Пушкинский век

«Все шлют Онегина к врачам»

Вспоминая в автобиографическах записках о том, как он болел в 1819 году, Пушкин писал: «Я занемог гнилою горячкой. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была в отчаяньи: но через 6 недель я выздоровел». Я. И. Лейтон был лейб-медиком Александра I. Пушкин болел тяжело, но молодой крепкий организм вынес все — и горячку, и лечение Лейтона, который сажал больного в ванну со льдом. Пушкин выздоровел, отделавшись лишь временной потерей кудрей — во время болезни его обрили наголо.

Горячкой по тогдашней диагностике именовали всевозможные болезни с высокой температурой. Различали горячку нервную, желчную, гнилую, кишечную, «с пятнышками» (сыпной тиф).

В своем «Описании Санкт-Петербурга», характеризуя столицу «в медицинском отношении», И. Пушкарев сообщал, что преобладающие здесь болезни: в детском возрасте — корь, скарлатина, краснуха, коклюш, круп, изредка оспа. В зрелом возрасте — геморрой, ревматизм, инфлуэнца (грипп), тифус или нервная горячка, перемежающаяся лихорадка (малярия), цинга, зубная боль, плоские глисты, воспаление глаз, ипохондрия, апоплексия, сифилитическая болезнь. Петербургский климат особенно способствовал развитию катаральных заболеваний: воспаления горла, ушей, легких, а также чахотки.

Детская смертность в России была очень велика. У Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных умерло в раннем возрасте четверо детей. По свидетельству того же И. Пушкарева, из 100 петербургских детей в возрасте до пяти лет умирало 74.

Среди взрослого населения особенно велика была смертность простого народа. В 1812–1813 годах эпидемия «тифуса» (это могла быть не только «нервная горячка», но и «кишечная» или «с пятнышками») унесла тысячи жизней. «Сырость и теснота помещений и недостаток питательной здоровой пищи в простом классе народа зарождают тифус», — пишет Пушкарев. Отсутствие канализации, засорение рек и каналов, куда спускали все городские нечистоты, порождали частые эпидемии желудочных заболеваний. Особенно засорялись Мойка, Екатерининский канал и другие реки и каналы со слабым течением. Власти запрещали брать из них воду, но это не помогало. Способствовала эпидемиям и ужасающая грязь в мелочных лавках и на рынках, где большинство населения покупало провизию.

И если геморрой и апоплексия были привилегией «хорошего общества», тех, кто употребляет «слишком питательную и горячительную пищу» и «имеет мало движения», то простой народ, кроме ревматизма, «тифуса», перемежающейся лихорадки, всякого рода «горячек», чахотки, донимала еще и цинга. Объясняли это тем, что «жители низших сословий… довольствуются скудною пищею из припасов не довольно свежих и лишены возможности пользоваться чистым воздухом или прогулкою за городом».

Петербургский простой народ обычно болел, выздоравливал или умирал без врачебной помощи. Те же, кто имел и средства, прибегали к услугам медиков.

Для занятия медицинской практикой требовалось разрешение петербургской Врачебной управы — Физиката.

В обязанности Физиката входило также наблюдение за чистотой в городе, за свежестью съестных припасов, назначение полицейских врачей. Одной из обязанностей последних был надзор за выполнением правил для ограждения населения от «прилипчивых» болезней. По этим правилам каждый домохозяин обязан был сообщать в полицию о случаях заболевания его жильцов «горячкою с пятнышками» или другими тяжкими и «прилипчивыми» болезнями.

Несоблюдение этих правил каралось большим штрафом.

Желающие получить разрешение на медицинскую практику должны были представить в Физикат свидетельство об утверждении их в звании от петербургской Медико-хирургической академии или от одного из российских университетов. Врачебных званий существовало два. Первое, младшее, — лекарь, второе, старшее, — доктор медицины.

Российские подданные, незаконно практикующие, подвергались штрафу. Иностранцев, безосновательно выдающих себя за врачей, высылали за границу. При этом уведомляли правительства их стран. Обо всех случаях шарлатанства закон предписывал публиковать в газетах, доводить до всеобщего сведения.

Физикат устанавливал и размер врачебного вознаграждения, взымаемого с малоимущих. В 1830-е годы оно было следующим. За посещение в городе с прописанием рецепта доктор получал 1 рубль, лекарь — 50 копеек. За посещение за городом: доктор — 2 рубля, лекарь — 1 рубль. За кровопускание полагалась плата 25 копеек, за «выдернутие испорченного зуба» — 50 копеек, за «припущение пьявиц» — по 20 копеек за каждую, за приложение пластыря или шпанских мух — 25 копеек, за промывательное — 25 копеек.

Из этого следует, что лечение у врачей было делом весьма накладным и мало кому доступным.

Гонорары, получаемые врачами от достаточных людей, Физикатом не ограничивались.

Здесь следует отметить, что были среди столичных врачей, самых сведущих, и такие, которые считали своим долгом оказывать помощь малоимущим людям бесплатно. Уже шла речь о врачах Императорского Человеколюбивого общества. В 1830-е годы пользовался большой известностью доктор Шуберский, служивший в Императорском Воспитательном доме и «имевший жительство на Екатерининском канале, между Казанским и Каменным мостами, в доме купца Михеева, № 37-й, против Коммерческого банка». Все знали, что он не только принимает безденежно детей неимущих родителей до семи лет, по утрам, до службы, с 8 до 9 часов, но и снабжает за свой счет лекарствами из аптеки Имзена и Гревса, что у Казанского моста. «Я, — говорил этот доктор, — думал так только исполнить обязанности звания моего, как врач, предлагаю страждущему человечеству мои услуги по возможности сил моих… Многие родители лишаются детей, наипаче между людьми бедного состояния, от того, что в скорости не знают, к кому обратиться, но более всего, что находятся в обстоятельствах столь несчастных, что не в состоянии заплатить ни за лекарства, ни врачу…» Без всякой платы принимал по утрам с 8 до 10 часов «недостаточных людей» у себя на квартире в доме Катомина у Полицейского моста «один из искуснейших дантистов столицы г. Валленштейн (служивший при заведениях петербургского Приказа общественного призрения и при Пажеском корпусе). С зубной болью „люди бедного состояния“ чаще всего обращались к цирюльникам, у которых на все случаи был один метод леченья — „выдернутие“».

В «Адресной книге» С. Аллера на 1823 год указаны адреса 261 петербургского врача. Из них шесть были акушерами, четыре — «хирургами-операторами», три — глазными врачами. Остальные — по внутренним болезням. Кроме того, в это время в Петербурге имелось десять зубных врачей и восемьдесят семь повивальных бабок. К 1830-м годам значительно увеличилось только количество повивальных бабок.

В 1833 году в Петербурге было основано Общество русских врачей, проводившее свои годовые собрания.

Люди со средствами обычно пользовались услугами постоянного домашнего врача.

С начала 1830-х годов, со времени женитьбы Пушкина и первых лет его семейной жизни в Петербурге, домашним врачом семьи были И. Т. Спасский. Профессор Медико-хирургической академии, Спасский одновременно состоял младшим акушером Выборгской части города. По отзывам современников, он пользовался хорошей репутацией и среди пациентов, и среди врачей. Пушкин постоянно обращался к нему за советами в отношении жены и детей. 22 сентября 1832 года поэт писал из Москвы жене, спрашивая о маленькой дочери: «А Маша-то? что ее золотуха и что Спасский?» Летом 1834 года, когда Наталия Николаевна с двумя детьми уехала из Петербурга в имение своих родных Полотняный Завод, Пушкин наказывал ей в письме: «Сделай милость, не забудь перечесть инструкцию Спасского и поступать по оной». И еще тем же летом: «Не смей купаться — с ума сошла, что ли. После завтра обедаю у Спасского — и буду на тебя жаловаться».

Спасский был свидетелем последних двух дней жизни Пушкина. «В 7 часов вечера 27 числа минувшего месяца, — рассказывал он в своей записке „Последние дни А. С. Пушкина (рассказ очевидца)“, — приехал за мною человек Пушкина. Александр Сергеевич очень болен, приказано просить как можно поскорее. Я не медля отправился. В доме больного я нашел доктора Арендта и Сатлера. С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина».

Во время последней дуэли Пушкина на месте поединка врача не было. И, привезя тяжело раненного поэта в его квартиру на Мойке, секундант его Данзас бросился на поиски врача. Сперва поехал к Арендту, потом к Соломону. Не найдя их дома, оставил записки и отправился к доктору Персону. Но и его не застал. Тогда, по совету жены Персона, поехал в Воспитательный дом и возле него встретил одного из тамошних врачей — В. Б. Шольца. Шольц был акушером, но он пообещал незамедлительно найти и привезти хирурга. Когда Шольц с доктором Н. К. Задлером приехали к Пушкину и осмотрели его, Пушкин спросил:

— Что вы думаете о моей ране?

— Не могу скрывать, что рана опасная, — ответил Шольц.

— Скажите мне — смертельная?

— Считаю своим долгом не скрывать и этого, но послушаем мнение Арендта и Соломона.

Лейб-медик Николая I Н. Ф. Арендт был прекрасным хирургом, но и он ничем не помог Пушкину. По состоянию тогдашней медицины врачи были бессильны спасти поэта. Операций брюшной полости еще не делали. Первый эфирный наркоз появился через десять лет после смерти Пушкина, необходимая асептика — через полвека…

Вольнопрактикующих, то есть не служащих, врачей в Петербурге было немного. Почти все врачи служили и наряду с этим занимались частной практикой. Большинство состояло на службе в военных госпиталях. Остальные — в закрытых учебных заведениях и больницах.

В «Адресной книге» С. Аллера кроме госпиталей — Военно-сухопутного (на Выборгской стороне, при Медико-хирургической академии), Военно-морского (также на Выборгской стороне) и при отдельных частях — указаны следующие столичные больницы: Придворная больница у Полицейского моста на Мойке близ Невского проспекта, Повивальный институт на набережной Фонтанки у Калинкина моста, Градская больница на Фонтанке у Обухова моста, там же Дом умалишенных, Калинкинская больница на Фонтанке близ Калинкина моста, Глазная лечебница на Фонтанке, лечебница для бедных в Рождественской части города.

Придворная больница, или Придворный госпиталь, обслуживала дворцовых служителей, многочисленную царскую челядь и дворцовых гренадеров.

В середине XVIII века в Петербурге и в Москве были созданы первые в России школы «бабичева дела», то есть школы акушерок. В конце XVIII века на набережной Фонтанки близ Калинкина моста в бывшем доме графа Зубова был открыт Повивальный институт и при нем родильный госпиталь. Институт готовил дипломированных повивальных бабок.

Старейшая петербургская Градская больница у Обухова моста (отсюда ее название «Обуховская») была открыта в 1784 году Приказом общественного призрения — ведомством, управляющим больницами и учреждениями «призрения бедных». Сперва по проекту архитектора Кваренги построили на Фонтанке здание Мужской Обуховской больницы, а затем, во второй половине 1830-х годов XIX века, по проекту архитектора П. С. Плавова на Загородном проспекте здание Женской Обуховской больницы.

В Обуховской больнице, по словам очевидца, «помещалось множество страждущих разными недугами людей бедного состояния». Н. С. Лесков в «Левше» охарактеризовал эту больницу как «простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого состояния людей всех умирать принимают». Действительно, многие поступали сюда умирать. На несколько сотен больных в 1820 году приходилось всего восемь врачей и шесть подлекарей — помощников врача. Смертность достигала 20 процентов. Больница эта, с окнами, до половины закрашенными зеленой краской, была известна в Петербурге как «обитель скорби».

Хотя Обуховская больница предназначалась для бедных, бесплатно сюда принимали далеко не всех. С ремесленников, а также крепостных крестьян требовали плату. Предполагалось, что за крепостных будут платить их господа. При открытии больницы плата за лечение была назначена 4 рубля в месяц, но к 1830-м годам она повысилась до 18 рублей.

В небольшой Калинкинской больнице лечили венерические болезни. Больные могли пребывать здесь инкогнито — не называя своего имени и звания, и даже в масках.

Глазная лечебница, находившаяся сперва на Фонтанке, в 1839 году была переведена на Моховую улицу. В газетах 1820–1830-х годов об этом лечебном учреждении можно встретить немало лестных отзывов. «В числе здешних благотворительных заведений одно из первых мест занимает Глазная лечебница, учрежденная трудами доктора надворного советника Лорхе… Многие страдальцы обязаны сему заведению возвращением зрения и здоровия; число ищущих в нем исцеления ежедневно умножается». За первое полугодие 1825 года, например, было зарегистрировано 6214 посещений; 121 человек принят на полное содержание. Все издержки больницы покрывались исключительно за счет благотворительности. Большое участие в ней принимали не только богачи-меценаты, но и столичные артисты, музыканты, художники. В зале Филармонического общества устраивались концерты. Систематически делались «приношения» — например, архитектор Шарлемань ежегодно вносил по 50 рублей.

В 1803–1805 годах на огромной территории так называемого «Итальянского сада», простиравшегося от Литейной до Шестилавочной улицы, была построена Больница для бедных. Она получила название Мариинской — по имени императрицы Марии Федоровны, пожертвовавшей на это дело немалые средства. Мариинская больница для бедных строилась, как и мужская Обуховская, по проекту Кваренги. Монументальный корпус с восьмиколонным портиком и двумя флигелями возведен был в глубине парадного двора, отделенного от Литейной улицы высокой чугунной оградой с двумя воротами. В главном корпусе помещалась сама больница, в правой стороне здания — мужское отделение, в левой — женское. Во флигелях, обращенных к улице, жили врачи и чиновники.

В двух этажах больницы в 26 палатах стояли сначала 242 кровати, а позднее — 400. В Мариинскую больницу для бедных крепостных не принимали. Поступившие сюда, сдав свою одежду, получали взамен серые халаты и головные уборы: мужчины — колпаки, женщины — платки или чепцы. Все сведения о больном — имя, возраст, вероисповедание, «состояние», то есть сословная принадлежность, место жительства, а также номер палаты и номер кровати заносили в особую книгу. На куске картона, повешенном над кроватью, обозначали номер больного, его имя и день его поступления в больницу. Название же болезни и врачебные предписания написаны были по-латыни на аспидной доске, висящей в головах у больного.

Ухаживали за больными служительницы под надзором «вдов милосердия». «Вдовы милосердия» или «сердобольные вдовы» — первые в России медицинские сестры — вербовались из обитательниц Вдовьего дома в Смольном монастыре. В этом доме жили около ста бедных «вдовиц благородного звания». Из них и составилось «особое сословие», посвятившее себя уходу за больными в больницах и частных домах. Обитательниц Вдовьего дома, желающих стать вдовами милосердия, направляли на годичные испытания в Мариинскую больницу. Выдержавших испытания приводили к особой присяге, выдавали знак отличия и форму. Знаком отличия был на зеленой ленте золотой крест с надписями: «всех скорбящих радость» и «сердоболие». Форма — платье кофейного цвета и белый чепец. В больницах этим вдовам выдавали жалование, в частных домах — вознаграждение. Всего в Мариинской больнице в конце 1820-х годов было десять вдов милосердия, главный доктор, три доктора и восемь подлекарей.

Смертность здесь составляла более 15 процентов. Умерших переносили в особое здание. По правилам надлежало не хоронить до тех пор, пока не покажутся признаки тления, чтобы по ошибке не предать земле находящихся в летаргическом сне. Тем же из умерших, кто при жизни был подвержен обморокам, полагалось привязывать к рукам и ногам шнурки с колокольчиками, проведенные в комнату смотрителя. Если больной не умер, а только в глубоком обмороке, очнувшись, он пошевелится, колокольчики зазвенят, и смотритель подаст ему помощь.

В этом же здании находилось и все нужное для приведения в чувство утопающих и задыхающихся.

Из-за обилия рек и каналов жители Петербурга нередко тонули. В ноябре 1830 года газета «Северная пчела» рассказала следующий случай. Служанка пастора реформаторской церкви Генриетта Егорова, находясь на плоту близ Полицейского моста, упала в Мойку и начала тонуть. На крик сбежалась большая толпа. Случившийся здесь дворник Демутова трактира крестьянин Лука Афанасьев бросился в воду и при помощи служителя Придворной больницы Григория Слесаренко вытащил утопающую на пристань. Женщина не подавала уже признаков жизни. Ее стали откачивать, но это не помогло. Тогда ее снесли в находящуюся поблизости Придворную больницу, где врачи, употребив ряд средств (они подробно описывались в газете), привели Егорову в чувство. Затем по распоряжению полиции ее отправили в Обуховскую больницу.

Для «рабочих людей, приходящих из разных губерний в столицу и нередко подвергающихся жестоким недугам», отведены были бесплатные места в госпитале лейб-гвардии Финляндского полка и Морском госпитале — по 100 мест в каждом. Для определения в госпиталь хозяин или подрядчик должен был дать знать о заболевшем в Съезжий двор, то есть в полицию.

В конце 1820-х и в начале 1830-х годов были открыты на 1-й линии Васильевского острова больница Марии Магдалины, на Петербургской стороне — Петропавловская больница, на Екатерининском канале у Аларчина моста — Детская больница.

Больница у Аларчина моста была первой в России и третьей в мире больницей для детей. Рассказывая о ней, В. Бурьянов писал: «Есть здесь в городе сотни, тысячи таких младенцев, которые, сделавшись больны, не имеют никого, кто бы за ними присмотрел, потому что их отец бедный чиновник или ремесленник, который, чтобы доставить кусок хлеба другим своим детям, должен целый день в поте лица своего работать, а их мать должна сама сходить на рынок, сама убрать горницу, сама стряпать в кухне. Из кухни идет чад; больное дитя, беспокоимое мухами, плачет, вертится, стонет; бедная мать готова уже затушить огонь на очаге, но другие дети ее придут сейчас голодные, их надобно накормить. Зимой в комнате очень дурный воздух, надобно его освежить, отворить форточку, попрыскать уксусом; для того надобно кроватку с больным перевести в другую горенку, но нельзя; другая горенка уже два дня как не топлена, потому что деньги, которые надобно было употребить на дрова, посланы в аптеку за лекарство. Притом надобно еще заплатить доктору; отец семейства заложил в ломбард те серебряные часы, которые подарил ему его отец… Несмотря на все это, часто больной мальчик или больная девочка умирают в страданиях… И таким образом погибает большая часть детей у бедных родителей!»

Огромная детская смертность побудила открыть в Петербурге больницу для детей. Открылась она на даяния благотворителей.

В описаниях Петербурга 1830-х годов к самым распространенным в столице болезням причислялась ипохондрия. «В Петербурге, где большая часть населения составлена из людей, проведших первые лета юности или за границею, или внутри России, ипохондрия почти обыкновенная болезнь, — пишет И. Пушкарев. — Воспоминания о родине, сердечные утраты, обманутые надежды, так долго услаждавшие нас, и разочарование в наслаждениях удовольствиями жизни, превращают в ипохондриков людей, прежде не показывающих ни малейших следов сей болезни». Ипохондрия — «низшая степень меланхолии, расположение к задумчивости и мрачным мыслям». Жизненный уклад николаевского Петербурга способствовал развитию нервных и душевных болезней.

И в столичной словесности с 1830-х годов стали быстро множиться персонажи-безумцы. Следом за бедным Евгением из «Медного всадника» сходит с ума одержимый жаждой золота Германн — герой «Пиковой дамы». Сходят с ума герои петербургских повестей Гоголя художник Пискарев из «Невского проспекта», художник Чартков из «Портрета», чиновник Поприщин из «Записок сумасшедшего».

Выразительную и правдивую картину Дома умалишенных нарисовал Пушкин в стихотворении «Не дай мне Бог сойти с ума»:

В «Заключении» повести «Пиковая дама» Пушкин писал: «Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы, и бормочет необыкновенно скоро: — Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..»

Сначала Дом умалишенных располагался в здании Обуховской больницы, но затем, с 1828 года, на седьмой версте по Петергофской дороге. В бывшей даче князя Щербатова была открыта специальная психиатрическая «Больница Всех Скорбящих». На 1 января 1834 года здесь находилось 119 человек обоего пола.

В 1815 году в Петербурге числилось 43 аптеки — 11 казенных и 32 «вольных», то есть частных. К 1838 году «вольных» аптек стало 48. Почти все они находились в центральных частях города и на Васильевском острове. В окраинных же частях — Рождественской, Нарвской, Каретной, Охтинской — было по одной аптеке, а Петербургской и Выборгской частях — по две.

Лекарства стоили очень дорого и были недоступны простому люду, лечившемуся по-старинке, народными средствами.

За лекарства, забранные в аптеке в июне 1836 года, Пушкин заплатил 170 рублей 23 копейки, за взятые в июле того же года — 183 рубля 47 копеек, в августе — 118 рублей 73 копейки. Живя с семьей на Пантелеймоновской улице в доме Оливье, затем на Французской набережной в доме Баташева, Пушкин пользовался аптекой Брунса на углу Моховой и Пантелеймоновской улиц. Переехав в дом на Мойке — аптекой Типмера близ Невского проспекта на Малой Морской. Что же здесь покупали Пушкины? В счетах аптекарей значится микстура, порошки, капли, пилюли, мази, киндербальзам, липовый цвет, ромашка, камфара, аррорут, ревень, касторовое масло, грудной чай, желудочный кофе, пластырь, присыпка и т. п. Кроме лекарств в аптекарских счетах Пушкиных значились губная помада, сироп для волос, анисовая вода, одеколон, пудра.

Аптекари продавали и брали на комиссию косметические средства, парфюмерию, мыло. В газетах можно было прочесть такие объявления: «Кеммерер, содержатель аптеки по Вознесенскому проспекту близ Офицерской улицы в бывшем Порхова доме, извещает почтеннейшую публику, что он получил на комиссию химические вещества, в самом лучшем состоянии, выписанные из чужих краев, для домашнего употребления. Из числа сих веществ находится у него мыло, делающее нежным и белым как лицо, так и все тело, если токмо намыливать оным 2 или 3 раза в сутки и вытирать сухим полотенцем. Для удостоверения господ, посылающих за оным мылом служителей своих, что точно получено ими оное в аптеке его, Кеммерера, а не в другом месте, протянут на каждой штуке сего мыла шнурок и на конце оного запечатано печатью с вензелем „А. Н.“. Фунт сего мыла стоит 8 рублей, а каждая штука 2 рубля».

У родителей Пушкина были в употреблении любимые домашние средства, такие как «пастильки» доктора Маркелова, «бальзам для наружного употребления в простудных и ломатных болезнях» П. Самохатова. Надежда Осиповна рекомендовала Наталии Николаевне, когда у детей прорезываются зубки, натирать десны кровью от петушиного гребня, но не от черного петуха; особенно целебными почитались ванны укрепляющие с травой чернобыльника (полыни). Излюбленное лечебное средство Ольги Сергеевны — «аверина травка», которую покупали в лавке купца Аверина на Галерной улице в его собственном доме.

Многие лекарственные растения для казенных аптек выращивались в Петербургском Ботаническом саду. Начало этому саду положено было еще при Петре I, когда здесь, на Аптекарском острове, развели Аптекарский огород и посадили семена лекарственных и редких растений, привезенных Петром из чужих краев. С 1823 года стали именовать этот «огород» Ботаническим садом. В огромных залах-теплицах Ботанического сада росли десятки тысяч редких растений. Здесь студенты-медики и студенты «по фармацевтической части» изучали лекарственные растения.

С середины 1830-х годов популярностью у столичного общества пользовались искусственные минеральные воды, заведение которых располагалось на Черной речке.