Птички в клетках (сборник рассказов)

Чужой муж

© V. S. Pritchett 1979

Перевод Д.Аграчева

Дело было к вечеру. Она уже не ждала Уильяма, даже переоделась из парадного розового платья в джинсы и халат и снова принялась за работу, когда в дверь позвонили. Все-таки пришел! Он мог прийти или не прийти, и в этом не было ничего удивительного: у Уильяма жена и дети. Чтобы показать, что она все прекрасно понимает и даже любит помечтать в одиночестве (а в последнее время ей случалось бывать одной месяцами), она пошла к двери не торопясь и позевывая. Снимая с двери цепочку, она крикнула в пустую квартиру:

— Я открою, папа.

Это Уильям ее так научил, потому что она одинокая женщина: если за дверью чужие, пусть думают, что в доме есть мужчина и она не беззащитна. Произнося эти слова, она едва сдерживала смех: выдуманный "защитник" казался ей нелепостью — можно подумать, она сама за себя не постоит! Кроме того, она выросла в семье квакеров и считала, что лгать — это дурно. Иногда, открывая дверь, она встречала его словами: "Ну-с, мистер Корк", напоминая, что он женатый мужчина. Его томно-красивое лицо было из тех, что легко заливаются виноватым румянцем, и она находила это особенно пикантным.

Но теперь — открыв дверь — она не увидела Уильяма, и старательно подготовленный зевок, полный надежды и иронии, так и не получился. Дверной проем заполняла чрезвычайно дородная дама, выше ее ростом, эдакое двухцветное пятно из розовой кофты и зеленой юбки; кофта была просторная и с низким вырезом, лицо и тело казались раздутыми, как бы распираемыми изнутри, и было такое впечатление, что посетительница не может вымолвить ни слова. Казалось, она вообще спит, не закрывая больших голубых глаз.

— Да? — произнесла Беренис.

Дама проснулась, оторопело поглядела на босые ноги Беренис (Беренис любила дома ходить босиком) и спросила:

— Здесь проживает мисс Фостер?

Беренис внутренне передернуло от этого "проживает".

— Я мисс Фостер.

Дама перестала по-детски хлопать глазами и заговорила елейным голоском:

— Мне ваш адрес дали в колледже. Вы там, кажется, преподаете? Я насчет ремонта.

— Ремонта? Я ремонтом не занимаюсь. Я принимаю заказы на ювелирные изделия.

— В колледже сказали, что вы ремонтируете флейту моего мужа. Я миссис Корк.

У Беренис перехватило дыхание. Рука совершенно онемела и безжизненно упала на дверную ручку, по всему ее телу прокатилась ледяная волна и тут же, закипев, обдала ее жаром. Голова наполнилась визгливыми голосами: "Боже мой! Ты не сказал ей, Уильям? Теперь что делать, что, что?" Слово "что" отчаянно стучало в висках.

— Корк? — с трудом выговорила Беренис. — Флейта?

— Флоренс Корк, — сказала дама железным голосом: сладкую дремоту как рукой сняло.

— Ах, ну да, конечно. Извините, миссис Корк. Как же, как же. Извините, ради бога. Мы с вами незнакомы, очень приятно. Уильям… Мистер Корк… Флейта! Ну разумеется, флейта. Помню-помню. Очень рада познакомиться. Как он поживает? Он уже месяца три не появлялся в колледже. Вы его не видите? Ах ты, боже мой, ну что я говорю, конечно, вы его видите. Как вы отдохнули? Как дети? Я бы по почте отослала, но у меня нет вашего адреса. Входите, входите, пожалуйста.

— Сюда? — спросила миссис Корк и решительно двинулась в комнату. Здесь, в резком свете рабочей лампы, Флоренс Корк показалась Беренис еще более крупной — пожалуй, даже беременной. Заполнив собой все пространство, она пожирала глазами рабочий стол Беренис, стаканы с кистями, эскизы орнаментов, приколотые к стене, рулоны бумаги, кушетку, заваленную письмами, бумагами и шитьем, розовое платье, переброшенное через спинку стула. Она жадно впитывала в себя каждый предмет и самый воздух в комнате.

Однако среди этого кавардака, которым Беренис очень гордилась, который она с наслаждением культивировала как символ своего таланта, своей независимости, своего женского права на самостоятельную жизнь, и еще оттого, что она была босая, Беренис воспрянула духом.

— Очень приятно познакомиться. Мистер Корк много о вас рассказывал в колледже. Мы там, знаете, как большая семья. Садитесь, пожалуйста. Я перевешу платье. Я его тут зашивала.

Но миссис Корк не села. Внезапно она всем телом подалась к столу и, узрев мужнину флейту, схватила ее и подняла над головой, как саблю.

— Да, — сказала Беренис, а про себя подумала: "Боже мой, она пьяна", — я как раз утром над ней сидела. Впервые вижу такую флейту. Чудесная работа, Как я понимаю, старинная вещь, немецкая, отец мистера Корка получил ее в подарок. Он, кажется, играл в каком-то известном оркестре — то ли в Байройте, то ли в Берлине. В Англии такого тонкого орнамента на серебре не сыщешь. Ее, кажется, уронили или случайно обо что-то ударили. Мистер Корк рассказывал, что и сам когда-то играл на ней в оркестре — в "Ковент-Гардене", если не ошибаюсь…

Миссис Корк взмахнула флейтой, рассекая воздух.

— Ударили! — вскричала миссис Корк неожиданно прорезавшимся густым голосом. — Еще как ударили. Я в него этой штукой пульнула.

Сказав это, она опустила руку и воззрилась на Беренис, слегка покачиваясь на толстых ногах. — Где он?

— Кто? — в страхе спросила Беренис.

— Мой муж! — заорала миссис Корк. — Хватит, милая, мне мозги полоскать. В оркестре, говоришь, играл? Что он еще тебе наплел? Я знаю, чем вы тут занимаетесь. Он к тебе ходит каждый четверг. Он и сегодня тут с половины третьего. Я знаю. Вас выследили.

Она повернулась к закрытой двери, за которой была спальня Беренис.

— Что у вас там? — крикнула она и сделала шаг к двери.

— Миссис Корк, — проговорила Беренис как можно спокойнее, — пожалуйста, не кричите. Я ничего не знаю о вашем муже. Все это мне совершенно непонятно. — Она решительно встала перед закрытой дверью. — И пожалуйста, не кричите. Это комната моего отца. — Распаленная от только что выслушанных обвинений, она добавила: — Он старый, ему нездоровится. Он только что уснул.

— Там?

— Да, там.

— А что в других комнатах? Наверху кто живет?

— Других комнат нет, — сказала Беренис. — Мы живем вдвоем с папой. Наверху? Там другая семья, недавно въехали.

Собственные слова поразили Беренис; она привыкла говорить правду, и такая лихая ложь ее удивила и раззадорила. Сорвавшиеся с уст бойкие фразы словно искрились, порхая по комнате.

Миссис Корк поумерила свой пыл. Она плюхнулась на стул — тот самый, через который Беренис перекинула платье.

— Разрешите, — сказала Беренис, забирая платье.

— Ну, если не здесь, — произнесла притихшая миссис Корк, и в глазах у нее блеснули слезы, — значит, где-нибудь еще. Уж место-то вы найдете.

— Повторяю, я ничего не знаю о вашем муже. Мы просто вместе работаем. Я ничего о нем не знаю. Давайте флейту, я вам ее заверну, и уходите, пожалуйста.

— Меня не проведешь. Я все знаю. Думаешь, раз ты молодая, тебе все можно, — забормотала миссис Корк и принялась рыться в своей сумочке.

Для Беренис особая прелесть встреч с Уильямом заключалась в их нерегулярности. Их отношения напоминали игру: больше всего она любила неожиданности. Когда наступали перерывы, игра продолжалась. Она любила рисовать в воображении семью Уильяма — они виделись ей всегда все вместе, как на банальной и вечной семейной фотографии. Вот они сидят в своем садике или, быть может, облепили свой автомобиль — всегда на солнце, но сам Уильям, замкнутый и отрешенный, стоит отдельно, в тени.

— Твоя жена красивая? — спросила она однажды в постели.

Уильям, во всем неторопливый и обстоятельный, задумался, а потом сказал:

— Очень красивая.

От этого Беренис сама почувствовала себя изумительной красавицей. И очень захотела познакомиться с женой Уильяма, которая представилась ей темноокой, с черными как смоль волосами. Часто думая о ней, Беренис проникалась теплым чувством близости, какой-то приятной общности мыслей и настроений: как женщина одинокая, она свято верила в женскую солидарность. Минувшим летом, когда семья ездила на море, Беренис опять вообразила их всех вместе — а с ними и десятки других семей — в самолете, летящем на юг, и ей показалось, что самый гул, наполняющий лондонское небо день за днем, ночь за ночью, есть отголосок семейного благоденствия, вознесенного на высоту тридцати тысяч футов, и еще ей представились деревья, море, и песок, и быстрые детские ноги на песке, и Уильям, раскрасневшийся от забот, и его жена, подставившая спину солнцу. У Беренис было множество друзей, и почти все — супружеские пары. Ей нравилась усталая удовлетворенность, даже утомленные лица мужей, настороженный взгляд энергичных жен. Бывая у них, она чувствовала свою исключительность. Она наблюдала их нежности и пререкания, играла с их детьми, которые немедленно проникались к ней доверием. Чего она не выносила, так это ухаживаний молодых людей: эти, со своим пылким эгоизмом, говорили только о себе, назойливо посягая на ее исключительность. В семейных домах она чувствовала себя странной и необходимой — необходимой тайной. Когда Уильям сказал, что его жена красивая, она сама себе представилась такой прекрасной, что даже в глазах потемнело.

Однако теперь перед ней сидела, роясь в сумке, настоящая Флоренс — эта вспученная махина, которая сначала по-детски хлопала глазами, а потом разразилась обличительным криком, — и воображаемая Флоренс исчезла. Эта настоящая Флоренс казалась невыносимой и невозможной. Да и Уильям изменился. Он был красивым, а стал пошловатым, его серьезность обернулась уклончивостью, а доброта — расчетом. Он был ниже жены, и внезапно Беренис увидела на его лице выражение скулящего пса, который вяло и покорно следует за хозяйкой. Эта женщина заставила ее солгать, и, хотя ложь странным образом, как шампанское, ударила ей в голову, Беренис возненавидела непрошеную гостью. Теперь она чувствовала себя таким же уродом, как миссис Корк. Ну ясно, она урод, раз Флоренс, по его словам, "очень красивая". И не только урод, а жалкая размазня, тряпка.

Миссис Корк извлекла из сумки письмо.

— Тогда что это за ожерелье? — произнесла она, опять смелея и надувая щеки.

— Какое ожерелье?

— Вот, читай. Ты писала.

Беренис с удивлением улыбнулась: больше ей не надо оправдываться. Она гордилась своей щепетильностью и никогда в жизни не писала любовникам писем. Написать значило бы отдать в чужие руки что-то очень личное, это почти непристойно. А уж читать чужие письма и вовсе последнее дело, подумала она, когда миссис Корк сунула ей исписанную страничку. Взяв письмо двумя пальцами, Беренис скользнула по нему взглядом и перевернула, чтобы прочесть подпись.

— Это не мой почерк, — сказала она. Письмо было написано размашисто, а она писала мелкими, колючими буквами. — Кто такой Бузик? И кто это Роза?

Миссис Корк вырвала у нее письмо и прочла зычным голосом, который совсем не вязался со словами:

— "Ужасно хочется поскорее надеть ожерелье. Поторопи ее. Будет чудно, если принесешь в следующий раз. И еще, дорогой, не забудь флейту!!! Роза". Что значит "кто такой Бузик"? — возмутилась миссис Корк. — А то не знаешь! Бузик — это мой муж.

Беренис повернулась и показала на небольшой рекламный плакат, приколотый к стене. На нем была фотография ожерелья и трех брошей, которые она выставила в одном очень шикарном магазине, где продавали работы современных ювелиров. Внизу плаката изящными буквами было написано:

Автор — БЕРЕНИС

Она прочла имя вслух — с выражением, как название стихотворения.

— Меня зовут Беренис.

Говорить правду было даже как-то странно. Едва она произнесла эти слова, как ей показалось, будто Уильям и в самом деле никогда не бывал в ее квартире, и вовсе не был ее любовником, и никогда не играл здесь на своей дурацкой флейте. Да что там, во всем колледже не сыскать большего зануды, чем этот Уильям, а от заплывшей дамы, обезображенной ревностью, ее отделяет целая пропасть.

Миссис Корк все еще хорохорилась, но чем дольше она глядела на плакат, тем больше ее лицо складывалось в гримасу отчаяния. Наконец, беспомощно разведя руками, она проговорила:

— Я нашла письмо у него в кармане.

— Каждый из нас может ошибиться, миссис Корк, — холодно бросила Беренис со своего края пропасти. Но чтобы быть великодушной, как подобает победителю, она добавила: — Покажите-ка еще раз.

Миссис Корк протянула ей письмо. Беренис начала читать, но на слове "флейта" остановилась: в голове шевельнулось сомнение. У нее задрожала рука, и она резким жестом вернула письмо.

— Кто вам дал мой адрес? — сурово спросила Беренис. — У нас в колледже есть правило: никому не давать домашних адресов. И телефонов тоже.

— Там была девушка, — сказала миссис Корк, оправдываясь.

— Какая девушка? За справочным столом?

— Она кого-то позвала.

— Кого?

— Не знаю. Фамилия, кажется, на "У".

— Уилер? У нас есть мистер Уилер.

— Нет, не мужчина. Молодая женщина. На "У"… Глоуиц.

— Это на "Г", — сказала Беренис.

— Нет-нет, — замахала руками миссис Корк. Она вконец запуталась и теперь поглядывала на Беренис с испугом. — Именно Глоуиц.

— Глоуиц, — повторила Беренис, не желая верить, — Роза Глоуиц. Она не молода.

— Я не обратила внимания. А что, ее зовут Розой?

Беренис стало зябко, и закружилась голова. Пропасть между ней и миссис Корк сомкнулась.

— Да, — сказала Беренис и села на диван, отодвинув ворох писем и бумаг. Ее тошнило. — Вы ей письмо показали?

— Нет, — ответила миссис Корк. На мгновение к ней вернулась былая уверенность. — От нее я и узнала, что вы ремонтируете флейту.

Беренис хотела сказать: "Пожалуйста, уходите", но никак не могла собраться с духом. "Вас обманули. Вы пришли не по адресу. Я думала, вашего мужа зовут Уильямом. Он никогда не представлялся Бузиком. В колледже мы все его зовем Уильямом. Письмо написала Роза Глоуиц".

Но эта фраза, "Не забудь флейту", — это уж в самом деле чересчур! Внезапно она почувствовала, что разделяет гнев этой женщины; ей и самой захотелось топать, кричать, устроить истерику. Схватить флейту, лежащую на коленях миссис Корк, и хрястнуть ею о стену.

— Я извиняюсь, мисс Фостер, — угрюмо проговорила миссис Корк. Ее слезы высохли, глаза потухли. — Я вам верю. Я была вне себя — это можно понять.

От красоты Беренис ничего не осталось. Она и раньше знавала самовлюбленных мужчин, но Уильям был, безусловно, самым странным из ее любовников. Он никогда не оставался в постели поболтать, а тут же вставал, подходил к окну и глядел на деревья — и как-то сразу казался старше, будто возвращался в свою жизнь; потом почти в полном молчании одевался, поворачивался к окну, едва только его голова показывалась из ворота рубашки, и натягивал брюки, не отрывая глаз от сада за окном — так, словно уже обо всем забыл. Потом шел в другую комнату, брал свою флейту, выходил в сад и играл на флейте, сидя под деревом. Однажды она нарисовала жестокую карикатуру, он действительно выглядел очень комично: губа оттянута, глаза опущены и из флейты, как кольца дыма, выплывают тоненькие ноты, грустные и сладострастные. Иногда она смеялась, иногда улыбалась, порой была тронута, порой злилась. Соседи наверху как-то пожаловались, и тогда она целый день ходила гордая.

Теперь, когда они с неуклюжей миссис Корк оказались по одну сторону баррикад, Беренис так и подмывало сказать ей: "Эх, мужчины! Он, наверно, и дома так — тут же кидается в сад играть на своей дурацкой флейте?" И добавить желчно и презрительно: "Подумать только, он то же самое делает у Розы Глоуиц и еще бог знает в чьем саду!"

Но сказать это было, разумеется, невозможно. Поэтому она просто посмотрела на бедную миссис Корк с торжествующим сочувствием. Ей ужасно хотелось свернуть шею Розе Глоуиц и придумать какую-нибудь немыслимую успокоительную ложь в утешение миссис Корк, но эта толстая дуреха теперь не нашла ничего лучше, как просить прощения.

— Мне так неловко, — лепетала она. — Вы знаете, я с вами захотела познакомиться, когда увидела ваши работы в магазине. Я, собственно, потому и пришла. Мой муж часто говорил о вашей работе.

Ну что же, подумала Беренис, она тоже врать умеет. А может, отдать ей все, что есть в мастерской? Лишь бы ушла. Беренис заглянула в ящик стола, набитый бусинами, отполированными камнями и кусочками хрусталя. Вот бы зачерпнуть полные пригоршни и высыпать миссис Корк в подол!

— Вы работаете только по серебру? — спросила миссис Корк, промокая платочком глаза.

— Кстати сказать, — вдруг невпопад заявила Беренис, — я сейчас делаю одну вешь.

И едва она это сказала, как гигантская успокоительная ложь сложилась сама собой — просто оттого, что рядом стояла миссис Корк, большая и неподвижная.

— Понимаете, — сказала Беренис, — мы все в колледже скинулись. Это подарок. Для Розы Глоуиц. Она опять выходит замуж. Я думаю, письмо как раз об этом. Дело в том, что мистер Корк все организовал. Он очень добрый и внимательный.

Она с удивлением слушала саму себя. Прежняя ложь весело искрилась, но эта была воистину прекрасна, как вновь открытая правда.

— Так что же, Бузик собирает деньги? — спросила миссис Корк.

— Да.

Флоренс Корк оглушительно расхохоталась.

— Наш транжира, — проговорила она сквозь смех, — собирает чужие деньги! На нас он за тридцать лет ни пенса не истратил. И все это вы дарите той женщине, с которой я разговаривала, и у нее второй брак? Два свадебных подарка!

Миссис Корк вздохнула.

— Глупые вы, глупые. Есть такие женщины, им все сходит с рук. Почему — не знаю. Иные все проглотят. — Она еще посмеивалась. — Но только не мой Бузик, — вдруг гордо и даже с какой-то угрозой произнесла она. — Он у меня все больше молчит. Но спуску не даст!

— Хотите чаю? — вежливо предложила Беренис, надеясь, что миссис Корк откажется и уйдет.

— А что, пожалуй, выпью, — с удовольствием согласилась миссис Корк. — Я так рада, что к вам выбралась. Да, — она показала глазами на закрытую дверь, — а как ваш папа? Он, должно быть, тоже не прочь почаевничать?

Теперь миссис Корк была свежа и энергична, а Беренис погрузилась в какое-то одурелое, сонное, полупьяное состояние.

— Я пойду узнаю, — сказала она.

На кухне она взяла себя в руки и вернулась в комнату с подобием улыбки на лице.

— Он, должно быть, сбежал потихоньку — любит пройтись перед ужином.

— В таком возрасте за ними глаз да глаз, — заметила миссис Корк.

Они поболтали о том о сем, и миссис Корк сказала:

— А миссис Глоуиц, значит, опять невеста. — И рассеянно продолжала: — Не пойму только, почему она пишет: "Принеси флейту".

— Помню, он играл на празднике в колледже, — весело прощебетала Беренис.

— Да, но играть на свадьбе — это как-то нескромно. Вообще мой Бузик бывает нескромным, хотя по нему и не скажешь.

Они допили чай, и миссис Корк поднялась. Она смачно чмокнула Беренис в щеку и сказала, уходя:

— Знаете, детка, не завидуйте миссис Глоуиц. И у вас все будет.

Беренис закрыла дверь на цепочку, потом пошла в спальню и легла на кровать.

Все-таки семейные люди невыносимы, подумала она. Такие навязчивые, заполняют собой все и вся, вечно лгут себе и других вынуждают лгать. Она встала и мрачно посмотрела в окно на пустой шезлонг под деревом, а потом рассмеялась и пошла принять ванну, чтобы смыть с себя, такой правдивой, все это нагромождение лжи. Потом позвонила друзьям — супругам Брустер, и те пригласили ее зайти. Она любила Брустеров: они такие самодовольные, так поглощены своими заботами. Беренис весь вечер не закрывала рта. Дети таращили на нее глаза.

— У нее появились странности. Пора бы ей замуж, — сказала потом миссис Брустер. — И что это она так мотает волосами из стороны в сторону? Собрала бы их в пучок, что ли, все было б лучше.