Пушкинский век

Такого в Петербурге еще не слыхали. А услышав, не сразу поверили. Случилось невероятное — 16 октября 1820 года восстал лейб-гвардии Семеновский полк — три тысячи солдат.

Преображенский и Семеновский полки были старейшими в русской гвардии, основанными еще Петром I. Семеновский полк прославился доблестью во многих походах. Он отличился и в 1812 году, а за кампанию 1813–1814 годов получил почетные Георгиевские знамена. Семеновский полк был любимым полком Александра I. Именно он помог Александру занять российский престол. В ночь, когда заговорщики убили Павла I, в карауле Михайловского замка стояли семеновцы. Самых видных и красивых солдат из армии Александр отбирал в этот полк. Царь часто носил темно-голубой семеновский мундир. И вот любимый царский полк вышел из повиновения.

Что же предшествовало этому?

Солдат-семеновцев отличала не только доблесть, но и прекрасная выправка. Они блистали на парадах. Жили семеновцы лучше солдат других полков, ибо многие ремесленничали: шили сапоги, выделывали султаны, огородничали. И тем пополняли свою артельную казну. Командир полка генерал Я. А. Потемкин был бескорыстен, справедлив, вежлив с офицерами и солдатами. Молодые офицеры, испытавшие вместе с солдатами все тяготы недавней войны, относились к ним гуманно, уничтожили в полку телесные наказания.

писал в «Стихах о бывшем Семеновском полку» Ф. Н. Глинка.

Тон здесь задавали будущие декабристы С. П. Трубецкой, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, И. Д. Якушкин, М. П. Бестужев-Рюмин и другие.

И хотя некоторые из них перешли в другие полки, все оставалось неизменным до весны 1820 года, когда командиром Семеновского полка был назначен Ф. Е. Шварц. «Этот Шварц, — рассказывал в своих „Записках“ Ф. Ф. Вигель, — был из числа тех немцев низкого состояния, которые, родившись внутри России, не знают даже природного языка своего. С черствыми чувствами немецкого происхождения своего соединял он всю грубость русской солдатчины. Палка была всегда единственным красноречивым его аргументом. Не давая никакого отдыха, делал он всякий день учения и за малейшую ошибку осыпал офицеров обидными словами, рядовых — палочными ударами; все страдало нравственно и физически».

Шварц был ставленником Аракчеева, который после возвращения гвардии из заграничного похода первым делом начал «чистить» полки, удалять неугодных ему командиров и заменять их жестокими солдафонами. Делалось это с полного одобрения царя и великих князей — Николая и Михаила. Последний считал, что Шварц, «беспрестанно содержа семеновцев в труде и поте, выбьет из них дурь», то есть вольный дух, чувство собственного достоинства.

Для семеновцев настали черные дни. Без того тяжелое солдатское существование Шварц превратил в сущий ад. Солдатам не было покоя ни днем, ни ночью. Днем их учили, ночью они отбеливали мелом панталоны и чистили амуницию. Кроме общих учений Шварц устраивал свои, где учил «своеручно», изощряясь в зверствах. Приказывал часами стоять неподвижно; тем, у кого от старых ран и от возраста недостаточно выпрямлялись ноги, велел привязывать лубки; рвал усы, колол вилками, заставлял плевать в лицо друг другу. С 1 мая по 3 октября были наказаны 44 человека, которые получили в общей сложности 14 250 ударов палками. Шварц запретил ремесленничать, не отпускал на работы, а деньги были нужны — на покупку амуниции, на мел, на клей, на баню, на мыло, на фабру для усов. Усы у всех должны были выглядеть совершенно одинаково. Тем, у кого усы росли плохо, приходилось наклеивать фальшивые. От клея на лице появлялись болячки. Новый командир обращался с солдатами, как с бездушными куклами.

И вот долготерпению их пришел конец. Непосредственным поводом к возмущению послужило следующее. «Во время учения, — гласит военно-судное дело, — когда не был еще сведен полк и роты учились отдельно, 2-я рота, кончив ружейные приемы, стала вольно. Ротный командир, увидя приближающегося полковника, скомандовал „смирно!“. При этом один из рядовых (Бойченко), исполнявший естественную надобность, стал во фронт, не успев застегнуть мундир. Тогда Шварц, подбежав к нему, плюнул ему в глаза, потом взял его за руку и, проведя по фронту первой шеренги, приказал рядовым на него, Бойченку, плевать».

Это было 16 октября 1820 года.

Вечером того же дня, несмотря на уговоры фельдфебеля, солдаты головной «государевой» роты самовольно выстроились в коридоре казармы, вызвали ротного командира капитана Кошкарева и принесли жалобу на полкового командира.

Узнав об этом на следующий день, 17 октября, в полк приехали генерал Бенкендорф и великий князь Михаил Павлович. «Государева» рота подтвердила жалобу. Солдаты просили изменить порядки в полку. Великий князь уговаривал, угрожал, но семеновцы твердо стояли на своем. Первую роту, без оружия, обманом увели в манеж, там арестовали и отправили в Петропавловскую крепость.

В остальных ротах еще не знали о судьбе головной. Узнали ночью, когда из отпуска вернулся рядовой второй роты Павлов. Он сообщил о случившемся своему товарищу Чистякову. Чистяков выбежал в коридор с криком:

— Выходи на перекличку!

Разбуженные солдаты заполнили коридор. А Павлов кричал:

— Нет государевой роты! Она погибает!

Волнение перекинулось дальше. Возмутился весь полк.

В этот день была очередь Семеновского полка нести в городе караулы, но солдаты не одевались. Они заявили, что раз их первая рота, их голова, в крепости, то ноги тоже не могут идти в караул. Служить без первой роты отказывались. Ночью семеновцы искали Шварца, чтобы убить его, но не нашли.

Восемнадцатого октября к казармам семеновцев подвели наиболее надежные Егерский и Конногвардейский полки. Семеновцев арестовали и повели в крепость. Петербург увидел странное зрелище: без оружия, под конвоем шли по улицам молодцы-гвардейцы. «Куда вы?» — спрашивали встречные. «В крепость». — «Зачем?» — «Под арест». — «За что?» — «За Шварца».

Весь Петербург сочувствовал семеновцам. «В Государственном Совете говорили о случившемся в Семеновском полку. Все с негодованием и ужасом отзывались о Шварце. В Английском клубе только об этом и говорили. Весь полк в крепости… Солдаты показали необыкновенное благородство во время происшествия. Все им удивляются, все о них сожалеют», — записал в своем дневнике политический наставник молодого Пушкина декабрист Н. И. Тургенев.

В правительственных кругах царило настроение, близкое к панике. Власти опасались, что взбунтуется вся гвардия.

Во дворе Преображенских казарм была найдена прокламация «Жалоба от Семеновского полка Преображенскому». «Смотрите на горестное наше положение! — говорилось в прокламации. — Ужасная обида начальников довела весь полк до такой степени, что все принуждены оставить оружие и отдаться на жертву злобе сих тиранов, в надежде, что всякий из воинов, увидя невинность, защитит нас от бессильных и гордых дворян. Они давно уже изнуряют Россию через общее наше слепое к ним повиновение». Преображенцев призывали «честно истребить тирана», то есть царя, а вместо него «определить человека великодушного», который бы управлял страною при помощи законов, полезных для народа.

В другой прокламации солдат призывали арестовать всех начальников и выбрать других, «из своего брата солдата».

Весь полицейский аппарат столицы был поднят на ноги. Переодетые агенты шныряли по улицам, прислушивались к разговорам, толкались на перевозах у рек и каналов, на площадях. Собирая сведения, часами парились в банях. Проникали и в казармы. И доносили: слышно от измайловцев, что солдаты Преображенского полка выходят из повиновения и бунтуют против начальников; преображенцы же толкуют, что в Павловском, Гренадерском и Егерском полках неспокойно.

Волнение росло. Среди солдат появились агитаторы.

Рядовой Егерского полка Гущеваров говорил, что «семеновцам за поступок их ничего не будет, да и быть не может, чтобы за одного им несносного человека, варвара Шварца, променяли целый полк; за них вступится великий князь цесаревич и дело их решит, а коли не вступится, то вся гвардия взбунтуется и сделает революцию».

«Где справедливость и моления 1812 года? Все забыто, послуги наши» — так говорил писарь Измайловского полка.

Властями были приняты строжайшие меры для охраны города. Даже ночью в канцелярию генерал-губернатора приходили с сообщениями квартальные, приезжали с донесениями частные приставы, раза два в ночь являлся петербургский обер-полицмейстер Горголи. Во все концы города отправляли курьеров. «Тревога была страшная», — вспоминал Ф. Н. Глинка.

Через несколько дней после восстания семеновцев к министру внутренних дел графу Кочубею приглашен был для беседы статский советник Каразин, предупреждавший в своих доносах правительство о близости революции. Эту беседу Кочубей записал. Вот отрывки из нее:

«— Скажите, неужель впрямь видите вы ту опасность, о коей изъясняетесь?

— Несомненно. Опасность предстоит величайшая… Все жалуются. Правительство не уважается. Надобно послушать здешнюю молодежь. Она заражена самым дурным духом. Солдаты, возвратившиеся из-за границы, а наипаче служившие в корпусе, во Франции находившемся, возвратились с мыслями совсем новыми и распространяли оные при переходе своем или на местах, где они квартируют…

— Полагаете ли вы, что могут быть между солдатами люди, кои решились бы распоряжаться в виде начальников при каком-либо возмущении?

— Кто знает! Между солдатами есть люди весьма умные, знающие грамоту… Они так, как и все, читают журналы, газеты и проч.».

В заключение Каразин сообщил, что в городе все сочувствуют семеновцам и считают строгость, тут употребленную, «слишком великою».

Говорили, что царь узнал о восстании Семеновского полка от австрийского канцлера Меттерниха: они оба находились на конгрессе в Лайбахе.

— Все ли у вас спокойно, государь? — спросил Меттерних Александра. — По частным сведениям, вчера вечером полученным, один из ваших гвардейских полков взбунтовался, а именно Семеновский.

— Не верьте, — будто бы ответил царь. — Это сущая ложь; это мой любимый полк.

Получив донесение из Петербурга, Александр пришел в ярость.

Бунт в его личной гвардии, в гвардии главного блюстителя порядка в Европе, главного охранителя всеобщего спокойствия… Что сообщат в свои столицы иностранные послы? Что скажет Европа?

Александру очень хотелось доказать, что виноваты во всем штатские «крикуны» и «либералисты», что это они совратили солдат. Но «крикунов» не обнаружили. Пришлось признать, что солдаты действовали самостоятельно, что в армии неспокойно, что опора трона — армия — выходит из повиновения. Это было страшно, это было симптоматично. Александр решил примерно проучить непокорный полк. Восьмерых «зачинщиков» по приказу царя прогнали сквозь строй — шесть раз через батальон, — что было равносильно смертной казни. Около 600 солдат приговорили к наказанию шпицрутенами и плетьми. Остальных после долгих месяцев заключения отправили в отдаленные армейские части — кого в Сибирский корпус, кого на Кавказ. Туда же перевели и многих офицеров-семеновцев.

Так надеялся Александр I истребить в гвардии дух мятежа. Но получилось обратное. «Не кто другой, как он сам, заразил всю армию, разослав в ее недра семеновцев», — сетовал великий князь Константин Павлович на недальновидность своего старшего брата.

Будущие руководители тайного Южного общества декабристов С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин попали на Украину из Семеновского полка. Среди солдат восставшего в конце 1825 года Черниговского полка также было немало семеновцев.