Птички в клетках (сборник рассказов)

На краю утеса

© V. S. Pritchett 1979

Перевод Д.Аграчева

Туман, наползающий с моря, к полудню стал рассеиваться. Он уже два дня тянулся вверх по склону и рваными клочьями оседал на верхушках деревьев в ущелье, где стоял дом. "Как холодное дыханье стариков", — написала Ровена в порыве поэтического вдохновения, но — чтобы не обидеть Гарри — изменила на "дыханье призраков", а то он, пожалуй, примет это на свой счет. На самом-то деле в его дыхании нет ничего общего с туманом, оно пахнет несчетными сигаретами, что он курит с утра до вечера. Ходит по комнатам мелкими шажками, сбрасывает пепел с сигареты, вытягивая руку, и говорит, говорит. Это придает какую-то отрешенную, вопрошающую элегантность и его тяжеловатому лицу, и его длинным фразам. Ровена, как была в халате, пошла к нему в комнату. Он был без очков и только что кончил бриться; обращенное к ней лицо старость избороздила и обескровила до святости, но пухлая нижняя губа придавала ему беспомощное звериное выражение. Она рассмеялась при виде мыльной пены у него в ушах.

— Призраки исчезли, — нараспев произнесла она. — Можем съездить к твоей впадине. Я поведу машину через Гиллет, там сейчас ярмарка. Зайдем к гадалке.

— Как это скучно, — сказал он. — А ведь в шестнадцатом веке там жили ведьмы.

— Я сама ведьма! И я хочу на ярмарку. Я видела афишу. У них сегодня открытие.

— Ладно, — сдался он и взглянул на нее с подозрением.

Ему за семьдесят: когда твоей подруге двадцать пять, надо изображать подозрительность. Для стариков, влюбленных в юных девушек, существуют определенные правила, и соблюдать их надо тем более неукоснительно, если и девушка влюблена. Это как игра.

— Должно быть, на утесах уже цветут гвоздики, — сказал он.

— Ах ты цветочная душа!

Он собрался было ответить: "Именно!" — и добавить, что девушки — те же цветы, только говорящие, и что он всю жизнь собирает и тех и других, но он уже не раз говорил ей нечто подобное, а в его возрасте надо по возможности не повторяться. И вообще, такого рода комплименты по-настоящему звучат, только когда есть слушатели, когда все поворачиваются и смотрят на нее. Едва только девушки становятся женщинами, он теряет к ним интерес: он всегда жил ради фантазий.

— Значит, решено, — произнесла она.

Теперь в его взгляде было нечто трагическое. Размахивая бритвой, он начал нервно и бессознательно пританцовывать; она на лету обняла его и выбежала из комнаты.

Пока он суетливо собирался, а она без конца исчезала, чтобы что-то там такое поправить в своем новом рисунке, прошло немало времени.

— Надо поесть, — распорядилась она.

Но это был его дом, а не ее. Он долго жил здесь один и не мог допустить на свою кухню женщину: ему невыносимо было бы видеть, как она режет хлеб, путает ножи и вилки или выливает в раковину спитой чай вместе с чаинками.

— Мы с Ровеной, — говорил он тем, кто навещал их, и при этом его голос звучал по-военному, — почти ничего не едим. И никого не принимаем.

Это была неправда, но, подобно генералу с литературными наклонностями, он любил навести порядок в собственном воображении. Он вообще был подвержен влиянию литературы. Его жена сошла с ума и покончила с собой. Так что в своем доме он представлял себя мистером Рочестером, а в машине — графом Моска с юной герцогиней из "Пармской обители" или, когда они бывали в обществе, видавшей виды толстовской тетушкой. Тоже игра — и притом образование для Ровены.

Он бегал из комнаты в кухню и обратно, а она появилась не сразу и долго, лениво сидела за столом, откидывая назад длинные черные волосы, арканя его улыбками и быстрыми взглядами из-под приспущенных ресниц, потом метнулась к нему, когда он нес масло, и опять легко и стремительно заключила его в объятия, смеясь при виде беспомощно поднятой в воздух масленки.

— Ровена! — закричал он ей вдогонку, так как она уже опять исчезла. — Заводи машину.

Дом стоял прямо на склоне длинного ущелья, окруженный полчищами ясеней и буков. Перед домом была терраса и хитроумно устроенный на крутом подъеме сад, в котором он возился целыми днями; он даже сам, изрядно попотев, выбил в грунте два-три десятка ступенек. Ровена не могла отвести глаз от его жесткой седой шевелюры и — что уж там! — довольно грубого лица с оттопыренными губами, когда он размахивал киркой, вгрызаясь в каменистую землю. Он работал со злостью, с гордостью, но иногда вдруг обращал к ней призывный, пронзительный взгляд. Его яростное старческое лицо с легкостью впитывало боль.

Она знала: он только разозлится, если сказать ему, чтобы осторожней спускался по ступенькам. Она знала до тонкостей процедуру посадки в машину: ему — высокому и угловатому — приходилось буквально складываться, так что колени едва не упирались в подбородок, к которому сбегали глубокие, меланхолические линии его крупного лица. Ей нравилось лихо, на большой скорости возить старика по дороге, вьющейся между деревьями — вот она какая бедовая! — пока он без умолку говорил. Теперь он будет час говорить не переставая и начнет, разумеется, с местной ярмарки.

— Абсолютно неинтересно. Суррогат, как дешевая еда. Незачем ездить. Двадцатый век все завернул в полиэтилен.

Он говорил о временах до римского нашествия, расписывал вкус древних к буйным празднествам, рассказывал про кельтских богов и чертей, а они тем временем выехали из ущелья и понеслись по узкой дороге, петляющей между холмами (он знал название каждого папоротника в каменных расселинах), и она так лихо поворачивала, что порой стучали зубы и холодок бежал по спине. Он лавиной извергал из памяти исторические примеры. Ты и есть Дедушка Время, сказала она, но он не воспринял это как шутку, хотя и усмехнулся, чтобы не обидеть ее. Это тоже одно из правил игры. Никакой он не Дедушка Время, потому что, когда тебе за семьдесят, начинаешь беречь время, скупо тратить его, утаивая минутки, тогда как она транжирит его почем зря, даже не сознавая, что живет во времени.

Гиллет — скучный, пыльный методистский городок, где в окнах домов стоят горшки с геранью. Ярмарку устроили за городом, на пустопорожнем поле, по которому носились собаки и дети. Тир, еще не до конца установленная палатка "кокосовых кеглей", "волшебные кольца": много суеты и мало посетителей. У карусели, правда, было полно детей: раздался предупредительный свист, и дети облепили вульгарный круг пятнистых коров — каждая с огромным розовым выменем, — коней-качалок, свиней, тигров и жирафов.

Профессор отстраненно наблюдал это культурное убожество. Он побаивался Ровены. Она по-детски любила мучить его. Изобразив прекрасную надменность, не лишенную издевки, она вылезла из машины и устремилась к лотку с мороженым. Ему удалось увести ее в сторону от прилавка с золотыми рыбками: она, чего доброго, еще захочет привезти эдакое сокровище домой.

— Дай мне денег, — сказала она, приближаясь к карусели. Там уже собралась небольшая толпа. — Я поеду на жирафе. Пошли.

— Я посмотрю, как ты катаешься, — тоскливо произнес он и стал протирать очки.

Вот она уже крутится верхом на жирафе, выделяясь в толпе детей, как учительница, без конца отбрасывая назад длинные волосы: чудо как молода и с каждым днем все моложе. На карусели были и другие девушки. Попадались и местные молодые люди. Один кретин ехал задом наперед на корове, то и дело взбрыкивая ногами и махая рукой. Ровена восседала на жирафе спокойно, без улыбки, но, проплывая мимо, помахала старику.

Он взглянул на часы. Долго еще?

— Я поеду еще раз! — крикнула она и не слезла с жирафа.

Он вдруг почувствовал нелепость своего положения: терпеливый наблюдатель в толпе таких же наблюдателей, но только самый старый из всех и одетый лучше других, исполненный достоинства, теперь уже начисто лишенный любопытства. Он отошел в сторону, но вся толпа, кажется, переместилась вместе с ним. Одна молодая женщина в ярко-красном пальто всякий раз оказывалась рядом с ним, сколько бы он ни менял место. Вот опять мимо проехал жираф, и опять парень на корове. Молодая женщина в красном пальто помахала рукой. Соображая, что здесь так принято, старик помахал жирафу. Женщина снова помахала и уставилась на него, как будто он ее чем-то разозлил. Он отошел от нее на шаг, потом на пять шагов, потом и вовсе ушел на другую сторону карусели. Здесь он мог спокойно махать, не привлекая к себе внимания, но эта женщина опять оказалась рядом. Невысокая, с рыжеватыми волосами, она смотрела на него, задрав подбородок.

— Ты меня не помнишь! — бросила она пронзительным голосом, дерзко сверкнув глазенками. Он в изумлении сделал шаг назад.

— Дейзи Пайк, — произнесла она.

Пайк? Пайк? Он оторопело посмотрел на нее, мысленно проносясь по кругу вместе с Ровеной.

— Жена Джорджа, — добавила она, словно насмехаясь над его глупостью.

— Джорджа…

Больше он ничего не сказал. Жене Джорджа Пайка теперь за пятьдесят. А этой не больше тридцати. Может быть, их дочь. У них была дочь?

— Неужели я так изменилась? — спросила она.

Она вела себя, как дерзкий уличный мальчишка, откровенно издеваясь над ним, радуясь его замешательству, но вдруг уголки ее губ жалобно опустились, выразив мольбу. Он теперь видел только широкую улыбку Ровены, все прочие женщины слились для него в смутную массу. Однако внезапно маленький, молящий, напористый ротик и пронзительный голос прорезались сквозь толщу памяти. От смущения он сделал еще шаг назад, и лицо его на мгновение отразило ужас — впрочем, он быстро замаскировал это выражение, ноги его сами собою начали пританцовывать, и он заговорил с глупой улыбочкой:

— Дейзи! Я думал… А я вот стою, смотрю. Ты что тут делаешь?

Теперь, когда память все расставила по местам, он не мог скрыть прилив негодования: его взгляд был холоден и неподвижен. На нее это явно подействовало.

— То же, что и ты, — резко ответила она. — Жду. Жду, когда они слезут с карусели.

Она обиженно отвернулась от него и принялась размахивать руками с криками:

— Стивен! Вот дурачок!

Парень, оседлавший задом наперед корову, помахал ей и что-то крикнул в ответ.

Ужасно! Но в старости надо быть к этому готовым: карта, которую ты всегда носил в голове, — да-да, именно карта — стирается, контуры бледнеют, города исчезают, люди пропадают из виду. Оберегавшие тебя лица друзей уходят в небытие, и ты остаешься совсем один, голый и уязвимый. Все те, кто плотными рядами стоял между тобой и твоими врагами, куда-то испаряются, и вдруг враг смотрит тебе прямо в глаза. Дейзи Пайк!

Старику некуда было деваться. Он сказал вежливо, насколько мог:

— Я думал, вы уехали за границу. Как Джордж?

— А мы и уехали. Джордж умер в Испании, — ответила она. И тут же добавила: — Во время игры в гольф.

— Извини. Я не знал.

Она оглянулась на карусель и снова повернулась к нему.

— А я о тебе все знаю. У тебя новый дом в Кольфе. А я старый сохранила, только там сейчас жильцы.

От Кольфа до Дейзи Пайк — расстояние в сорок миль, но между ними — ни души! Карусель остановилась. Дети шумно слезали, новые пассажиры рассаживались по местам; толпа ожидающих подалась вперед.

— Я пойду за Ровеной, — безжалостно отрезал он. — Ровена! — крикнул он повелительным тоном.

Зная, что Дейзи Пайк смотрит на него, он подал Ровене руку, но она спрыгнула с карусели сама, как бы не замечая протянутой руки.

— Ровена, нам пора ехать.

— Разве? А было здорово. Ты видел этого смешного парня?

— Нет, Ровена. Какого парня?

— Да вон он, с этой девушкой в красном, ты еще с ней флиртовал. Я все видела, старый проказник! — Она рассмеялась и взяла его под руку. — Ты покраснел.

— Она не девушка, — сказал он. — Я был знаком с ней двадцать лет назад в Лондоне. Представляешь, какой ужас: я ее не узнал. Мы были дружны с ее мужем. Она была приятельницей Виолетты.

— Виолетты! — воскликнула Ровена. — Ты должен нас познакомить. — Она рвалась узнать каждого, с кем он когда-либо общался, — жаждала их всех, даже умерших, превратить в свою собственность. Особенно друзей Виолетты — его жены. Ровене страстно хотелось быть старой, как покойная Виолетта.

— Гарри, нельзя быть таким бирюком!

— Да знаешь… Это жуткая особа. Мы страшно поругались.

— Старая любовь! — поддразнивала Ровена.

— Мне пришлось указать ей на дверь. Она распространила заведомую ложь.

— Так познакомь нас скорее. Это же так интересно!

— По-моему, они ушли, — сказал он.

— Да нет же. Вон они. Пойдем.

Она потащила его к "волшебным кольцам", возле которых остановились Дейзи Пайк и молодой человек. В этом была неодолимая притягательность Ро-вены: она умела растопить застывшую скуку воспоминаний. Он знавал немало девушек, которые в такой ситуации лишь мысленно набирали бы очки для сцены ревности — ревности к его прошлому. Но Ровена не такая.

Молодой человек с кудрявыми желтыми волосами бросал кольца на стол с хитро расставленными мисками, кувшинами и игрушками, показывая Дейзи, как это делается, и поправляя ее руку, державшую кольцо.

— Выбери цель и держи кольцо горизонтально, плотно не сжимай, бросай плавно. Да нет, не так. Вот так.

С Дейзи слетела вся ее задиристость. Лицо ее было нежно-серьезным; перед каждым броском она смотрела на молодого человека.

— Дейзи, — сказал старик с неожиданной лощеной светскостью, как на званом обеде, — позволь представить тебе Ровену.

Ровена, сияя, сделала шаг вперед.

— Здравствуйте! Я как раз говорила Гарри о молодом человеке, который катался на корове.

— Вот он, — сухо произнесла Дейзи. — Стивен!

Парень повернулся и сказал: "Здрасьте!" — и стал дальше бросать кольца. — Вот так.

Ровена с издевкой наблюдала за ним.

— Мы, вообще-то, уже уезжаем, — сказал Гарри.

— Я много о вас слышала, — обратилась Дейзи к Ровене.

— Хотим пройтись вдоль утесов, — сказал Гарри.

— До Ивовой впадины, — вставила Ровена.

— Подумать, какая встреча! — сказал Гарри.

— Может, еще встретимся, — ответила Дейзи.

— Да знаешь… мы почти не бываем в обществе.

Дейзи нагло прошлась взглядом по Ровене и засмеялась, когда парень снова промахнулся.

— А я однажды выиграла золотую рыбку, — сказала Ровена, тоже смеясь, — только она сдохла по пути домой.

— Подумать только! — произнес старик, когда они с Ровеной шли к машине. — Это, значит, сын Джорджа. Он выше отца. Джордж был коротышка.

Она усадила его в машину и поняла по его каменному лицу, что разговор окончен. Что ж, она узнала еще одну его знакомую — это главное.

Холмы словно вырастали из-под земли, а море убегало все дальше и дальше, но вдруг, миновав последний длинный холм, они выскочили к кемпингу — пустынному в это время года и похожему на приземистые белые андалусские городишки, как они выглядят издалека. Старик продолжал говорить: "…но мы создали современную цивилизацию — голую, без корней, у нас анархия уживается с жесткими стандартами", и внезапно внизу, между дюнами, показалось море: не серое и холодное, но сочное, синее, свежее и наивное, как молодые губы, оно простерлось за дюнами гигантской сонной гладью. Теперь командовал старик: он суетился, искал место, где поставить машину, потом тяжело шагал по песку, минуя кучи прошлогоднего мусора, торопясь взобраться на утесы. Сверху открывался вид во всю ширь мелкого залива — на изменчивый рисунок неторопливо набегающего прибоя, похожего на губы, шепчущие слова, которые разлетаются, недосказанные и никем не услышанные. Вдалеке с десяток любителей серфинга решительно отдалялись от кромки прибоя, идя навстречу крупным волнам — так, словно навсегда покинули сушу и устремились к линии горизонта. Ровена остановилась, дожидаясь, когда первый из них заскользит на гребне волны, но старик велел ей идти дальше — туда, где утесы поросли густой травой. Вот что влекло его сюда: простор, беспредельность. В такой ясный майский день можно пройти, не встретив ни души, хоть тридцать миль, от края до края залива, сквозь вой ветра и крики мечущихся чаек, мимо несчетных мысов, плавно сползающих к песчаному дну, но все же режущих волны. Густые волосы старика оставались неподвижными на ветру, только его большие уши торчали сильнее обычного. Ровена повязала голову шарфом. С утеса на утес, по травяному ковру, испещренному мириадами гвоздик и маргариток, расцветивших милю за милей, старик вел ее, взрезая коленками воздух, жестикулируя, безостановочно говоря и показывая то на сокола в небе, то на черного, как сажа, баклана на скале, а она лениво брела сзади. Он нетерпеливо останавливался, чтобы отметить какой-нибудь особенный мох, или, стоя на краю утеса, как пророк, указывал рукой на обрывы, каньоны, пещеры и тоннели, куда врывалась — чернея — зеленая вода и — опять зеленея — выливалась водопадами в море. Шел старик энергично, нагнувшись вперед, но, ожидая ее, распрямлялся, и Ровена улыбалась его отрешенному взгляду, который скользил по просторам так, будто он знает, что там, вдали. В нем было что-то от языческого бога и от неутомимого зверя. После передышки на гребне черного утеса, где кожу обжигало солнцем, они продолжали путь.

— Отсюда не виден залив, — сказала Ровена. Ее мысли были о молодых людях, скользящих по волнам.

— Еще два утеса — и наша впадина, — ответил он, поднимая ее на ноги.

— Ах да, впадина.

Эта впадина стала для него навязчивой идеей. Из всех прогулок он предпочитал эту — впрочем, и Ровена любила бы здесь ходить, если б только не страшный омут в конце пути. В нескольких местах вдоль скалистого берега море вымыло тоннели под утесами, образовав гигантские темные кратеры ярдов пятьдесят в ширину, а эта впадина была к тому же сто восемьдесят футов в глубину. При спокойном море слышно было, как плещется внизу невидимая толща, а в непогоду вода бурлила, как в котле. Ровена в страхе остановилась, но он продрался сквозь высокую траву на самый край, выкрикивая через плечо какие-то сведения из геологии и кораблевождения, и, чтобы позабавить ее, рассказал, как контрабандисты дожидались отлива, прежде чем подойти к берегу.

Они снова смотрели на этот бессмысленный провал, похожий на рану. Стоя на краю, старик, казалось, слился с ним в единое целое. Ей вспомнился его рот, как она однажды его увидела (с ощущением ужаса, которое теперь пыталась стереть из памяти) до того, как он вставил свои зубы. И рот отца.

Что ж, цель достигнута. Найдя уступ со стороны моря, защищенный от ветра, они сели отдохнуть под обжигающим солнцем.

— Рай! — произнесла она и закрыла глаза.

Они долго сидели в молчании; он не отрываясь смотрел на монотонную поверхность воды. Иногда вдалеке легкое дуновение ветра рождало стаю белых барашков: будто лица или, быть может, белые руки, бессмысленно возникающие и исчезающие вновь. Да-да, бессмысленные мертвецы.

— О чем ты думаешь? — спросила она, не открывая глаз.

Он хотел было ответить: "В моем возрасте всегда думаешь о смерти", но сказал:

— О тебе.

— О чем же именно? — спросила она с беззастенчивостью юности.

— О твоих ушах.

— Врешь. Ты думаешь о Дейзи Пайк.

— Теперь уже нет.

— А вот наверняка думаешь, — сказала она. И продолжала, показав рукой: — Это вот там вы все купались нагишом? И она тоже приходила?

— Рядом, за мысом, — уточнил он. — Мы с Виолеттой там купались. Все приходили. И Дейзи однажды пришла, когда Джордж играл в гольф. Она все плавала — туда-сюда, бесконечно, как рыба. А на суше была абсолютно беспомощна. Гордон с Верой приходили частенько, но Дейзи только однажды. Она не вписалась в нашу компанию — ее, видно, слишком мучили условности. Сидела и рассказывала похабные анекдоты. А потом полезла купаться, чтобы опять стать чистой. Джордж целыми днями играл в гольф, а вечерами — в бридж; на это смотрели косо. У них дома была игра: метание стрел в мишень в виде голой женщины. Вообще жуткая пара — эдакие шутники. Сама понимаешь, что было "яблочком".

— А из-за чего вы поссорились?

— Она выдала ложь за правду, — сказал он, повернувшись к ней. По его тону было ясно, что продолжать он не намерен. Она надеялась услышать одну из его историй, но истории не последовало.

— Я хочу искупаться в вашей бухте.

— Сейчас слишком холодно.

— Я все равно хочу!

— Туда довольно долго спускаться и потом придется лезть наверх.

— Ну и что? Я хочу поплавать там, где вы все купались.

Она не отступится, и ему это, конечно, приятно.

— Ладно, — сказал он, вставая.

Как все девушки, она хочет повсюду оставить свой след. Он замечал, как она старалась потрогать картины в музеях, когда он возил ее в Италию. Обладание! Власть! Раньше ему это не нравилось, теперь — напротив. Что ж, это симптом обожания, он ее обожает. И она в самом деле хочет тут искупаться. Оставить свой след на пустом песчаном пляже — своего рода самоутверждение.

Преодолев длинный спуск, они оказались у подножия гигантских изъеденных утесов. Она босиком побежала по гладкому песку к кромке спокойного моря.

— У-у, ледяное! — завопила она.

Он стоял, сгорбившись. Возле скал валялись прошлогодние тряпки и картонки. Значит, теперь это место — некогда потаенное — открыли курортники. В его взгляде сверкнул гнев.

— Мне надо помочиться, — сказал он.

Она смотрела на море; он долго не возвращался.

— Вот это волна! — крикнула она.

И обнаружила, что его нет рядом. Он стоял на камнях, раздетый: стариковское тело, покрытое седыми волосами, сморщенный живот, высохшие бедра. Его худые руки взметнулись кверху.

— Нет! Тебе нельзя! Твое сердце! — закричала она.

Он зловеще усмехнулся, обнажив желтые зубы, и прыгнул в воду, а потом греб руками, кричал, плескался, заплывая все дальше и дальше назло ей, и, только когда она пронзительно завизжала, всерьез испугавшись, он вынырнул из моря, как уродливый волосатый морской зверь, весь красный от холода, и встал, мокрый, широко разведя руки, точно сейчас завоет. Потом перелез через камни, подошел к брошенной на песке одежде и стал вытираться своей рубашкой.

— Ты с ума сошел, — сказала она. — Теперь не вздумай надевать эту рубашку.

— Она высохнет на солнце.

— Зачем это было нужно? Ты ее нашел?

— Кого? — Он в растерянности поглядел по сторонам.

Он прыгнул из тщеславия, повинуясь внезапной ярости: он был зол на неумолимое время и на Дейзи Пайк. Он ничего больше не сказал, но обратил к ней искрящийся взгляд. Эта искорка в глазах старика — глазах, которые порой наводили ужас, — польстила ей.

Теперь он почувствовал усталость, и они пошли назад короткой дорогой, мимо унылого кемпинга, и едва она усадила его в машину, как он заснул и захрапел. Он рано поднялся к себе в спальню, но никак не мог уснуть; он нарушил одно из своих стариковских правил: дал ей увидеть себя голым. Он был поражен, когда она вошла в его спальню и забралась в постель: такого раньше не бывало. "Как поживает Старый Моряк?" — спросила она.

Какое чудо! Значит, она ревнует. Она меня любит, без конца повторял он себе, расхаживая по комнатам, в течение нескольких недель. Она ездила в "наш город", как она говорила, покупать пирожные ("Я такая худая!").

В первый раз, вернувшись, она сказала, что видела в магазине его "любимую Дейзи".

— Что она тут делает? — спросил он. — Она живет в сорока милях отсюда. Что она говорила?

— Мы не разговаривали. Она меня, кажется, не видела. С ней был ее сын. Он поздоровался. Он поднимал верх у машины. Она вылезла и кивнула. По-моему, я ей не нравлюсь, — заключила она с удовлетворением.

На следующей неделе она опять поехала в город — за бензином.

Старик остался дома, вытряхнул пару ковриков и подмел пол в гостиной. Это был его дом, а Ро-вену не назовешь аккуратной. Потом он сидел на террасе, беспокойно прислушиваясь в ожидании ее машины.

Скоро — гораздо раньше, чем он ожидал, — послышался шум мотора, и далеко внизу между деревьев мелькнула машина. Вот ее юная красота взлетает по склону. Он с тревогой слушал: гул мотора внезапно замирал на поворотах, потом становился громче и опять стихал. Он отложил книгу и, спохватившись, побежал в дом ставить чайник; дожидаясь, пока закипит вода, он достал чашки и — педантично, по одной — вынес их на террасу и поставил на стол; потом опять замер и прислушался. Машина уже подъезжала, внизу послышалось шуршание колес. Он побежал обдать кипятком заварной чайник и кинулся назад с обычным вопросом:

— Ну как, успешно?

С трудом переводя дух, она одолела последние ступеньки и поднялась на террасу. Но только она была не она, а невысокая женщина в сандалиях на босу ногу, которая с нагловатой улыбочкой стягивала с головы платок. Дейзи!

— Уф! — произнесла она.

Гарри отпрыгнул назад и угрожающе выпрямился.

— Дейзи! — раздраженно воскликнул он, словно отмахиваясь от нее.

— Ну и ступеньки, Гарри! Ого, вот так вид!

Она презрительно усмехнулась. Он вспомнил, что она всегда вот так агрессивно реагировала на все, что видела. Тот день, когда они встретились на ярмарке, будто выскользнул у него из-под ног, а с ним и годы, что прошли до того дня.

— Какого… — начал он, но по-военному одернул себя. — Ровена поехала в город. Я ее жду.

— Я знаю, — сказала Дейзи. — Можно мне сесть передохнуть? Я знаю, я ее видела. — И злорадно, по-заговорщицки: — Мы не разговаривали. Она проехала мимо. Уф, так уже легче.

— Мы никого не принимаем, — сурово проговорил он. — Я работаю. Мы даже к телефону не подходим.

— Да-да, и мы тоже. Надеюсь, я не помешала. Дай, думаю, забегу на минутку.

— У Ровены тоже работа… — добавил он. Дейзи всю жизнь являлась не вовремя.

— А здорово ты удивился! — с удовольствием отметила Дейзи. — Она красотка. Поэтому я и приехала. Ты счастливчик — как это тебе удается? А дом у тебя какой! Я отправила Стивена навестить друзей. Столько времени прошло, столько лет! Я не могла удержаться. Знаешь, ты совсем не изменился. А вот меня ты не узнал, а? Старался вообще не заметить, верно?

У нее были маленькие глазки и носик. Метод атаки все тот же, подумал он, берет наскоком. Его взгляд ничего не выражал.

— На этот счет мы уже объяснялись, — сказал он, опять начиная нервничать. — Я пойду выключу чайник.

Он прислушался, не едет ли машина, но все было тихо.

— М-да, — произнесла она. — Вот такие дела, А время летит.

Когда он вернулся, неся заварной чайник и еще одну чашку, она сказала:

— Я знала, что ты ко мне не приедешь, так вот сама приехала. Погоди-ка, — продолжала она, снимая платок. — Я тебе сказала, что Джордж умер? Ну да, конечно, сказала.

— Да.

— М-да… Слушай, Гарри, мне надо с тобой поговорить. Ты самый умный из всех моих знакомых. — Она нервно оглянулась на сад и на шеренги деревьев дальше по склону, потом повернулась к нему: — Гарри, ты счастлив, и я счастлива. Я не собираюсь устраивать сцену, я не за этим приехала. Я тебя любила, вот в чем штука, но это прошло. Я на твой счет ошибалась, насчет вас с Виолеттой. Мне было невыносимо видеть, как она страдает. Я чуть с ума не сошла. И как ты мучился. Я через это тоже прошла, когда Джордж умер. Гарри, я хочу, чтобы ты перестал меня ненавидеть. Ты ведь больше не злишься, а? Мы все меняемся. Что было, то было.

Вот заливает, подумал он. Зачем она приехала?

Чтобы поссорить его с Ровеной, ведь пыталась же она восстановить против него жену. В памяти всплыло любимое слово Дейзи: честность. Зачем-то она старается напустить туману там, где он все для себя давно расставил по местам.

Он заговорил на другую тему. — А что… — он нахмурился, — прости, я теперь не помню имен, что твой сын, чем он занимается?

Она заметила, что он нарочно уводит ее в сторону. Дейзи всегда все подмечала.

— Томми? Глупыш Томми? Он в Африке, — отмахнулась она. — Там ему лучше. Проблемы, проблемы… Я для него тоже проблема… Джордж, знаешь, был страшно ревнивый.

— Он очень похож на Джорджа, — сказал Гарри. — Только выше. И волосы вьются.

— Что ты несешь? Ты его не видел с четырехлетнего возраста! — Она рассмеялась.

— Не будь дурой, Дейзи, мы его видели на прошлой неделе в этом… ну, как его… на ярмарке.

Дейзи побледнела. Она вскинула подбородок.

— Удар ниже пояса, — сказала она, яростно тряхнув головой. — Ты ведь это нарочно, да? Это Стивен. Уж от тебя я не ожидала — с твоей-то Ровеной. Люди, наверное, болтают, но мне наплевать, а ему говори не говори, он этого просто не поймет. Стивен — мой любовник.

Опять проклюнулась хорошо ему знакомая вкрадчивая, сентиментальная Дейзи; резкость сменилась игривой улыбочкой.

— Он меня обожает. Может, я ему и в матери гожусь, но ему осточертели самовлюбленные визгливые девчонки. Если б мы познакомились, когда я была моложе, он на меня и смотреть бы не стал. Нет, правда, Гарри, я для него что хочешь сделаю.

— Прости, я… я поэтому тебя и не узнал. Можешь спросить у Ровены. Я ей сказал: "Это дочь Дейзи Пайк", как только тебя увидел.

Дейзи в изумлении поглядела на него, и ее губы медленно расплылись в счастливой улыбке.

— Это правда? Ой, ну надо же! Ты всегда говорил правду. Ой, Гарри, ты в самом деле так подумал? Вот спасибо, Гарри, вот уж порадовал, как никогда. Я тебя обожаю.

Она подалась вперед и заговорила тихим призывным голосом:

— Мы с Джорджем целых семь лет до его смерти не спали вместе. Ни о чем не спрашивай, но это правда, клянусь тебе. Я вообще забыла, что это такое. Когда Стивен мне предложил, я решила, что он меня оскорбляет. Сам знаешь, сколько пишут про разных насильников. Я влезла в машину, хлопнула дверцей у него перед носом и оставила его на дороге — ну, не на дороге, а там, где мы были. В общем, взяла и уехала. Оглянулась: он так и стоит. В моем-то возрасте, представляешь? На следующий день — ты-то прекрасно знаешь, как это бывает у женщин, — я была в жутком настроении. Как вернулась домой, давай реветь и звать Джорджа, налила себе полный стакан виски и хожу с ним по дому — рука дрожит, виски льется на ковер. — Она рассмеялась. — Если бы Джордж воскрес, он бы меня за это убил… Ну так вот, выхожу в сад, а в саду Стивен — поверишь? — идет себе от калитки как ни в чем не бывало. Быстро подошел и вежливо так забрал стакан — у меня из него все лилось на платье, — поставил его на землю и вытер мне блузку. Это меня доконало.

Она помолчала и нахмурила брови.

— Конечно, в доме мы не остались, — чопорно заявила она. — Я бы не смогла. Мы поехали в кемпинг. Он там жил. Не знаю, почему я тебе это рассказываю. Это далеко не все.

Она опять помолчала.

— В нашем возрасте любовь — это нечто, а? Когда я увидела тебя с Ровеной в Гиллете, я подумала: надо съездить к нему, поговорить. Ведь мы вроде как товарищи по несчастью.

— Ничего подобного, — раздраженно отозвался он. — Я на двадцать лет тебя старше.

— На тридцать, — заявила она, доставая из сумочки зеркальце. Изучив свою внешность, она резко захлопнула сумочку и уставилась поверх сада на лес, сбегающий в ущелье. Она слушала, не едет ли машина. Он вдруг сообразил, что перестал прислушиваться. Этот разговор доставлял ему удовольствие, несмотря на все подозрения. Общение с Дейзи отогнало тот страх, что пронизывал теперь все, даже деревья в ущелье. Благодаря женщинам природа возвращается на свое место, деревья делаются просто деревьями.

Время останавливается, и над всем властвует одно долгое мгновенье. Он не любил Дейзи, но в ней определенно что-то есть: она внушает соблазнительную иллюзию, что ты в состоянии с достоинством принять брошенный вызов. Живя с Ровеной, он отбросил тщеславие; теперь, с Дейзи, оно вернулось.

— Куда вы ездили с Ровеной в тот день, когда мы встретились? — неожиданно спросила она.

— На утесы.

— Уж не к той ли самой бухте? Туда далеко идти. И сейчас все равно не поплаваешь.

— Именно в бухте, и я плавал, — сказал он. — Ровену, правда, не пустил.

— И слава богу! Значит, не забываешь про старое? — Она холодно усмехнулась. — Надеюсь, ты ей не рассказывал… Молодые, бывает, ревнуют… Помнишь, какая я была ревнивая? Боже, как я рада, что я уже не молодая. А ты?

— Довольно твоего романтизма, Дейзи, — сказал старик.

— От моего романтизма ничего не осталось. Мне их, скорее, жалко — Ровену и Стивена. Значит, ты был у той бухты. Обо мне не думал?

— Я теперь думаю только о смерти, — ответил он.

— Ты всегда был непрост, а ведь, пожалуй, доживешь до девяноста или того больше, ты такой. Я об этом никогда не думаю. Стивена от одной мысли так бы разобрало… Он даже не знает, кем ему быть. На прошлой неделе думал стать пляжным спасателем. Или тренером по теннису. Или певцом! Мы познакомились на пляже. Он жил в кемпинге.

Она обиженно умолкла, потом снова заговорила:

— Ты знал, что у них там ровно в десять отключают свет? И никто не протестует. Как бараны. Я бы взбеленилась. Все разом начинают храпеть. Ну, мы-то, конечно, не храпели! Вообще, мы теперь живем в доме его матери — в кемпинге слишком узкие кровати. Но теперь вернулась его мать. Мы ищем жилье… Я свой дом сдала. Деньги мне очень кстати.

Старик встревожился. Он все еще пытался понять, в чем подлинная причина ее визита. Он хорошо помнил Дейзи: у нее всегда была задняя мысль, какая-нибудь скрытая цель. Он опять нетерпеливо прислушался: не едет ли Ровена? Знаю, чего она хочет, подумал он: здесь поселиться!

— Здесь, к сожалению, вы жить не сможете. Это исключено, — сказал он.

— Здесь, Гарри? — удивилась она. — Что за чушь! Я вовсе не за этим приехала. Да я тебе настолько и не доверяю, — язвительно заключила она.

Тем не менее она внимательно прошлась глазами по окнам и дверям дома, потом окинула взглядом ущелье. Деловито хмыкнув, она перешла на серьезный тон:

— Ты не можешь ее тут запереть. Это скоро кончится.

— Я и не думал ее запирать. Она приезжает и уезжает, когда ей вздумается. На этот счет у нас полная ясность.

— Приезжает и уезжает? Смотря что под этим понимать, — парировала Дейзи с известной проницательностью. — Выходит, это ты ее пленник. Именно так! И у меня то же самое.

— Такая уж штука любовь, — сказал Гарри. — Я только ради нее и живу.

— Именно! Слушай, Гарри, я скажу, зачем я приехала. Когда мы столкнулись с Ровеной в городе, я вроде как стушевалась. Ты не поверишь, но я умею быть тактичной.

Она окончательно посерьезнела.

— Видишь ли, я не хочу, чтобы мы встречались, — твердо заявила она. — Я говорю о нас с тобой, обо всех нас. Понимаешь, Ровена красивая, а Стивен… в общем, ты его видел. Мы с тобой начнем говорить о прошлом, вспоминать разных людей, а они останутся в стороне и непременно потянутся друг к другу — так ведь? Мне невыносимо было бы видеть, как он говорит с ней, смотрит на нее. Очень жаль, что мы встретились на ярмарке. Сейчас я спокойна, он у своих друзей-спортсменов, но ты понимаешь, о чем я говорю?

Она поднялась и сказала:

— Я это серьезно, Гарри. И я знаю, и ты знаешь, чем все кончится, так вот, я не хочу, чтобы это случилось у меня на глазах.

Она подошла к нему, потому что он тоже встал, и сильно ткнула его в грудь прямым и жестким пальцем. Когда она отошла, у него на коже осталось ощущение боли.

— Я знаю, все это ненадолго, — снова заговорила она. — Ты тоже знаешь. Но я не хочу, — к ней вернулся ее старый дразнящий тон, — чтобы ты видел, как это кончится. Мы в вашем городе почти не бываем. Я уж позабочусь, чтобы он здесь не бывал. И ты дай мне слово. Пообещаем друг другу. Ведь мы столько лет отлично справлялись со своими проблемами! А когда-нибудь, глядишь, еще и увидимся, а?

— Ну ты и стерва, Дейзи, — сказал он и улыбнулся.

— Что же, стерва так стерва. Но не дура.

Она протянула вперед руку, и он с опаской подумал, что она снова ткнет его в грудь, но ничуть не бывало. Она повязала голову платком.

— Если что-нибудь случится, я брошусь в эту впадину.

— Ну хватит мелодрамы, Дейзи.

— Главное, чтоб ты ее не поощрял, — резко проговорила она. — Здесь не действуют твои умные правила!

Она повернулась в сторону ущелья и прислушалась.

— Машина, — сказала она.

— Это Ровена.

— Ну, я поехала. Не забудь.

— Будь осторожна на поворотах, — беспомощно сказал он. — Она быстро ездит. Вы встретитесь на дороге.

Они не поцеловались, даже не пожали друг другу руки. Он стоял и слушал, как она сбегает вниз, проклиная крутые ступеньки, как выкрикнула:

— Эти чертовы ступеньки — наверняка твоя работа!

Внизу взревели две встречные машины, и теперь блеснула машина Ровены, а не Дейзи. Наконец Ровена затормозила у подножия ступенек, всплеснув фейерверк мелких камней.

Она взбежала наверх и сказала:

— Я только что видела на дороге Дейзи.

— Да, она была здесь. Наговорила с три короба!

Она глянула на пустые чашки.

— А ты, бирюк, своей лучшей подруге даже чаю не предложил.

— Чаю? Ах, да… То есть нет… Она не захотела.

— Вот как — увлеклись! — рассмеялась она.

— Да. Она собирается замуж за этого молодого человека, Стивена. Он ей не сын.

— Что? — Судя по всему, она была шокирована. — Да она ему… — Она не окончила фразу и вместо того, чтоб заключить его в свои стремительные объятия, взъерошила ему волосы. — Как тебе все исповедуются! Знаешь, мне не нравится, что она сюда приезжает. Расскажи, что она еще говорила.