с мужской, я оскорбил в нем специалиста. Он снова, так сказать, отключился и забормотал что-то себе под нос.

А миссис Басильеро резко и язвительно произнесла:

— Надеюсь, вы его возвратили?

— Конечно, — ответил я.

— По моему глубокому убеждению, если сознательно взял чью-то вещь, надо ее возвратить, вы не согласны? Или, может быть, я не права? Не знаю, как считается у мужчин. Представьте, это долгополое пальто Тома Кэлверли все еще висит у нас в стенном шкафу. Вы, наверно, заметили.

Но я не люблю, когда мне мешают острить. Поэтому я продолжал:

— Сначала-то я думал его продать.

Басильеро встрепенулся. Его сизые щеки побагровели.

— Он его продал! — воскликнул он.

— Нет, нет, — попытался я унять хозяина дома. — Это я рассказываю миссис Басильеро про норковое манто, которое как-то надел по ошибке.

— Ну, — грозно промолвил он, — если Том Кэлверли продал мое пальто…

У мистера Басильеро просто не было слов. На меня он смотрел подозрительно — должно быть, считал, что я норовлю отвлечь его с занятых позиций.

— Надел мое пальто, и не хватает порядочности вернуть, — укоризненно сказал он мне.

И, распалясь, прибавил:

— Не хватает смелости. Струсил.

За столом воцарилось затяжное молчание. На противоположных его концах супруги Басильеро погрузились каждый в свои воспоминания о вечере у Хиксов. Первым заговорил он, его голос словно бы донесся из трехсуточной дали:

— И правильно сделал, что струсил.

Он покосился на небо за окном, потом осмотрел свой пиджак, верно подумывая, не пора ли переодеться.

— Знает ведь, что лежало у него в кармане.

Миссис Басильеро на миг втянула голову в плечи.

Но тут же встала со словами:

— Не перейти ли нам в другую комнату пить кофе?

И пошла вперед, сама распахнув перед собой дверь. Басильеро меня задержал.

— У вас есть жена, доктор? — спросил он.

— Нет.

— И у Рэя нет, — сказал он с сокрушенным видом, словно по прихоти судьбы оказался единственным женатым мужчиной на белом свете.

— Вы идете? — позвала миссис Басильеро.

— Может, невеста есть? — с новой надеждой осведомился Басильеро.

— И невесты нет.

— Ну, все равно, — сказал он, поразмыслив. — Человек надевает ваше пальто, так? Вы надеваете его пальто. Правильно? А у него в кармане лежат перчатки вашей жены. Как тут надо поступить? То есть в каком вы оказываетесь положении?.. Вот у вас научный склад ума. Объясните мне. Что? Вот то-то.

В гостиной миссис Басильеро разливала кофе, скрестив тонкие ноги-ножницы. Одно пронзительное колено заговорщицки выглядывало у нее из-под юбки.

— Сядьте, сделайте милость, у вас такой неустойчивый вид, — сказала она, передавая мне чашку.

Потом налила кофе мужу и, отдав, повернулась к нему спиной.

— Нет, в самом деле, у меня такое впечатление, — горячо заговорила она, обращаясь ко мне, — право же, такое впечатление, что мужчины — удивительные люди. Подумать только, какими они стали скромниками за последние двести лет. Когда-то они наряжались для женщин, чтобы нравиться, причесывались, красились, не жалели времени. А теперь все совершенно наоборот. По-моему, очень даже трогательно, что вы от всего этого отказались. Такие стали все серенькие, незаметные. Одеваетесь вот одинаково, не можете даже отличить свою одежду от чужой.

Она замолчала, надвигаясь на меня лицом и неумолимым коленом. И вдруг совершенно переменила тон, будто снова решила попробовать со мной договориться:

— После двух-трех коктейлей, когда один глаз не сводишь с соседа, который лезет с любезностями, а другим ищешь, куда бы положить перчатки, разве разберешь, где чье пальто? Суешь куда попало. Они все одинаковые. Муж, не муж — никакой разницы.

При этих словах она опять еле заметно подмигнула многоопытным фиалковым глазом, как бы говоря: "Вот вам по крайней мере версия, которую вы можете всучить моему мужу".

Я понял, что настал критический момент. Вот когда доктор Рэй не растерялся бы и применил свое единственное лекарство! Как бы он взялся за дело? Может быть, заговорил бы зубы мужу анекдотом про портных, лошадей или рыболовов? Или увлек бы жену великосветским кроссвордом из родословной лорда Фобхема? Но я был так не подготовлен к такого рода деятельности, что вместо этого стал, как говорится, докапываться до истины и выяснять, что было на самом деле. Так мы добрались до ночной сцены в моем кабинете после приема у Хиксов. Кто у меня был? Кто во что был одет? Я стал перебирать всех присутствовавших и ясно представил себе Тома Кэлверли, сидящего в кресле.

— Господи! — воскликнул я. — Сейчас только вспомнил. Ведь Кэлверли в ту ночь приехал ко мне без пальто. Собственно, на нем и пиджака даже не было.

Я не имел понятия, какие отношения у миссис Басильеро с Томом Кэлверли; но она вдруг вытаращила глаза, словно ей открылись картины, ни мне, ни ее мужу неведомые. Она была так потрясена, что даже не подмигнула.

— Вот как, — проговорила она. — Выходит, по-вашему, он вовсе и не надевал пальто моего мужа?

— Или успел его где-то оставить, — брякнул я еще того бестактнее.

Она посмотрела на меня с любопытством естествоиспытателя, наблюдающего редчайший феномен — человека, который не способен держать язык за зубами, даже если их склеить. Потом опять легонько дернула головой и в первый раз обратилась прямо к мужу:

— Понятно, почему он его не вернул. Оно осталось у Пэнси Флинн…

Это имя она так выговорила, словно расстреляла из пулемета.

— Не в первый раз твоему пальто там бывать, мой дорогой, — развила она успех. — Само, должно быть, забрело, оно дорогу знает.

На лице Басильеро выразилось изумление человека, с которым вдруг ни с того ни с сего снова заговорила собственная жена. Он ушам своим не поверил. И только потом до него постепенно дошел смысл ее намека. Он уже собрался было открыть по жене ответный огонь, у него даже руки нервно задергались; но, по-видимому, он счел, что для супружеских сарказмов не так одет, и ограничился тем, что оттянул вниз концы жилета, отчего выбился кверху воротничок рубашки.

И тут меня посетила единственная за все время обеда разумная мысль.

— Я буду проезжать мимо, — я не уточнил, мимо чего, — по дороге домой. Могу зайти за вашим пальто, мистер Басильеро. Кстати сказать, я могу, если хотите, прихватить пальто мистера Кэлверли и произвести обмен. А вечером завезу вам ваше.

Я перевел взгляд с мужа на жену и убедился, что, наломав поначалу дров, могу теперь торжествовать первую победу: оба Басильеро казались слегка растерянными, как люди, у которых из рук уплывает вполне подходящий предмет семейной ссоры. Мистер Басильеро, хоть и не сразу, вынужден был признать, что ему не на что сердиться; миссис Басильеро хоть и недоверчиво, но пошла на заключение мира. И вот они уже заспорили о том, кто из них уезжает в Лондон, а кто в Шотландию, и когда именно. В конце концов, неизбежно для этой пары, все уперлось в их основную семейную проблему: он не мог отправиться в Шотландию — и вообще куда бы то ни было, — так как не решил еще, в каком пальто ехать; а она не могла строить планы, не зная намерений мужа.

Приятно делать людям добро. Отъезжая от дома Басильеро с пальто Тома Кэлверли на сиденье, я испытывал уверенность, что доктор Рэй меня бы похвалил. Я послужил им телефоном, спровоцировал бурное объяснение, а потом применил "единственное лекарство". Пальто Кэлверли, точно его бестелесный призрак, мешковато развалилось рядом со мной. Долгополое, тускло-серое в елочку, в не очень-то хорошем состоянии — воротник засален, запятнан следами личной жизни владельца; у карманов вытерто, вторая пуговица сверху повисла на ниточке. Где его только не бросали, в чьих шкафах оно не болталось, кто его только не доставлял обратно хозяину. И пропитано небось алкогольным духом. Я представил себе над помятыми плечами голову Кэлверли — нежный взгляд, бешеный очерк рта и улыбку людоеда. Обыкновенное изделие из твида в елочку, традиционное и добропорядочное, а дышало буйством и вседозволенностью, хотя сейчас и затаилось лукаво, лениво, мне даже показалось, что виновато.

Я проехал мили две среди давно усмиренной зелени. Листья каштанов в исходе августа уже темнеют и жухнут. Я не собирался соваться, не зная броду, к миссис Флинн, а остановился перед домом Кэлверли. Это был небольшой белый домик, довольно живописный, даже изысканный, с самшитовым кустом у ворот, подстриженным в виде павлина. Я вышел из машины, достал пальто и, постучавшись в дверь, стал ждать, слушая жужжание пчел под стеной. Открыла мне деревенская женщина, которая сказала, что приходит к мистеру Кэлверли убираться и готовить.

— Я привез пальто мистера Кэлверли, — объяснил я. — Они на днях поменялись по ошибке с мистером Басильеро.

Женщина с опаской приняла у меня пальто: ей за долгие годы от каких только подозрительных типов не приходилось получать брошенные вещи мистера Кэлверли.

— А пиджак? — спросила она при этом. — Был еще и пиджак.

— По-моему, пиджаками они не менялись, — ответил я. — Я мог бы забрать пальто мистера Басильеро, если вы знаете, где оно.

Женщина поспешила стать на защиту хозяйской собственности.

— Мистер Кэлверли уехал в Лондон, — важно сказала она, отступая в тесную прихожую, чтобы повесить пальто; я вошел следом. — Он мне ни про какое пальто не говорил.

— А вот там не оно висит?

— Ничего там не висит.

На вешалке болтались какие-то куртки и плащи. Я сразу заметил среди них одно короткое серое пальто в елочку.

— По-моему, вон оно, под плащом, — сказал я и протиснулся вперед.

Женщина, отступая, напыжилась и преградила дорогу.

— Нет, нет, — сказала она, — это пальто мистера Кэлверли.

— Да нет, вон под тем плащом.

Она сцепила пальцы на животе и выставила локти.

— Это его парадное пальто, новое. Только три дня, как куплено.

— Три дня? Удивительное совпадение. Вы не ошибаетесь?

— Я смотрю за вещами мистера Кэлверли. Это пальто у меня сейчас в починке, с ним как раз у мистера Кэлверли вышел несчастный случай, — гордо выложила она свой козырь. — Глядите сами.

Она оскорбленно надула щеки и надменно посторонилась.

Я потянулся и снял пальто с крючка. При этом произошла странная вещь: оно распалось надвое. Оказалось, что оно разорвано пополам от ворота и чуть не до подола. Полкармана болталось наружу. Лицо женщины набрякло багровым румянцем.

— У мистера Кэлверли были гости, и оно порвалось.

— И ни одной пуговицы!

Ей не понравилась моя улыбка.

— Мистер Кэлверли, часто случается, купит вещь, а потом находит в ней недостатки, — важно пояснила она. — Он очень разборчив в одежде. Это пальто, он сказал, ему коротко.

Метка, конечно, была с фамилией Басильеро.

Через месяц вернулся доктор Рэй. Наш последний разговор в некотором отношении был повторением первого. Рэй опять сменил обличье: он загорел и держал руки в карманах темно-синей куртки, натягивая ее на живот; голову ему венчала воображаемая кепочка яхтсмена. Сидя в своем вращающемся кресле, он раскачивался из стороны в сторону. После охоты, уверил он меня, лучшая тренировка для любой профессии — парусный спорт. Учит не срываться со старта до выстрела.

— А вы как раз тут и сплоховали, — сказал он мне. — Разве можно было возвращать пальто Кэлверли, не заполучив сначала пальто Басильеро?

— Но я не мог его забрать. Оно же было изодрано в клочья.

— Вы не обратили внимания, какие у Кэлверли ручищи? Видели бы вы его на лошади. Или в ресторане, когда он хватает за шиворот метрдотеля.

Доктор Рэй вызвал звонком медсестру и велел ей выяснить, не вернулся ли мистер Басильеро из Шотландии. А затем, как бы переложив руль на борт и приведя к ветру, посмотрел на меня и сказал:

— По-моему, вы сделали правильный выбор. Держитесь подальше от лечебной практики. Ну, какие еще были трудности? С Фобхемами как, все спокойно? Никаких шквалов? Странно. Должно быть, они тоже в отъезде.