Пушкинский век

«У суеверных алтарей»

Петербург был центром управления не только государственными, но и церковными делами империи. Здесь находился Святейший Правительствующий Синод. Ему были подведомственны все российские епархии, настоятели и настоятельницы монастырей и все духовные чины, две синодальные конторы — московская и грузинско-имеретинская, духовные академии и семинарии. С начала 1830-х годов Синод занимал огромное здание на Сенатской площади рядом с Сенатом.

У Пушкина в материалах к «Истории Петра» есть запись: «По учреждению Синода духовенство поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда-то (по свидетельству современников — графа Бестужева и барона Черкасова) Петр, ударив себя в грудь и обнажив кортик, сказал: „Вот вам патриарх“».

Духовенство в России целиком подчинялось царю. Патриаршество было упразднено. Главою православной, греко-российской, церкви на деле являлся царь.

Председательствовал в Синоде санкт-петербургский митрополит, но членов этого учреждения (из духовных лиц) назначал царь. При Синоде имелась должность обер-прокурора, занимаемая светским лицом, — «око государя и стряпчий по делам государственным». Обер-прокурор Синода обладал правами министра. Он объявлял Синоду распоряжения царя и докладывал царю о положении дел в Синоде. Он же осуществлял связь Синода со светскими правительственными учреждениями.

Такие полномочия обер-прокурор Синода получил с начала царствования Александра I. Взойдя на престол, Александр захотел иметь в Синоде доверенное лицо. И, к всеобщему изумлению, назначил на эту должность своего любимца князя А. Н. Голицына — человека, щеголявшего в узком кругу вольномыслием и даже безбожием. Заняв должность обер-прокурора Синода, недавний богохульник разительно переменился — впал в набожность и даже в мистицизм на новомодный европейский манер. В предоставленном ему правительством доме на Фонтанке, против Летнего сада, Голицын устроил роскошную и мрачную домовую церковь.

В верхнем этаже дома Голицына жили друзья Пушкина — братья Александр Иванович и Николай Иванович Тургеневы (первый был директором Департамента духовных дел и иностранных исповеданий). И, приходя к ним, Пушкин слышал заунывное церковное пение, доносившееся из домовой церкви князя Голицына, видел знатных особ, приезжавших сюда молиться.

С 1817 года Голицын возглавлял Министерство духовных дел и народного просвещения.

Вся придворная атмосфера с середины 1810-х годов была пропитана мистицизмом и религиозной экзальтацией. Придворные дамы и царедворцы слушали заезжих проповедников, прорицателей, выискивали «святых людей». Тогда же с благословения Голицына, по примеру парижского и лондонского, появилось петербургское Библейское общество, ставившее своей целью изучение и распространение Библии. Оно помещалось в подаренном ему царем доме на Екатерининском канале. В Общество были приглашены представители всех христианских вероисповеданий, жившие в Петербурге. На его собраниях рядом с петербургским митрополитом Михаилом и ректором Духовной академии Филаретом сидели лютеранские и англиканские проповедники, католический епископ Сестренцевич.

Александр I еще в 1812 году предался напряженным мистическим переживаниям. Во время заграничного похода он встречался и беседовал со знаменитыми европейскими богоискателями — с Юнгом-Штиллингом, с госпожой Крюднер. Православный царь терпел традиционную веру как государственную необходимость, но сам лично склонялся к учению европейских мистических сект. Он покровительствовал немецким евангелистам, американским и английским квакерам, приглашал их в Петербург. Кое с кем из них царь дружески встречался в Зимнем дворце. Так, в исходе 1818 года он дал частную аудиенцию двум миссионерам-квакерам — Вильму Аллену и Стефану Грелье. Царь долго беседовал с ними, вспоминал их первое свидание в Лондоне, рассказывал о своем детстве, о том, как мало развивали в нем религиозное чувство и как оно пробудилось, когда он стал читать Библию. Потом предложил, по квакерскому обычаю, провести вместе некоторое время в религиозном самоуглублении и внутренней молитве. «Это была торжественная минута, — писал впоследствии Аллен, — доказательство божественного осенения было ясно, сильно, неоспоримо; это было точно восседание на небесах во Иисусе Христе. Затем Стефан заговорил самым приятным образом, и император, без сомнения, долго будет вспоминать его слова; я подумал, что мне следует теперь принести молитву, но это казалось мне так страшно, что я решился на это только с большим трудом; наконец, я встал, повернулся и опустился на колени, император подошел к софе и стал на колени подле меня, и тогда мне дана была сила, какой я не чувствовал никогда прежде, и драгоценная сила сопровождала слова. Когда это кончилось, я несколько времени молчал и затем встал; вскоре он также встал, и мы просидели несколько минут в молчании». Император, взволнованный и расчувствовавшийся, был в слезах и, прощаясь, взял руку Аллена, поднес ее к губам и поцеловал.

Рассказывали, что Александр посещал в Петербурге келью какого-то схимника, бывал у скопцов, покровительствовал мистикам-мартинистам.

С 1817 года в столице вновь выходит масонский журнал «Сионский вестник», в числе подписчиков которого значится князь А. Н. Голицын. Журнал этот издавал вице-президент Академии художеств А. Ф. Лабзин. Тут читатели находили витиеватые рассуждения о «внутренней церкви», свидетельства духовидцев, то есть людей, общавшихся с духами, а также рассказы о чудесах, совершаемых силою веры и молитвы. Например, в июньской книжке, в заметке «Услышанная молитва», сообщалось, что дворовая женщина одной госпожи, по имени Катерина Игнатьева, служившая в доме кастеляншею, то есть смотрительницею за бельем, «страдала глазами», но скрывала свою болезнь. Когда барыня, выведенная из терпения замызганностью скатертей и салфеток, велела привести кастеляншу, та явилась с поводырем. Истина обнаружилась. Барыня сжалилась над несчастной и призвала врача. Врач назначил операцию в надежде спасти больной один глаз. Катерина ударилась в слезы и долго молилась перед образом, прося избавления от операции. «Между тем, — рассказывал журналист, — наступил праздник Николая-чудотворца, и отчаянная слепая просила мужа, чтоб он разбудил ее ночью и свел к заутрене, дабы ей помолиться сему Помощнику скорбящих, дав обет отслужить ему молебен. — Сон утомленной страдалицы прерываем часто был ее усердием к Святителю, так что при первом благовесте к заутрене она тотчас сама проснулась. Первое, что ее поразило, было то, что она впотьмах, при слабом свете лампы, видела лучше, нежели прежде днем; могла сама одеться и даже сама пойти к заутрене. Усердие ее тем более воспламенилось, и она, благословляя Господа, отстояла заутреню, потом обедню раннюю, потом отстояла молебен и, возвратясь домой, легла отдохнуть, уснула и пробудилась уже совсем здоровою». Чтобы у читателей не было сомнений в подлинности происшествия, Лабзин — с разрешения Катерининой барыни, благочестивой графини Апраксиной, — назвал точную дату события: 6 декабря 1816 года — и адрес, по которому желающие могли удостовериться в истинности рассказанного: в Петербурге, в Семеновском полку, в 4-ой роте, в доме под № 653…

В обществе немало было разговора о привидениях и магнетизме. Ради спасения души старики читали мистические книги, молодежь листала подобные сочинения из любопытства, из любви к таинственному и фантастическому. О конце света рассуждали как о деле вполне сбыточном, но не самом важном. «Ты говоришь мне о сочинении Штиллинга, которое ты теперь читаешь: я знаю его хорошо понаслышке, — пишет юная госпожа Салтыкова (вскоре вышедшая замуж за пушкинского приятеля Дельвига) своей подруге и ссылается на другой опус в том же роде. — Автор этого сочинения думает, что конец света очень близок, и доказывает это довольно наглядным образом, по знамениям, которые Иисус Христос указал нам, как предтечи этой великой катастрофы; некоторые из них уже проявились, и, по всем признакам, другие не замедлят осуществиться, и мы, может быть, вскоре увидим пришествие Антихриста…» Несмотря на столь жуткую перспективу, девица, однако, весело щебечет о милых пустяках и не забывает передать поклон от общих приятелей…

Куда серьезнее отнеслись к разливу западного мистицизма православные ортодоксы. Напуганное симпатией царя к еретикам, духовенство открыто роптало. Во главе церковных оппозиционеров стал известный в Петербурге своим истым благочестием и грубой бесцеремонностью неуемный архимандрит Фотий. В эпиграмме на него Пушкин восклицал:

Задумав свалить Голицына, Фотий развил бурную деятельность. Он неусыпно следил за всеми действиями мистиков, читал их книги, делал выписки. Скупал и жег масонские издания, чтобы они не разошлись в публике. Подкупал слуг в тех домах, где устраивались собрания мистиков, чтобы из потаенного места все видеть и слышать.

Дело кончилось публичным скандалом.

Голицыну пришлось подать в отставку…

При всем том придворная карьера Голицына не пострадала. А православная церковь всего лишь отстояла право по-прежнему служить властям и занимать узаконенное место в системе казенных учреждений.

Священникам вменялось в обязанность доносить на своих духовных чад. Недаром после подавления восстания 14 декабря 1825 года Николай I сразу же постарался привлечь церковь к политическому сыску.

Декабрист Михаил Бестужев рассказывал, как, будучи брошен в Петропавловскую крепость и ожидая близкой смерти, встретил явившегося к нему священника: «Спокойно, даже радостно я пошел к нему навстречу — принимать благословение, и, принимая его, мне казалось, что я уже переступил порог вечности, что я уже не во власти этого мира, и мысленно уже уносился в небо. Он сел на стул подле стола, указывая место на кровати. Я не понял его жеста и стоял перед ним на коленях, готовый принести чистосердечное покаяние на исповеди, перед смертью.

— Ну, любезный сын мой, — проговорил он дрожащим от волнения голосом, вынимая из-под рясы бумагу и карандаш, — при допросах ты не хотел ничего говорить; я открываю тебе путь к сердцу милосердного царя. Этот путь есть чистосердечное признание…

С высоты неба я снова упал в грязь житейских дрязг… В служителе алтаря я должен был признать не посредника между земною и небесною жизнию, не путеводителя, на руку которого опираясь, я надеялся твердо переступить порог вечности, но презренное орудие деспотизма, сыщика в рясе! Я не помню, не могу отдать верного отчета, что сталось со мною. Я поднялся с колен и с презрением сказал:

— Постыдитесь, святой отец! что вы, несмотря на ваши седые волосы, вы, служитель Христовой истины, решились принять на себя обязанность презренного шпиона?»

В соответствии с возложенными на них полицейскими функциями святые отцы порой выступали и в роли тюремщиков: политических преступников иногда ссылали на покаяние в монастыри. Такому наказанию подверглись некоторые декабристы.

Ссылка в Соловецкий монастырь, как уже говорилось, угрожала Пушкину.

Церковники не без основания морщились от пушкинской поэзии. А. В. Никитенко в марте 1834 года записал в своем дневнике слышанный им «забавный анекдот» о том, как митрополит Филарет жаловался Бенкендорфу на то, что в описании Москвы в «„Евгении Онегине“ сказано: „И стая галок на крестах“». Здесь Филарет нашел оскорбление святыни. Цензор, которого призвали к ответу по этому поводу, сказал, что «галки, сколько ему известно, действительно садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению, виноват здесь более всего московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор». В конце 1820-х годов по инициативе петербургского митрополита Серафима было начато дело против Пушкина из-за его — самой, быть может, богохульной в русской поэзии — поэмы «Гавриилиада»…

В заметках, дневниковых записях и письмах Пушкина немало резких критических суждений о православной церкви и ее служителях.

В поэме «Цыганы», рисуя картину современного ему общества, в том числе и петербургского, Пушкин выделяет как его необходимую принадлежность «суеверные алтари»:

Эти строки остались в черновике поэмы, опубликовать их Пушкин, конечно, не мог — защитой «суеверным алтарям» служила вся мощь самодержавного государства.

В 1801 году в Петербурге проживало 520 служителей православной церкви. Через двадцать лет число их увеличилось до 1991 и продолжало расти.

Священники и причт жили в церковных домах. Высшее духовенство — в Александро-Невской лавре.

Петербург был город молодой и деловой, церквей в нем было сравнительно немного. В конце 1830-х годов насчитывалось православных соборов и приходских церквей 46, домовых — 100, часовен — 45. По праздникам звонили в 626 колоколов.

Российское правительство воздвигало храмы не только для совершения религиозных обрядов и вознесения молитв. Здесь была и другая, мирская, цель — сделать столичный город Санкт-Петербург еще пышнее и торжественнее. Поэтому для постройки парадных церквей и соборов отпускались огромные суммы (так, Исаакиевский собор стоил более 23 миллионов рублей). Воздвигать их поручали выдающимся зодчим.

Петропавловский собор, собор Смольного монастыря, официально именовавшийся храмом Воскресения Спасителя всех учебных заведений, Никольский Морской, Троицкий собор в лавре, Казанский, Троицкий в Измайловском полку, Преображенский — творения Д. Трезини, Б.-Ф. Растрелли, С. И. Чевакинского, И. Е. Старова, А. Н. Воронихина, В. П. Стасова — замечательные образцы петербургского зодчества, сокровища русской архитектуры. Грандиозность и красота этих зданий поражали воображение. Внутреннее убранство тоже было великолепным. Иконостасы создавали талантливые мастера, иконы и роспись — лучшие художники, скульптуру — лучшие скульпторы. На оклады старинных «нерукотворных» и «чудотворных» икон, так же как на церковную утварь, не жалели ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней.

Главным кафедральным столичным собором был храм во имя Святых апостолов Петра и Павла в Петербургской крепости. Под его сводами хоронили всех российских императоров и императриц, начиная с Петра I. Только юный царь Петр II, умерший в Москве и не любивший невской столицы, был похоронен в Первопрестольной. В соборе имелось особое Императорское место — помост под бархатным балдахином с вытканными на пологе российским гербом и коронами. Рядом находился еще один помост — для членов императорской фамилии. Напротив — вблизи огромного резного золоченого иконостаса сооружена была кафедра, с которой архипастырь произносил надгробное слово при погребении кого-либо из высочайших особ. Ни крещений, ни венчаний в этом храме не совершалось.

Около иконостаса помещались святые мощи: «Многоцелебная риза Спасителя в небольшом ковчежце, глава мученика Иакова Персиянина в ковчеге, разных святых в одном большом складном ковчеге».

Вблизи алтаря за железною решеткою стояли гробницы российских венценосцев. Надгробие Петра I украшала большая золотая медаль, на одной стороне которой художник поместил профиль Преобразователя в лавровом венке; по краю шла надпись: «От благодарного потомства», а на другой стороне — фигуру Геркулеса, опирающегося на изображение Петербурга. Медаль эта вручена была в 1803 году, в день празднования столетия города, императору Александру I депутацией жителей столицы. На саркофаге Александра I лежала серебряная медаль в память войны 1812 года, а на гробе цесаревича Константина Павловича — ключ от крепости Модлина.

Над окнами, вдоль карнизов и по стенам собора развесили военные трофеи, добытые в войнах с турками: знамена, вымпелы, бунчуки; тут же находилось трофейное оружие и ключи от крепостей… У могилы Петра I лежало знамя турецкого капудан-паши, доставшееся русским при разгроме турецкого флота в Чесменской битве в 1770 году и торжественно возложенное сюда самой Екатериной II. После русско-турецкой войны 1828 года собор походил на текстильную лавку — здесь показывали 424 стяга, отнятые у турок. Среди главных достопримечательностей показывали и маленький ковчежец с хлебом, и ключ от города Варшавы, поднесенные Суворову после штурма варшавского предместья Праги в октябре 1794 года. Казанский собор был в пушкинское время также общегородским храмом — прихода у него не было. Здесь совершались торжественные молебствия в праздничные дни, иногда в присутствии двора. Здесь же совершались и бракосочетания членов августейшей фамилии. И в этом храме имелось особое Императорское место — площадка из разноцветного мрамора, над которой простерта была «мантия» зеленого бархата с вытканными золотом двуглавыми орлами. Иконостас собора — серебряный, чеканной работы — весил около 100 пудов. Из них 40 пудов пожертвовало Донское войско: казаки отбили сокровища, награбленные французами в Москве.

Одну из самых почитаемых на Руси икон — образ Казанской Божьей Матери — привезли в Петербург еще при Петре I. При освящении Казанского собора в 1811 году икону поместили в новом храме, обрамив ее ризой из чистого золота, украшенной драгоценными каменьями и жемчугом, половина которых пожертвована была императрицами Елизаветой Алексеевной и Марией Федоровной, а синий яхонт — великою княжной Екатериной Павловной. Все украшения ризы оценивались более чем в 100 тысяч рублей.

Жарким летним днем 1812 года Михаил Илларионович Кутузов, отслужив молебен в соборе, возложил на грудь свою Чудотворный образ и, сопровождаемый толпою народа, сел в коляску и отправился принимать начальство над действующей армией.

В Казанском соборе висело 107 французских знамен, лежали ключи от крепостей и городов, взятых во время заграничного похода, а также жезл наполеоновского маршала Даву.

Под сенью трофейных знамен покоился в соборе прах Кутузова.

писал Пушкин о гробнице Кутузова.

Дважды в году совершали петербуржцы Крестный ход от Казанского собора — в Невскую лавру 30 августа и к Владимирской церкви 20 июля. Крестный ход в Невскую лавру был самой главной из столичных церемоний этого рода…

Новый Преображенский собор, отстроенный после пожара в конце 1820-х годов, был полковой церковью старейшего гвардейского Преображенского полка. Внутри собора хранились военные трофеи, а ограду составляли красиво сгруппированные и соединенные цепями стволы турецких пушек, захваченных у неприятеля во время русско-турецкой войны 1828 года.

Двадцать девятого августа во всех церквах служили панихиду по русским воинам, павшим на поле боя; 25 декабря — благодарственный молебен за избавление России от нашествия Наполеона и «двунадесяти языков». Торжественные богослужения бывали на Рождество, на Пасху и еще несколько раз в году.

К Пасхальной заутрене во дворец съезжались придворные чины, генералитет, министры. В 11 часов вечера Страстной субботы раздавался пушечный выстрел с крепости, через полчаса — еще один, и наконец третий — в полночь. И тогда мгновенно город освещался огнями торжественной иллюминации и оглашался звоном колоколов. Император христосовался с приближенными.

Особый, петербургский характер был у богослужений по праздникам, связанным с водой. В Крещение на Неве против Зимнего дворца сооружали деревянный храм с широкой террасой и открытой галереей. На первой совершался молебен, на второй размещались знамена гвардейских полков, принесенные для «освящения» водой из проруби — иордани. В церкви Зимнего дворца митрополит служил молебен, и оттуда Крестный ход через главный подъезд спускался к иордани. Воду «святили» — в прорубь погружали крест. При этом в крепости палили пушки, а выстроенные тут же солдаты гвардейских полков стреляли из ружей. В связи с этим главный подъезд Зимнего дворца получил название Иорданского, а главная парадная лестница — Иорданской. В день Преполовения, праздновавшийся весной, Крестный ход устраивали у Невы, на стенах Петропавловской крепости, и молились о том, чтобы не было наводнений.

В апреле 1828 года друг Пушкина писатель П. А. Вяземский сообщал жене: «Сегодня праздник Преполовения, праздник в крепости. В хороший день Нева усеяна яликами, ботиками и катерами, которые перевозят народ… Сегодня и праздник ранее, и день холодный, но, однако же, народа было довольно. Мы садились с Пушкиным в лодочку… Пошли бродить по крепости и бродили часа два»…

Все жители Петербурга считались паствой ближайшей к их дому церкви. Здесь они должны были молиться, исповедоваться, причащаться. Те, кто не ходил в церковь, могли быть обвинены в вольнодумстве. Здесь венчались, крестили младенцев и отпевали умерших. Правда, простых людей отпевали обычно в кладбищенских церквах.

Живя в Коломне, в доме Клокачева, Пушкины были прихожанами Покровско-Коломенской церкви, которая стояла недалеко от их дома, на Покровской площади. В «Домике в Коломне», рассказывая о жизни своей героини Параши, Пушкин вспоминал эту церковь:

В церкви Покрова Пресвятыя Богородицы в Большой Коломне хранился необычный образ Николая Чудотворца, считавшийся истинным, то есть портретным, изображением главного отечественного святого, написанный, как рассказывали, по наитию неким священником, которому Угодник явился во сне.

Составить представление о реальном обличье упомянутой Пушкиным толпы прихожан Покровской церкви помогает список домовладельцев этого церковного прихода. Дворян и чиновников числилось здесь 40 человек, купцов и мещан — 33, разночинцев, крестьян и других обывателей — 25. Тут же 7 дворов принадлежали раскольникам и 15 иноверцам, но те в православной церкви не бывали.

Случалось, что по праздникам Пушкины всей семьей отправлялись в церковь Театральной школы, находившуюся неподалеку. Одна из воспитанниц этой школы актриса А. М. Каратыгина-Колосова впоследствии вспоминала: «Пушкины и графиня Ивелич на Страстной неделе говели вместе с нами в церкви Театрального училища (на Офицерской улице, близ Большого театра). Помню, как графиня Екатерина Марковна рассказывала мне, что Саша Пушкин, видя меня глубоко растроганною за всенощной Великой Пятницы, при выносе святой плащаницы, просил сестру свою Ольгу Сергеевну напомнить мне, что ему очень больно видеть мою горесть, тем более что Спаситель воскрес; о чем же мне плакать? Этой шуткой он, видимо, хотел обратить на себя мое внимание…»

Юный Пушкин ходил в церковь Театрального училища, чтобы увидеть будущих актрис. То в одну, то в другую он время от времени влюблялся. Девушек держали строго. Церковь была единственным местом, куда допускались посторонние…

Двадцать пятого января 1828 года в метрической книге собора Святой Троицы — церкви Измайловского полка, в графе «Кто именно венчан», была сделана следующая запись: «Состоящий в ведомстве Государственной коллегии иностранных дел чиновник 9-го класса Николай Павлищев с дочерью статского советника Сергея Пушкина, девицей Ольгой, как жених, так и невеста первым законным браком венчаны священником Симеоном Александровым». За этой краткой записью скрывалась необычная история замужества сестры Пушкина — Ольги Сергеевны, которая обвенчалась со своим женихом, не спросясь согласия родителей.

В метрической книге Владимирской церкви за июль того же, 1828 года в графе «Кто именно померли» есть запись: «5-го класса чиновника Сергея Пушкина крепостная женщина Арина Родионова». В графе «Лета» проставлен возраст умершей — 70 лет. Няня Арина Родионовна последние месяцы жизни провела в Кузнечном переулке у своей воспитанницы Ольги Сергеевны. Выйдя замуж и обзаведясь собственным домом, Ольга Сергеевна вызвала себе в помощь из села Михайловского свою старую няню. Но вскоре Арина Родионовна заболела. В записи священника в графе «Какою болезнию» указано: «Старостию».

И еще одна церковь в Петербурге связана с именем Пушкина — церковь Конюшенного ведомства, построенная В. П. Стасовым на Конюшенной площади, вблизи того места, где жил Пушкин. После смерти поэта отпевать его предполагалось в Исаакиевском соборе Адмиралтейства. Однако 1 февраля 1837 года А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе — так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком и поставлено в Конюшенной церкви».

Третьего февраля в полночь, опять-таки тайно, тело Пушкина из Конюшенной церкви было увезено в Псковскую губернию, в Святогорский монастырь. Поэт завещал похоронить себя на родовом кладбище. «Умри я сегодня, — писал он жене летом 1834 года, — что с вами будет? Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку». Весной 1836 года, когда Пушкин ездил в Святые Горы хоронить мать, он купил подле могилы матери место для себя…

Среди столичных кладбищ были и привилегированные, были и попроще.

Наиболее заслуженных и знатных особ хоронили в Александро-Невской лавре. Этот большой монастырь, находившийся в самом конце Невского проспекта, начали строить еще при Петре I.

В Благовещенском соборе лавры был похоронен Суворов. Об этом гласит лаконичная надпись на бронзовой доске: «Здесь лежит Суворов». Так велел написать сам великий полководец. Под пышными надгробиями покоились военачальники, вельможи, царедворцы. Под сводами этой церкви были погребены и царевна Наталия Алексеевна — сестра Петра I, его малолетний сын царевич Петр Петрович, великая княгиня Наталия Алексеевна — первая жена великого князя Павла Петровича, великая княжна Ольга Павловна, грузинская царица Дария Георгиевна, дочери Александра I великие княжны Мария и Елизавета. Над их могилами стоял памятник, изображавший парящих над урнами двух ангелов с венцом и трубою в руках. Фигуры ангелов отлиты были из серебра.

На Лазаревском и Ново-Лазаревском (Тихвинском) кладбищах лавры хоронили известных писателей, художников, скульпторов, архитекторов, ученых. Здесь могилы М. В. Ломоносова, Д. И. Фонвизина, Н. М. Карамзина, Н. И. Гнедича, скульптора М. И. Козловского, архитекторов И. Е. Старова и А. Н. Воронихина. Впрочем, в лавре хоронили не только знатных и великих людей, но и тех, кто мог заплатить немалую цену за место в пышном некрополе. Среди величавых и строгих памятников, изваянных утонченными мастерами, попадались и произведения ремесленного резца, зачастую снабженные затейливыми и не вполне грамотными эпитафиями, вроде такой: «Здесь лежит, любезные дети мои! мать ваша, которая на память оставила вам последнее сие завещание, живите дружелюбно и имейте всегда между собою любовь, а есть ли которая из вас запомнит сие приказание, то прииди и взгляни на скрижаль сию, притом помните и то, что Ириной звали ее, в супружестве была за Петербургским купцом Васильем Крапивиным 19 лет и 44 дня, от роду имела 34 года 11 месяцев и 16 дней, к несказанной же моей и вашей печали разлучилась с вами, оставя мир вам и благословение 1777 года, Марта 30 дня, по полудни в 7 часов. Молите за меня Бога».

Привилегированным считалось и Волково кладбище. В. Бурьянов в 1838 году писал о нем как об очень хорошо убранном и устроенном. «Прогулка по кладбищу, устроенному в виде сада и цветника, с множеством превосходных памятников, не может не быть интересна».

На Смоленском кладбище хоронили небогатых купцов, лиц «среднего сословия», то есть мещан, людей «простого звания». Здесь была похоронена Арина Родионовна. Об этом имеется запись в «Ведомости города Санкт-Петербурга церкви Смоленския Божия матери, что на Васильевском острове при кладбище».

Еще скромнее было Большеохтинское кладбище, о котором упоминается в поэме «Домик в Коломне»:

Летом 1836 года, живя с семьей на даче на Каменном острове, Пушкин заходил на ближайшее, Благовещенское, кладбище.

Вид столичного кладбища — того пристанища, что было уготовано петербуржцам после смерти, — являл глазам поэта те же нелепые черты, которые отталкивали его и в петербургской жизни.