Птички в клетках (сборник рассказов)

Ключ к моему сердцу

Перевод М.Кан

Когда умер отец и нам с матерью пришлось самим управляться в пекарне, мне шел двадцать пятый год. Пекарня считалась лучшей в нашем городке, скромное заведение, но доходное, хотя начинал отец дело, что называется, с нуля. Мать, бывало, вспомнит свою "первую свадьбу", а отец подмигнет мне и скажет: "И часто ты выходила замуж? За кого же в первый раз?" А речь шла о тех днях, когда они, помимо булочной, затеяли поставлять свои изделия на свадьбы и вечера. Долгое время, когда я был маленький, наша семья жила над булочной, потом мать уговорила отца купить на той же улице дом. После, по соседству с пекарней, мы открыли кафе с таким расчетом, что когда-нибудь прикупим и две лавочки между ними. Однако в последние годы жизнь моего отца пошла вкривь и вкось. Ночная работа, жара адова, привык вставать поздно, ну и сбился с панталыку. Но доконали его свадьбы. После свадьбы всегда остается шампанское, к которому отец до того пристрастился, что вскоре не мог обходиться без него, а там перешел и на коньяк. Короче, когда адвокат мистер Пикеринг начал вникать в отцовское завещание и бумаги, в них обнаружился полный кавардак и объявились счета, о которых мы знать ничего не знали.

— Все расчеты держал в голове, — сказала мать с большой гордостью.

Пришлось нам с мистером Пикерингом разбираться, что к чему, и среди прочего выяснилось, что наши долги ничто по сравнению с тем, что в городе задолжали нам самим. Торговлей и бухгалтерией в булочной занималась мать. Занималась, как мы говорили, больше из любопытства — из любви поразмышлять о том, отчего, например, учительница берет к чаю сдобу только по четвергам, погадать, кого покупатель ждет в гости, если спросил себе больше, против обыкновенного, тех или иных пирожных. Ее догадки чаще всего подтверждались, и мало кто лучше ее знал о том, что творится в городе. Обычные покупатели расплачивались исправно, сразу же или в конце недели, и она не беспокоилась, а посылать счета не любила, и когда мистер Пикеринг объявил, что нам причитается добрых шестьсот фунтов — кому-то не напомнили, что пора платить, а кто-то помнил, да не желал утруждать себя, — она не всполошилась, а, скорее, приятно удивилась. Для скромной торговлишки вроде нашей это солидные деньги. Самыми злостными среди неплательщиков оказались местные тузы и толстосумы. Если с платежом тянули богатые, отца с матерью это не тревожило. Оба воспитывались в те времена, когда боялись обидеть покупателя: послушать мою мать, так выходило, будто просить богача, чтобы он раскошелился, все равно что рубить сук, на котором сидишь, подрывать устои общества и расчищать путь к власти лейбористам.

— Подумай, какие с них дерут налоги, — говаривала она с сочувствием. — Один налог на наследство чего стоит!

И когда я, как советовал мистер Пикеринг, разослал должникам счета, с вежливой припиской, что уплатить наверняка просто забыли, мать ходила с вытянутым лицом и ворчала, что стоит мальчишке дослужиться до офицера, как он начинает слишком много мнить о себе. Естественно, потекли к нам деньги. Полковник Уильямс расплатился без звука, а моя мать взглянула на чек от почтенного старичка с таким видом, будто ее кровно обидели, сунула чек в карман фартука и с неделю притворялась, что потеряла его. Леди Литлбэнк выразила недовольство, но счет оплатила. Кое-кто вообще не откликнулся, но и эти немедленно заплатили, когда я заехал к ним домой. А на лице у матери было такое выражение, точно родной сын рушит труд всей ее жизни и лишает ее права честно смотреть людям в глаза. Прошло месяца три, и неоплаченным остался лишь один счет на большую сумму — покупательницы по имени миссис Брекет. Миссис Брекет упорно не отзывалась, и моя мать, как вы догадываетесь, не преминула воспользоваться этим. При каждом случае она старалась сказать лестное словцо о миссис Брекет, подчеркнуть, что это "настоящая дама" и притом "из прекрасного семейства", а один раз даже похвалила ее манеру одеваться. Первая в графстве богачка и к тому же в расцвете лет. Она сделалась прямо-таки кумиром моей матери.

Муж миссис Брекет был летчик и автогонщик, прозванный в городе Живчиком, но капиталом, как, со значением кивая головой, любила вспомнить мать, владела "сама". Живчику от нее достались две автомашины да деньги на карманные расходы, и только; что касается прочих людей, миссис Брекет норовила платить им как можно меньше и с бесконечными проволочками. Когда я заговаривал о ее долге с кем-нибудь из других лавочников, тот обыкновенно надевал очки, сверялся с записями в книге, хмыкал и отмалчивался. Отец шутил, бывало" что каждый лавочник в городе пробуждается ранним утром с мыслью о том" сколько за ней числится долга, и рисует себе в мечтах ее богатства. Нетрудно вычислить, как давно она нам не платила, если я скажу, что за нею значилось почти двести тридцать фунтов. А точнее — двести двадцать восемь фунтов, четырнадцать шиллингов, четыре пенса. Век буду помнить эту цифру.

Выписав миссис Брекет счет, я сперва попытался было всучить его Живчику. Он то и дело заезжал к нам; либо в кафе, полюбезничать с подавальщицами, либо к матери в булочную, с просьбой обменять ему чек на наличные. Небольшого роста, сухощавый и прямой, как трость, он был (по слухам) весь в шрамах и рубцах от аварий. Шапка курчавых волос, смоляных и лоснистых, как у цыганенка, и лицо прирожденного сердцееда. Его короткая усмешка сразу обрывалась, левая щека и глаз внезапно подергивались, как от удара хлыстом, — женщин это с ума сводило. Одевался он с шиком и заслужил у моей матери наивысшую похвалу, какой мог удостоиться мужчина. Она называла его "гордецом".

Когда я отдал Живчику счет, он немедленно сунул мне его обратно.

— Будь другом, — сказал он, — подержи у себя до послезавтра. Завтра мне выдают на расходы, не хочется, чтобы добрая фея перед этим отвлекалась — улавливаешь? Ну и отлично! Замечательно! Золотой человек! Бывай! — И, дернув щекой, юркнул в свой длинный белый "бентли". — Сам его привези, — прибавил он, меряя меня взглядом. Я очень высок ростом, и маленькому Живчику пришлось при этом сильно задрать голову. — И дело будет в шляпе.

Живчик не скрывал, что зависит от жены. Все равно его все у нас любили, не считая кой-кого из местной знати.

И вот в четверг, когда закрылась булочная, я оставил кафе на двух подавальщиц — славные девочки, а Рози, черненькая, к тому же писаная красотка, — сел в машину и покатил за город, в имение Хединг-маунт, куда ехать четыре мили. Был июнь месяц, уже убирали сено. Земля в долине стоит своих денег — вы не поверите, за сколько здесь можно продать ферму. Выше по склону, где дубняк, земля худородная, отсюда начинаются угодья, которыми владел старый мистер Лукас, отец миссис Брекет. Он нажил деньги на производстве станков, а когда умер, имение захирело. Я проехал дубовую рощу и свернул на подъездную аллею, которая петляет между низкими каменными оградами и высокими зарослями рододендрона; проезд сквозь них очень узкий, тут сыро, сумрачно. В июне сюда по воскресным дням взбираются парочки полюбоваться цветочной выставкой на склонах холма — вот и сейчас кусты рододендрона на моем пути стояли в цвету. Я гнал к крутому повороту перед выездом к дому и вдруг резко затормозил. Прямо поперек дороги стоял боком серый "бентли" миссис Брекет. Смекнуть бы мне тогда, что это дурной знак.

Бросить машину вот так, где попало, было вполне в духе миссис Брекет. Если на улице образовался затор или нельзя проехать на рыночную площадь, будьте уверены — может, не на все сто процентов, но на девяносто уж точно, — что причиной тому машина миссис Брекет. Сама выйдет, где вздумается, а машину бросит, словно скинет с плеч пальто, в уверенности, что кто-нибудь подхватит. И полиция — ничего. Садясь обратно, улыбнется полицейскому, выгнет бровь, вильнет бедрами, забудет одернуть юбку, которая задралась выше колен — если вечером, то гораздо выше, — и укатит, сделав на прощанье ручкой, а полицейский будет рассыпаться ей вслед в извинениях и сорвет зло на других. А случалось, позеленеет от бешенства, даже страшно смотреть — такая невеличка, казалось бы.

Ступая по газону, я сообразил, что дал маху и проскочил дорогу, которая ведет к дому сзади, — мне бы свернуть на выгоны и выехать вдоль проволочной ограды к ферме и кухне, где жила экономка. Но я так давно тут не был, что забыл про это. Подходя к белой парадной двери, я поддел ботинком женскую туфлю — на очень маленькую ножку. Подобрал ее. Я был уже в двух шагах от двери, как вдруг из дома строевым шагом вышла миссис Брекет, стала на крыльце и отрывисто, как сержант на поверке, рявкнула: — Джимми! — глядя при этом в небо, точно рассчитывала своим окриком вернуть оттуда мужа.

Она была босиком, в синей с белым ковбойке, в затасканных джинсах, коротко стриженная белокурая голова растрепана, рот некрасиво, как у мальчишки, кривился, портя хорошенькое личико. Я подошел ближе, протягивая ей туфлю. На ее окрик никто не отозвался. Тут она заметила меня и уставилась на туфлю.

— Вы кто такой? — спросила она. — Что это у вас? Положите на место.

Едва я собрался ответить, как с другой стороны усадьбы заворчал мотор, и по задней дороге зашуршала, отъезжая, машина. Миссис Брекет навострила уши, развернулась и зашагала обратно в дом, но через две минуты выбежала опять и промчалась мимо меня по газону. Вскочила в машину, дала задний ход — и тут увидела, что ей загораживает проезд мой "универсал". Она засигналила — раз, другой; в ответ где-то залилась лаем собака. Миссис Брекет выскочила из машины и напустилась на меня:

— Чего стал, дубина! Убирай к чертям свой тарантас!

Из ее ротика сыпались словечки, какие слышишь в базарный день на площади, где торгуют скотиной. Я не спеша пошел к "универсалу". Сквозь поток брани было слышно, как уносится первая машина — вероятно, она уже выехала на главную дорогу. Я залез в свой "универсал", и мы, сидя теперь лицом к лицу, злобно уставились друг на друга сквозь ветровые стекла. Я подал назад, все время держа ее в поле зрения, лихо съехал вниз по длинной извилистой аллее и взял круто в сторону. Не скрою, мне хотелось покрасоваться. Я умею вести машину на скорости задним ходом и поставить с точностью до дюйма, где требуется. Мне видно было, как меняется выражение ее лица — она в запальчивости гнала прямо на меня, буквально нос к носу. Проезжая мимо, она бросила мне удивленный взгляд и, по-моему, собиралась что-то крикнуть, едва удержалась. Рот открыла, во всяком случае. Штук шесть коров в холодке под деревьями шарахнулись в сторону и врассыпную затрусили по выгону, а над вязами клочьями черной бумаги закружились вспугнутые грачи.

Я, понимаете ли, на свою беду, угодил к Брекетам в разгар очередного семейного скандала. Эти скандалы славились на всю округу. Муж с женой гонялись друг за другом по дому, из окон летели предметы — одежда, обувь, что подвернется. Наш посыльный видел, как один раз оттуда вылетел наружу портативный радиоприемник, включенный на полную катушку, и, не переставая играть, приземлился под розовым кустом. Прислуга, спасаясь бегством, жаловалась в городе, что терпеть это нет сил. Грызлись Брекеты большей частью из-за денег. В городе болтали, что, когда деревенская девушка, которая служила у них в прислугах, вышла замуж, хозяйка подарила ей на свадьбу будильничек ценой в три шиллинга.

Все скандалы разыгрывались по единой схеме. С подъездной аллеи вылетает машина, Живчик за рулем, а через пять минут, на другой машине, летит вдогонку миссис Брекет, и тогда если тебе мила жизнь, то на дороге в радиусе двадцати миль лучше не показываться. Порой все кончалось тихо-мирно где-нибудь в деревенской пивнушке: миссис Брекет сидит в одном углу, Живчик, белый как мел, — в другом, бренчит ей назло на рояле церковные гимны, покуда она не уступит. Бывало и так, что погоня затягивалась дотемна. Живчик, классный автогонщик, лучше ее водил машину; его жена брала лихостью. Ее ничто не могло остановить — был случай, когда она рванула ему наперерез по дорожке через кладбище. Иногда ей удавалось его догнать, но случалось, что она застревала на дороге из-за собственной скаредности. В гараже Бригга звонил телефон: у миссис Брекет кончилось горючее. Ей жалко было залить в бак больше одного галлона.

— Дай ей бог доброго здоровья, — вздыхал Живчик, если с ним заговаривали про эти гонки. — Всегда можно рассчитывать, что у доброй феи вовремя кончится горючее.

Живчик не жаловал женщин. Да вот беда — его "дай бог доброго здоровья" относилось ко всему женскому полу.

— Ну что, доволен? — сказала мне мать, когда я вернулся домой. Я положил на стол трофейную туфлю.

— Видишь, кое-чем разжился.

Мать посмотрела на туфельку долгим взглядом. Я все же сумел добыть что-то у миссис Брекет, и это слегка умалило ее в глазах моей матери.

— Могла бы, я думаю, одеваться получше, имея такую ножку, — сказала она.

Но самое обидное, что, улучив минуту во время гонки, Живчик наведался к матери и получил в обмен на чек двадцать фунтов.

В июне для нас наступают горячие денечки. В июне народ играет свадьбы. Живчик и миссис Брекет, как видно, опять помирились — по крайней мере я раза два видел, как они проезжали по городу вместе. "Погодите, голубчики, — думал я. — Пусть только кончится эта запарка".

В июле я снова отправился к Брекетам. И со мной Рози, та черненькая из нашего кафе, ей нужно было встретить тетку на узловой станции — это, если ехать через Хединг-маунт, еще примерно четыре мили, — и я обещал подкинуть ее туда после разговора с миссис Брекет. Поднимаемся в гору. Рододендроны кругом отцвели, уже и стручки на них побурели. Лужайка перед домом разомлела на припеке. Покой, тишина.

Я оставил Рози с книжкой в машине и складывал в голове первую фразу, как вдруг увидел, что на другом конце широкого газона, у пруда с карасями, стоит на коленях миссис Брекет. Она оглянулась и тоже увидела меня. Идти к ней через весь газон или ждать? Я решил идти, но она поднялась и сама пошла ко мне. Одеваться могла бы получше, в этом моя мать была права. Сейчас на ней было бумажное аляповатое платье помидорного цвета, по виду с чужого плеча, а под ним — ничего. Почему, не знаю, но у меня помутилось в глазах — то ли оттого, что я торчал неподвижно, а она приближалась, то ли от тревоги, что не так начну разговор, или от этих голых белых рук, и походочки с ленцой, и пронзительного взгляда. Словом, когда она очутилась в двух шагах, сердце во мне оборвалось, глотку перехватило и голова пошла кругом. Сто раз видел, как она колесит по городу, да и последняя наша встреча крепко засела в памяти, но как-то не довелось до сих пор разглядеть ее толком. Остановилась, а мне мерещится, что не стоит она, а подступает вплотную ко мне, проходит насквозь. Чувствую, руки отнимаются… Ей забавно было, что меня так разобрало.

— Я вас знаю, — говорит она. — Вы сын мистера Фрезера. Хотите что-нибудь сказать мне?

А я хочу, но не могу. Забыл все фразы, какие приготовил заранее. Но наконец одну выговорил. Вернее, выкрикнул:

— Я к вам за чеком!

Мой крик напугал миссис Брекет не меньше, чем меня. От неожиданности и зычности его она покраснела, и не слегка, а сильно — густая багровая краска залила ей лицо и шею, и она, пряча смущение, потупилась, словно девочка, которую застигли врасплох, когда она стянула конфетку. И, словно девочка, спрятала руки за спину. Я тоже покраснел. Не поднимая головы, она задумчиво прошлась взад-вперед. Потом двинулась к дому.

— Зайдите, — бросила она через плечо.

В холле и гостиной Хединг-маунта запросто поместился бы весь наш дом. Я бывал тут мальчишкой, помогал официантке обносить гостей, когда отец обслуживал какое-нибудь торжество. Не знаю, сколько должна стоить такая обстановка — наверное, тысячи. Она провела меня в смежную комнату, поменьше, где стоял письменный стол. Каждый шаг казался мне милей. Разгром здесь был такой, какого я в жизни не видал. Даже на ковре валялись бумаги и письма. Она уселась за стол.

— Где тут ваш счет, вам не видно? — буркнула она, не глядя на меня и показывая на пол.

— Он у меня с собой. — Я вытащил счет из кармана. Она вскинула на меня глаза. Краска уже сбежала у нее с лица, взгляд был трезвый, цепкий.

— Хорошо, садитесь.

Взяла у меня счет и стала его просматривать. Теперь я видел, что кожа у нее на самом деле не белая, а поблекшая, землистая, в мелких морщинках, и правду говорит моя мать — не за тридцать ей, а, конечно, под сорок.

— За все это уплачено, — сказала она, по-мужски прихлопнув счет ладонью. — Я расплачиваюсь в конце каждого квартала.

— Здесь — то, что набежало за три с половиной года, — сказал я, успев слегка освоиться.

— Как так? Не знаю, во всяком случае, я что-то платила. Да и какой это счет? Это же выписка из книги.

— Правильно, — сказал я. — Счета мы посылали вам.

— А где число? Тут не указано число.

Я встал и показал ей число.

— Наверху полагается ставить, — сказала она.

Моя одурь рассеялась окончательно В комнату вошел Живчик.

— Боб, привет, — сказал он. — Я только что перемолвился парой слов с небесным созданием, которое ты бросил в машине. — Он всегда говорил о женщинах с видом охотника, который теряет терпение, подстерегая минуту, когда птица поднимется на крыло. — Ты не видела его симпатию, душа моя? — сказал он жене. — Я сейчас предложил ей ключ к моему сердцу. — Живчик приподнял концы заправленного в светло-желтый свитер шарфа, под которым висел на шнурке тяжелый дверной ключ старинной работы. И дернул щекой.

— Господи, до чего старо, — сказала миссис Брекет.

— Не оценили, друг, — сказал мне Живчик.

— Неотразим. — Миссис Брекет скривила рот. Она опять обратилась ко мне, но мимоходом зорко покосилась на мужа. — Что, если я предложу такой вариант. У вас уже накопились на эту сумму чеки, подписанные моим мужем. Так вот. Я посылаю его к вам с наличными, а вы возвращаете ему чеки.

— Да нет, миссис Брекет. Боюсь, что так не пойдет.

— Пустой номер, киска, не выгорит, — сказал Живчик. — Едем, ты готова? — Он восхищенно оглядел ее фигурку в ужасном платье. — Каков товар, а, Боб?

— Я полагаю, мнение мистера Фрезера в данном случае спрашивать излишне, — холодно сказала она, стараясь не показать, что на самом деле страшно довольна. Встала и пошла из комнаты, Живчик — за ней. У двери она оглянулась.

— Так вы мне пришлите эти счета.

На меня как-то сразу навалилась усталость. Я вышел из дома и залез в машину, громко хлопнув дверцей.

— Теперь ей понадобились счета, пропади оно все, — сказал я, везя Рози на станцию в Толтон. И больше за всю дорогу не сказал ей ни слова. Сидит, кукла, на нервы действует.

Когда я приехал домой и рассказал все матери, мне досталось. Вот так и теряют покупателей, твердила она. Сколько они с отцом положили сил, налаживая дело, а по моей милости оно пойдет прахом. Тогда я заявил, что, если миссис Брекет требуются счета, она может приехать за ними сама. Мать прямо содрогнулась от этих слов.

Дня на два она оставила меня в покое, потом не вытерпела.

— Что ты ходишь надутый? — подступилась она ко мне на третий день. — Утром расстроил Рози. Ты уже выписал счета для миссис Брекет?

Я нашел себе отговорку, сел в машину и закатился сперва на мельницу, а оттуда — в мастерскую, которая поставляет нам тару. Едва я выехал за город, на вольный простор, как сразу же впереди, за каждым поворотом, за бугром, за рощицей — вот-вот догоню, — замаячила миссис Брекет. Как будто старалась вытравить у меня из памяти, что задолжала нам двести двадцать восемь фунтов, четырнадцать шиллингов, четыре пенса. При первой же мысли о ней мысль о деньгах вылетала у меня из головы. Вернулся я поздно вечером, и мать снова принялась меня жучить. Днем заезжал Живчик. Жена послала его справиться, почему я до сих пор не привез счета.

— Бедный подполковник авиации, опять она с ним повздорила. — Прослышав, что в Хединге произошла очередная ссора, мать всегда величала Живчика полным воинским званием. — Не даст человеку пожить спокойно. Сделала из него мальчишку на побегушках. Помыкает им, как ей взбредет на ум.

— Ох, мама, чувствую, он предлагал тебе ключ от своего сердца.

— Какая разница, — сказала мать. — Я эти нежности да любезности пропускаю мимо ушей. Для меня был и есть на свете один-единственный мужчина, и это твой отец. Не признаю я вторых браков. И не терплю ревнивых баб, им бы только мутить воду, возьми хоть ту же миссис Даблдей, придумала, будто я хожу в банк заигрывать с ее благоверным, а ведь сама попалась с аптекарем, но вообще-то женщина всегда мечтает, что не сегодня завтра ей встретится прекрасный принц, — так уж мы устроены.

Уловить с ходу, к чему клонит моя мать, удавалось не каждому, а между тем в этом не было ничего мудреного. Как истинно набожная душа, мать считала недействительной женитьбу Живчика на миссис Брекет, потому что первая жена с ним развелась. Живчика она не осуждала — напротив, его поступок виделся ей в романтическом свете, — она осуждала миссис Брекет, потому что миссис Брекет, по ее понятиям, оставалась незамужней женщиной. А насчет незамужних мать пребывала в сомнении, то ли их уважать за характер, то ли чураться, как охотниц хапнуть чужое. Но в одном моя мать не сомневалась. "Деньги есть деньги", — повторяла она. Живчику, пусть и не венчанному в церкви, придавало весу в ее глазах то, что он женился на миссис Брекет из-за денег.

Под такие примерно разговоры мы в тот вечер допоздна выписывали счета за месяц, а назавтра — вечная история — я не угодил матери уже другим: послал миссис Брекет счета с водителем, который развозил на фургоне наш товар по домам.

— Так не делают, — внушала мне мать. — Ты сам должен был их доставить.

Прошло несколько часов, и уже нашлась новая причина для недовольства. Звонила миссис Брекет, она просмотрела счета, а там значится то, чего она не получала, поскольку находилась в это время на юге Франции.

— Говорила я тебе, езжай сам, — сказала мать.

Тут и я озлился, что меня считают жуликом. Вывел свой "универсал" и объявил, что немедленно еду в Хединг.

— Ах вот как, — сказала мать, тут же делая поворот кругом. — Ее милость поманила пальчиком — и он уже летит во весь опор. Рад состоять у нее на посылках, не хуже Живчика. Когда мать о чем-нибудь попросит, ноль внимания. Другое дело — миссис Брекет. Скажите, королева какая! Расшибаются для нее — что один, что другой.

Вот так она и отца донимала, когда он был жив. А он не слушал. И я не стал. Сел и поехал в Хединг. Впустила меня прислуга — сижу в гостиной, жду. Долго я так прождал, слушая, как в трубу залетают пчелы, кружат по дымоходу, постепенно снижаясь, и, взжужжав, вырываются на свободу, точно Живчик на своей машине. Слышно было, как миссис Брекет у себя в кабинете разговаривает по телефону. Временами слышно было — о чем. За ней водилась страсть играть на скачках, и, судя по отдельным словам, она объяснялась с букмекером. Один раз, похоже, назвала какую-то лошадь — я запомнил и после, дома, посмотрел в газете, не попадется ли эта кличка в программе заездов. "Трепейзан" — вроде так она сказала. Она вошла — смех, не растраченный в телефонном разговоре, задержался у нее на лице. Я встал, с бухгалтерской книгой в руках, — при виде меня смех исчез.

В этот раз я не робел перед ней.

— Я слышал, вы нашли ошибку в счетах, — сказал я. — Если они у вас недалеко, можете проверить по книге. Я ее привез.

Миссис Брекет была из тех, кто умеет читать по лицу. Она тотчас напустила на себя смирение, серьезность, деловитость и опять повела меня в ту комнатку, заваленную бумагами. Она села, а я наклонился над ней, и мы начали сверять счета с записями в книге. Я смотрел, как поднимаются и опускаются от дыхания ее плечи. Я показывал по порядку, что и когда ей отпущено, она кивала и ставила на счете галочку карандашом. Сверяли мы так минут тридцать. За все это время она проронила только:

— Как у вас отгибается большой палец. И у меня отгибается… — И сразу пошла дальше.

— Ну, все понятно, — сказал я под конец. — Вы перепутали года, пятьдесят третий и пятьдесят четвертый.

Она отодвинула книгу и откинулась прямо на руку, которой я опирался на спинку стула.

— Я ничего не перепутала, — сказала она без улыбки, поднимая ко мне точеное личико. — Я просто хотела, чтобы вы приехали.

И посмотрела на меня долгим взглядом. А я подумал, сколько она нам с матерью задала лишней работы и что мать все верно говорила про миссис Брекет. Я убрал руку со стула и отступил назад.

— Хотела уточнить с вами кое-что относительно недвижимости рядом с вашим заведением, — продолжала она доверительно. — Не утаю от вас. Я имею на нее виды. А вы? Хорошо, не отвечайте. Я и так вижу, что имеете.

Сердце мое екнуло. С тех пор как я себя помню, отец с матерью постоянно толковали о покупке соседних с нами лавочек. Это была их заветная мечта. Им вообще нравилось подбирать то тут, то там имущество под свое крыло, ну а теперь и мне захотелось объединить булочную и кафе.

— Я потому спросила… — Она замялась. — Скажу вам откровенно. Сегодня со мной заговорил на эту тему директор банка.

У меня отлегло от сердца. Я не поверил, что директор банка — он приходился зятем мистеру Пикерингу — может так подвести мою мать, допустить, чтобы эта недвижимость уплыла к миссис Брекет, не предложить ее сначала нам.

— Понятно, что мы хотели бы приобрести эти строения, — сказал я, чуя, что она готовит мне подвох. — Я потому и собираю задолженности по счетам.

— Правда? А я думала не поэтому, — сказала она. — Я думала, вы собрались жениться. Муж говорил, вы обручены, и та девушка, с которой вы приезжали, — ваша невеста. Такое у него впечатление. А деньги у нее есть?

— Обручен? Ничего подобного, — сказал я. — Кто ему сказал?

— Хм.

И тут у нее, как видно, мелькнула мысль. Разгадать ее не составляло труда. У нас ведь как: не успел ты чихнуть на Главной улице, а у аптекаря на Ратушной площади для тебя уже готова микстура — новости разносятся моментально. Видимо, она уразумела, что до того, как зайти в кабинет и помахать перед нами ключом от своего сердца, ее Живчик все то время, пока мы разговаривали, скорей всего, провел возле Рози.

— И хорошо, что не обручены, — ласково проговорила миссис Брекет. — Мне нравится, когда мужчина отдает себя работе. Ваш отец умел работать, и вы от него не отстаете. Боже, какой был обаятельный мужчина! Вы весь в него. Не думайте, что я хочу вам польстить. Я это заметила, еще когда вы приезжали в тот раз.

Она подробно расспросила меня, как идут дела в булочной и кто у нас теперь работает пекарем. Я отвечал, что не я, и рассказал, что собираюсь расширить наше кафе.

— Теперь и в сельских местах все чаще открывают механизированные пекарни, — сказал я. — Приходится держать ухо востро.

— Отчего бы вам, например, не подумать о школах? — сказала она. — А завод? — Она имела в виду головное предприятие ее отца. — Отчего бы вам не печь для их столовой?

Я рассмеялся.

— Такого не осилишь без капитала. Нам не потянуть.

— Сколько вам требуется? Две тысячи фунтов? Три? Что нам мешает попробовать?

Едва она выговорила это "нам", как я опомнился. Занятно, подумал я. То ей лавки понадобились, то швыряется тысячами, а должок заплатить не заставишь. Умеет морочить людям голову, это известно каждому. Наверно, решила про меня, что на простачка напала.

— Две тысячи будет многовато, — сказал я. — Хватит того, что с вас следует по счету.

Миссис Брекет улыбнулась.

— Молодец. Подавай ему деньги, и точка. Ладно. Я рассчитаюсь с вами. — И, взяв со стола свою чековую книжку, спрятала ее в ящик. — Я такие счета не оплачиваю чеками. Всегда плачу наличными. Завтра возьму их в банке. Давайте сделаем вот как. У вас осталась моя туфля. Привезите-ка ее завтра вечером — скажем, в полдевятого. Я к этому времени вернусь, и вы получите свой долг… — Она запнулась и скороговоркой закончила, вставая: — Половину завтра, а половину — в октябре.

Легче было с цыганом сладиться на базаре!

— Нет, миссис Брекет, — сказал я. — Мне хотелось бы получить все. И сейчас же.

Мы уставились друг на друга, будто опять повторилась та минута в июне, когда она гнала машину прямо на меня, а я на сумасшедшей скорости подавал назад по аллее, ухитряясь держать в поле зрения одновременно и ее, и дорогу. Тогда-то, верно, я в первый раз и обратил на нее внимание — когда она открыла рот, собираясь крикнуть мне какое-то слово, но не крикнула. Сколько я так стоял, глядя в синие, красивые, небольшие глаза этой скряги, на ее решительно поднятую голову, на белокурые, коротко стриженные волосы, — не скажу. Возможно, полчаса. Это был поединок.

Она заговорила первой — очко в мою пользу. Голос у нее слегка дрожал.

— Я не держу в доме таких денег.

Слышали мы эти песни. Живчик говорил, у нее в кабинете всегда хранятся две-три сотни в стенном сейфе; правда ли, нет — не знаю, но я невольно скосил глаза в сторону сейфа.

— И не люблю, когда мне диктуют, — прибавила она, перехватив мой взгляд. — Вам было сказано, как я поступлю.

— Я полагаю, при желании у вас и дома найдется столько, миссис Брекет, — сказал я.

Я видел, что она вот-вот взорвется, и (не знаю почему) ничего не имел против. Она так славилась скандалами, которые закатывала Живчику, что мне, быть может, интересно было поглядеть своими глазами, как это делается. И притом с какой это радости я был обязан ей спускать? Попутно у меня крутилась мыслишка о других, кому она задолжала в городе, какой у них будет вид, когда я объявлю, что сумел-таки вытянуть деньги из миссис Брекет.

А между тем, признаюсь, совсем не деньги были у меня на уме в эту минуту. Меня больше занимали ее красивые плечи.

Но миссис Брекет не взорвалась. Она внимательно посмотрела на меня и ответила таким тихим голосом, что я даже растерялся.

— В сущности, — сказала она, опуская глаза, — вы ведь ездите сюда вовсе не из-за денег, правда?

— То есть… — начал я.

— Тсс! — Она вскочила со стула и закрыла мне рот ладонью. — Почему вы не предупредили меня по телефону, что приедете? Я часто бываю одна.

Она шагнула к двери и гаркнула: "Джимми!" — так, будто он находился где-то далеко. А он, к моему — и тем более ее — удивлению, находился очень близко.

— Да, моя птичка? — отозвался Живчик из холла.

— Проклятье, — сказала она мне. — Вам надо уходить. — И, сжав мне руку, пошла через гостиную в холл.

— Мы когда завтра вечером вернемся? — смело спросила она у мужа. — В полдевятого? К полдевятому и приезжайте, — сказала она, оглядываясь на меня, потому что я послушно шел за ней. — Я привезу деньги.

Я вздохнул с облегчением, завидев Живчика, а Живчик встрепенулся, заслышав слово "деньги".

— Неужели денежки, какая прелесть! — воскликнул он.

— Не про твою честь, — отрезала миссис Брекет, бросая на него свирепый взгляд.

Живчик проводил меня до машины.

— И как это ты изловчился, приятель? — сказал он со своей знаменитой усмешкой, уморительно дернув щекой. Я дал газ и видел, отъезжая, как он стоит и смотрит мне вслед.

Ехал я очень медленно. В душе у меня была сумятица. Проехав с полмили, остановился, закурил. Все истории, каких я наслушался про миссис Брекет, всплыли в моей памяти. Одно дело — смотреть на нее, и другое — знать при этом ее подноготную. Живчик — вот кто сейчас пригодился бы мне рядом. Как опора, гарантия надежности. Страшно, когда кто-то берет и читает твои мысли, как она.

Сигарета кончилась. Я решил, что прямо домой не поеду, и повел свой "универсал" на малой скорости вдоль нижней опушки дубовой рощи, так невнимательно, что то и дело должен был вилять в сторону, уворачиваясь от встречных машин. Незаметно для себя я держал курс на пивную "Мельница" у Старого брода. Работает там одна — неважно, вы ее не знаете, — с которой я пару раз останавливался поболтать. Зашел, спросил кружку пива. Двух слов ей не сказал, и то больше насчет погоды, потом она убежала на кухню унимать своего малыша и уже не возвращалась за стойку. А я успокоился. Так мило и просто она дала мне сдачу, что наваждение рассеялось, и я спустился с облаков на землю. Сдачу — три пенса — положил в карман, пиво выпил. И посмеялся над собой. Опять провела меня миссис Брекет.

Когда я добрался домой, было поздно, и мать сидела недовольная. В черном платье, которое часто надевала, когда оставалась одна, разодетая, точно в гости, хотя никуда не собиралась, — как бы говоря, что теперь, когда схоронила мужа, она свободна, приглашайте. Рядом лежала ее выходная сумочка. Она часто ждала так, сидя без дела на диване, слушая только, как тикают часы, — встанет, поправит цветы на столе и снова сядет. От первых же ее слов меня кинуло в жар.

— Была миссис Брекет, искала тебя, — сказала она резко. — Я-то думала, ты у нее. Велела, чтобы завтра вечером, когда она вернется из Толтона, ты обязательно приехал за деньгами. Где ты пропадал?

— Пускай посылает по почте, стерва, а хочет — привозит сама.

Мать пришла в ужас — как, я предлагаю, чтобы миссис Брекет пачкала ручки о деньги!

— Делай, что тебе говорят, — сказала она. — Поедешь и получишь. А не то их мигом приберет себе Живчик. Подумать, при таких деньгах не может женщина побывать у приличного парикмахера. До чего же доводит жадность!

И вдруг я понял, что всполошился зря — конечно! Ведь когда я приеду в Хединг, там будет Живчик! Миляга Живчик! Слава богу, подумал я. И деньги получу наверняка, она же обещала их при нем.

Назавтра вечером поехал. Ставлю машину возле гаража, и кого же вижу первым делом? Живчика. Стоит у своей машины, в руке — чемодан. Я подошел к нему.

— Потрудилась добрая фея. — Он кивнул на свои шины. Шины были спущены. — Соображаю, как быть, а время поджимает.

В эту минуту в доме открылось окно наверху, и кто-то опорожнил чемодан, набитый мужскими вещами; вслед им градом посыпались сигареты.

— Уборку затеяла, — сообщил мне Живчик. — У меня четверть часа до поезда. Будь благодетелем, подвези на станцию.

Опять меня угораздило явиться к Брекетам в разгар семейного скандала! Только на этот раз расхлебывать за Живчика оставался я. Такое у меня было чувство.

— Садитесь, едем, — сказал я.

Когда между нами и Хедингом пролегло около мили, он выпрямился и оглянулся назад.

— На хвосте — никого.

— Вы не слышали, есть такая лошадь по кличке "Трепейзан"? — спросил я его. — Или "Пузан"… "Трепейзан" — может такое быть?

— "Трепейзан"? — повторил Живчик. — Вероятно, французская лошадка?

— Не знаю.

— "Деревенщина"? А что, возможно. Так сказать, на французский манер.

Мы подъехали к Толтону. Живчик сидел очень бледный, с каменным от ненависти лицом. Но только когда он стал в очередь за билетом, до меня дошло, что означает его поведение.

— Первый раз за пятнадцать лет еду поездом, — крикнул он мне из очереди. — Кончились шуточки, баста. Увидишь ее, можешь передать… — на нас озирались, — что мое терпение лопнуло. Я сматываю удочки, и навсегда.

И, направляясь к лондонскому поезду, прибавил:

— Ты, очевидно, сейчас опять туда? Не мое дело, конечно, но хочу тебя предупредить. Ты не найдешь там ни гроша, Боб, банк сорван. — И, дернув напоследок щекой, послал мне взгляд. Меткий, как выстрел. Хлоп — и в яблочко. И бывай, выражаясь его словами.

Поезд, пыхтя, отошел от станции, и я побрел к своей машине. Я послушался Живчика. Не поехал обратно в Хединг.

Много было между Брекетами скандалов, но такого, как этот, не бывало. Этот был последний. Прежние превращались в погоню. Этот — нет. Потому что сегодня миссис Брекет гоняла по дорогам одна. Где ее только, говорят, не носило в тот вечер! Городок наш прочесывала раз десять. В одиннадцатом часу мы услышали, как она сигналит у нас перед домом. Мать выглянула в щелку между шторами, и я вышел на улицу. Миссис Брекет вылезла из машины и строевым шагом двинулась на меня.

— Где вы были? — крикнула она. — Куда делся мой муж?

— Не знаю.

— Нет, знаете. Мне сказали, вы отвезли его в Толтон.

— Как я понял, он уехал в Лондон.

— Врите больше! Как это он мог уехать? Его машина на месте.

— А он поездом.

— Поездом, — повторила она за мной. Ее гнев улетучился. Она смотрела на меня с недоумением. Богатые, они ведь особый народ. Миссис Брекет просто забыла, что люди могут передвигаться на поезде. Я видел, как она обмозговывает эту ошеломляющую новость. Но не такого она была склада женщина, чтобы тратить время, задерживаясь надолго в одном настроении. "Эти часики тикают без остановки", — говорил про нее Живчик.

— Понятно, — едко сказала она, кивая головой. — Это вы с Джимми сообща подстроили. — Она тряхнула волосами и вздернула подбородок. — Получили свои деньги, и теперь сам черт вам не брат.

— Это какие же деньги?

— Что значит "какие"? — насторожилась она, шаря по моему лицу острым взглядом. То, что она на нем прочла, в первый миг озадачило ее. До этой минуты она рвалась в бой, но сейчас ее воинственное выражение сменилось лукавым, губы сморщились в улыбке, улыбка расплылась вширь, глаза превратились в две запятые, словно вороньи крылья в вышине, и она залилась звонким хохотом. На всю пустынную улицу. Она покатывалась со смеху.

— Ох, умора! — всхлипывала она. — Ну и ну, вот это да! Знай наших. Ничегошеньки вам не перепало! Все прикарманил до гроша!

И она восхищенно взглянула на небо, где он летал. Ей не терпелось поддеть меня, хотя ее еще душил смех.

— Я что хочу сказать… ох, не могу…

Я ждал, не перебивая.

— Все или ничего — вы так хотели? И видите, остались ни с чем.

Не знаю, что было дальше. То ли я попробовал отшутиться, то ли шагнул вперед. Знаю только, что она вся подобралась, чопорная, чужая, и поставила на всем на этом жирную точку. Подошла к машине, села, хлопнула дверцей.

— Вы крупно просчитались, когда сделали ставку на Джимми, — крикнула она мне.

И все. Больше мы миссис Брекет в булочной не видали.

— Теперь она и не посмотрит в нашу сторону, — говорила мать.

— Что же мне, привести ей мужа назад на веревочке, что ли?

А к концу недели весь город хватался за животики и подмигивал, завидев меня.

— Славно обстряпал дельце, сынок, — сказал бакалейщик.

— Красивый ты малый, Боб, — сказал торговец скобяным товаром.

— Боб, он может, — сказал мясник. — Подход имеет к женскому полу.

Потому что в тот вечер, приехав домой, миссис Брекет села и рассчиталась сполна со всеми лавочниками, каким задолжала в городе. Со всеми, повторяю. Кроме меня.