Пушкинский век

«Мятежная наука»

Осенним вечером 1817 года, глядя на темную громаду Михайловского замка, где был убит Павел I, юный Пушкин задумал свою оду «Вольность»:

Глас Клии — музы Истории — явственно слышал в то время не один автор дерзкой оды. Лучшие люди того поколения, к которому принадлежал поэт, ощущали свою кровную причастность русской истории, прошлому и будущему отечества. И те, кто прошел по полям Европы, освобождая ее от владычества Наполеона, и те, для кого, как для Пушкина, «гроза двенадцатого года» была воспоминанием отроческих лет, чувствовали себя в долгу перед Россией. Убеждение, что они вправе и обязаны принять участие в переустройстве русской жизни, руководило поступками множества молодых людей. Эти дворянские юноши — по большей части гвардейские офицеры — не ограничивались мечтаниями, но стремились действовать. Сразу после победы, в гвардейской среде начали возникать политические кружки. Один из них носил звучное название «Орден русских рыцарей». Название это удачно характеризовало важнейшую черту нарождавшегося общественного движения. Самоотверженность, высокое благородство целей и щепетильная разборчивость в средствах — все это в полной мере было свойственно «русским рыцарям», получившим в потомстве имя декабристов.

После возвращения гвардии из заграничного похода кружки и союзы молодых офицеров начинают играть весьма существенную роль в жизни столицы.

Одним из самых примечательных содружеств стала офицерская артель, возникшая в лейб-гвардии Семеновском полку. Пятнадцать или двадцать небогатых молодых офицеров сложились, чтобы обедать вместе: так было и дешевле, и веселее. Но Семеновская артель при этом не похожа была на обычные офицерские кружки. «В 11-м году, когда я вступил в Семеновский полк, — рассказывал И. Д. Якушкин, — офицеры, сходившись между собою, или играли в карты, без зазрения совести надувая друг друга, или пили и кутили напропалую». Теперь все изменилось. «После обеда одни играли в шахматы, другие читали громко иностранные газеты и следили за происшествиями в Европе — такое времяпрепровождение было решительно нововведение». В артели обедали не только вкладчики, но и те из офицеров, кто по обязанности службы проводил целый день в полку. Полковой командир генерал Потемкин покровительствовал кружку и иногда обедал вместе с офицерами. Влияние артели явственно сказывалось в жизни семеновцев: большинство офицеров уважало человеческое достоинство своих подчиненных, палка была выведена из употребления. Однако, как только Александр I узнал о сходках и вольных толках офицеров, он приказал командиру полка «прекратить артель», сказав при этом, что «такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся».

Другую офицерскую артель, существовавшую не на виду у всех, а домашним, частным образом, власти разрушить не смогли. Это был кружок молодых офицеров, называвших свой братский союз «Священной артелью». Общие политические интересы, потребность постоянно делиться мыслями друг с другом, а также холостяцкая жизнь привели молодых людей к решению поселиться вместе. «Однажды, сидя с братом и Бурцовым, — рассказывал Николай Муравьев, — нам пришло на мысль жить вместе, нанять общую квартиру, держать общий стол и продожать заниматься для образования себя… Бурцов нашел квартиру в Средней Мещанской улице, где мы и поместились. Каждый из нас имел особую комнату, а одна была общая». Позже члены артели поселились в другом месте — на Грязной улице, в доме генеральши Христовской.

Чтобы согласовать образ жизни со своими убеждениями, молодые офицеры старались и в быту вводить в употребление «республиканские обычаи». В общей комнате помещен был «вечевой колокол». Каждый член артели имел право в него звонить, и тогда все собирались для решения неотложного дела.

В квартире «артельщиков» постоянно бывали гости, в частности юные лицеисты Иван Пущин, Владимир Вольховский, Антон Дельвиг, Вильгельм Кюхельбекер.

Несомненно, знал об артели и ближайший приятель всех четверых — Пушкин.

Особенно часто посещал квартиру Муравьевых, Бурцова и их друзей-офицеров Иван Пущин, который, по собственным его словам, почти жил здесь. У членов артели и лицеистов были общие учителя — дело в том, что молодые гвардейцы приглашали на частные квартиры известных профессоров и слушали их лекции по истории, праву, политической экономии и статистике. Лекции читали воспетые Пушкиным профессора Куницын и Галич, петербургские ученые Герман, Арсеньев (все впоследствии пострадали за свои либеральные убеждения). Помимо того, члены артели изучали языки — латинский, итальянский, турецкий.

Декабрист Андрей Розен говорит в своих воспоминаниях: «С 1822 года, по возвращении гвардии с похода в Литву, заметно было, что между офицерами стали выказываться личности, занимавшиеся не одними только ученьями, картами и уставом воинским, но чтением научных книг. Беседы шумные, казарменные, о прелестях женских, о поединках, попойках и охоте становились реже, и вместо них все чаще слышны были суждения о политической экономии Сея, об истории, народном образовании. Место неугасимой трубки заменяли на несколько часов в день книга и перо, и вместо билета в театр стали брать билеты на получение книг из библиотек».

писал о тогдашней гвардейской молодежи Федор Глинка.

Другой современник вспоминал, что тогда молодые офицеры на балах зачастую не танцевали, а обсуждали политэкономические теории.

«Ты, я слышу, танцуешь, — недоумевает в письме к брату в Париж один из молодых республиканцев, Николай Тургенев. — Графу Головину дочь его писала, что с тобою танцевала. И так я с некоторым удивлением узнал, что теперь во Франции еще и танцуют!» И дальше по-французски: «Экоссез конституционный, независимый, или контрданс монархический, или вальс контрмонархический?»

Наряду с пуританским надменным ригоризмом молодые люди декабристского закала порою выражали свое вольнодумство, свою благородную гражданскую независимость поступками подчеркнуто экстравагантными, вызывающе ироничными. Именно такой стиль поведения выбрал для себя обаятельный кавалергард Михаил Лунин. Для примера стоит привести рассказ об одной его шалости, учиненной во время летних маневров гвардии под Петергофом. Погода стояла жаркая. Изнемогая от зноя, солдаты и офицеры после учений норовили отлучиться из лагеря и искупаться в заливе. Однажды, отправившись прогуляться по взморью, великий князь Константин Павлович застал нескольких офицеров нагишом. Последовал выговор командирам полков. В результате чего по гвардии был отдан приказ, строго воспрещавший купаться на том основании, что появление гвардейцев в голом виде возле проезжей дороги (которая тут проходила по берегу залива) нарушает приличия. Зная заранее, когда его генерал будет проезжать по дороге, Лунин за несколько минут перед тем залез в воду в полной форме — в кивере, мундире, ботфортах, так что генерал еще издали увидел барахтающегося в воде офицера. Когда генеральская коляска с ним поравнялась, Лунин быстро вскочил на ноги и, стоя по пояс в воде, вытянулся и почтительно отдал честь. Озадаченный командир подозвал к себе офицера, узнал в нем Лунина, любимца великих князей и кумира кавалергардов, и с изумлением спросил:

— Что это вы тут делаете?

— Купаюсь, — ответил Лунин, — а чтобы не нарушить предписание вашего превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме…

Рискованные шалости молодых гвардейских офицеров выглядели явным вольнодумством на фоне мелочной регламентации и муштры, которые насаждал в стране и в армии граф Аракчеев. Одной из самых невинных проказ считалось перевешивание вывесок. Этим занимались ночью под носом у полиции. Наутро над аптекой красовалась вывеска гробовщика, над мясной лавкой — модистки, над булочной — сапожника и т. д.

О том, что кутежи и проказы могли служить выражением душевной свободы, писал юный Пушкин в стихотворном послании своему приятелю, гусарскому офицеру П. П. Каверину:

Люди высокого ума настойчиво искали способ соединить свои свободные порывы и освободительные идеи.

Члены распущенной Семеновской артели и члены Священной артели были связаны друг с другом, а также с участниками других офицерских кружков. «Сергей Трубецкой, Матвей и Сергей Муравьевы и я, — рассказывал Якушкин, — мы жили в казармах и очень часто бывали вместе с тремя братьями Муравьевыми: Александром, Михайлом и Николаем… В беседах наших обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закостенелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторга; повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще».

Девятого февраля 1816 года князь Сергей Трубецкой, тогда молодой поручик, приехал в казармы Семеновского полка. Следом за ним приехали Никита и Александр Муравьевы, с которыми Трубецкой сговорился еще раньше. Они втроем предложили Якушкину и Муравьевым-Апостолам составить тайное общество, целью которого было бы противодействие влиянию немцев, состоящих в русской службе. Якушкин отвечал, что в «заговор против немцев» не войдет, но хочет участвовать в обществе, члены которого сообща трудились бы для блага России. В том же духе отвечали и Муравьевы-Апостолы. Тогда Александр Муравьев признался, что предложение было только пробным, что Трубецкой, Никита Муравьев и он сам желают основать союз, который стремился бы к перемене порядков в стране и имел бы в виду «в обширном смысле» благополучие России. Тут же шесть членов-основателей нового братства договорились разработать его Устав и принимать членов не иначе как с общего согласия. Так, в одном из казарменных зданий, стоявших по бокам огромного заснеженного квадрата Семеновского плаца, было положено начало тайному обществу, которое назвали «Союз Спасения, или Общество истинных и верных сынов отечества».

Речь шла о спасении России от тягот самовластья и крепостного права. Члены «Союза спасения» всерьез обсуждали возможность цареубийства. Михаил Лунин предлагал напасть в масках на карету царя где-нибудь на Царскосельской дороге. Иван Якушкин — во время пребывания гвардии в Москве осенью 1817 года вызвался застрелить царя, когда тот будет выходить из Успенского собора, а затем собирался убить себя.

После долгих и горячих обсуждений, длившихся несколько месяцев, возобладало мнение, что тайное общество еще не готово взять власть и что цареубийство само по себе не обеспечит введения конституции и освобождения крестьян. Уже разработанный устав тайного общества сожгли.

«Союз спасения», просуществовав немногим более года, был распущен. Однако ему на смену пришло другое тайное общество. Его возглавили те же молодые офицеры. И цели общества остались прежними, изменились только представления о том, как достигнуть их.

О способах борьбы, избранных «Союзом благоденствия» — так назвали новую организацию, — один из его организаторов, С. П. Трубецкой, рассказывал: «Каждый по своей части обязан был приобресть познания, могущие сделать его полезнейшим гражданином, и сведения, потребные для действия общества, которое само оставалось неизменно первоначальному своему назначению, т. е. к поддержанию всех тех мер правительства, от которых возможно ожидать хороших для благосостояния государства последствий; к осуждению всех тех, которые не соответствуют этой цели; преследование всех чиновников, от самых высших до самых низших, за злоупотребления должности и за несправедливости; исправление, по силе своей и возможности, всех несправедливостей, оказываемых лицам и защита их; разглашение благородных и полезных действий людей должностных и граждан; распространение убеждения в необходимости освобождения крестьян, приобретение и распространение политических сведений по части государственного устройства, законодательства, судопроизводства и пр., распространение чувства любви к отечеству и ненависти к несправедливости и угнетению».

«Союз благоденствия» пытался прежде всего возбудить и направить общественное мнение, поддержать и объединить всех здравомыслящих и честных людей, призвать их к действию. Предполагалось, что таких людей в среде русского дворянства — большинство. И с их помощью «Союз благоденствия» рассчитывал поставить членов тайного общества на важнейшие посты в армии и государстве, чтобы затем уже, быстро и даже без кровопролития, произвести смену верховной власти.

Во главе «Союза благоденствия» стояла Коренная управа. В нее входили члены-основатели. Каждый из них обязан был организовать отдельную управу «Союза» и возглавить ее. Такие управы назывались «деловыми». Когда число членов «деловой» управы достигало десяти, положено было основывать дополнительные — «побочные» — управы. В Петербурге, кроме Коренной, существовало еще несколько управ в Московском, Егерском, Измайловском и, вероятно, Семеновском полках. Члены «Союза» руководили несколькими легальными и полулегальными обществами — в том числе Вольным обществом любителей российской словесности и обществом «Зеленая лампа».

После смерти Александра I в его письменном столе нашли обширную «Записку» доносчика Грибовского. Рассказывая о деятельности декабристского «Союз благоденствия», он, между прочим, писал, что из людей, приготовляемых для тайного общества, члены «Союза благоденствия» составляли «побочные управы», которые «назывались для прикрытия разными именами („Зеленая лампа“ и пр.) и под видом литературных вечеров или просто приятельских обществ собирались как можно чаще».

С начала века на углу Екатерининского канала и Театральной площади, в двух шагах от Большого театра, стоял массивный трехэтажный дом, принадлежавший статскому советнику Паульсону. Во втором этаже этого дома в 1810-е годы занимал просторную квартиру молодой родовитый богач, сын «Петербургского Креза» В. А. Всеволожского, Никита Всеволодович Всеволожский. Он, как и Пушкин, служил в Иностранной коллегии.

Завзятый театрал, Никита Всеволожский хорошо был известен в литературных и театральных кругах столицы. Весь Петербург знал о шумных пирах в его роскошной холостяцкой квартире, где в обществе актеров и актрис напропалую веселилась и повесничала молодежь. Но почти никто не подозревал, что здесь же, в зале, где с потолка свешивалась зеленая лампа, происходили другие сборища. Раз в две недели сюда являлось десятка два молодых людей — в большинстве офицеры, — чтобы прочитать друг другу и обсудить свои стихи, статьи, театральные рецензии. Это собирались члены общества «Зеленая лампа», о котором упоминается в доносе Грибовского. Из писателей в него входили Пушкин, Дельвиг, Гнедич, Федор Глинка.

Пушкин любил собрания молодежи,

«Зеленая лампа», в отличие от Вольного общества любителей российской словесности, была негласным обществом. Оно не подчинялось закону, предписывающему всякому обществу, прежде чем собираться, испрашивать разрешения властей. У «лампистов» была причина таиться. Они хотели свободно, без посторонних ушей, без соглядатаев говорить

Это строки из стихотворного послания Пушкина В. В. Энгельгардту.

Другой член Общества, А. Г. Родзянко, свидетельствовал, что на собраниях «Зеленой лампы» «постоянно читались стихи против государя и правительства». Поэтому приходилось соблюдать конспирацию. Все давали торжественную клятву хранить тайну собраний. У каждого имелся перстень с печаткой, на которой была вырезана лампа. Девиз Общества гласил: «Свет и надежда». Свет — в противоположность тьме, мракобесию. Член «Зеленой лампы» А. Д. Улыбышев в «Письме другу в Германию» писал о петербургском обществе: «Посещая свет в этой столице, хотя бы совсем немного, можно заметить, что большой раскол существует тут в высшем классе общества. Первых, которых можно назвать правоверными (погасильцами) — сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые — еретики… Эти две партии находятся всегда в своего рода войне, кажется, что видишь духа мрака в схватке с гением света»… Так понимали первую часть девиза члены «Зеленой лампы». Со второй частью его — «надеждой» — было связано и название кружка. Зеленый цвет считался цветом надежды, «Зеленая лампа» — лампа надежды. Устав декабристского «Союза благоденствия» назывался «Зеленая книга». Невидимые нити связывали квартиру Никиты Всеволожского с тайным обществом. Председатель «Зеленой лампы» Я. Н. Толстой, члены ее — Ф. Н. Глинка, С. П. Трубецкой, П. П. Каверин, А. А. Токарев были членами «Союза благоденствия». Учредители «Зеленой лампы» Яков Толстой, Федор Глинка, Сергей Трубецкой действовали по заданию тайного общества.

В 1822 году, оторванный от друзей-«лампистов», ссыльный Пушкин обращался к ним с поэтическим приветом:

Каждый член «Союза» выбирал для себя какую-нибудь из отраслей общественной деятельности: «человеколюбие», «образование», «правосудие» или «общественное хозяйство».

Так, когда гвардейский офицер Иван Пущин, выйдя в отставку, определился в надворные судьи, он действовал по отрасли «правосудие». Рассказывая о своем посещении Пушкина в Михайловском, Пущин вспоминал: «Пушкин… потребовал объяснения, каким образом из артиллерийстов я преобразовался в судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня! Вот его строфы из „Годовщины 19-го октября“ 1825 года, где он вспоминает, сидя один, наше свидание и мое судейство:

В Палату Петербургского уголовного суда с начала 1821 года пошел на службу заседателем отставной поручик Кондратий Рылеев.

Честный и справедливый судейский чиновник был такой редкостью, что молва о нем быстро разнеслась в народе.

Многие члены «Союза благоденствия» активно действовали на поприще «человеколюбия». Федор Глинка рассказывал: «Для показания за образец, каким образом совершали в совокупности какое-либо доброе предприятие, я укажу на одно из собраний нашего отделения… Толковали о том, как помочь целому бедному семейству, кажется чиновника Баранова… Дело состояло в том, что сей чиновник сидел шесть лет на гауптвахте под судом, а когда кончился суд, то признан невинным. Но в протечении сего времени сие семейство лишилось всего и не имело ни угла, ни хлеба куска. А потому… и взялись довести до начальства (не помню, в каком начальстве был сей чиновник) о пострадании сего человека: Кошкуль вызвался выпросить денег у графа Потоцкого, я взялся составить записку, а некоторые положили стараться в городе о помещении двух малюток сего бедняка и хотели послать доктора к больной их матери. Успех сего был таковой, что, когда свиделись не то у меня, не то у Годейна, то оказалось: что чиновник получил от своего начальства некую награду за пострадание; Кошкуль привез от Потоцкого… 200 рублей денег, да из общественных приложили столько же (200 рублей); матери помог доктор, а детей разместили по добрым людям… Так и совершилось круговое благополучие сего семейства».

Возникшее в Петербурге тайное общество постепенно распространило свое влияние на всю страну. Отделения, или Управы Союза, кроме Петербурга, возникли также в Москве, Киеве, Полтаве, Кишиневе, Тульчине (где находилась Главная квартира Второй армии) и других городах.

Много усилий приложили члены петербургской и московской управ «Союза благоденствия», чтобы спасти от смерти тысячи крестьян во время голода в Смоленской губернии в 1820 году. В несколько дней была собрана значительная сумма денег — пожертвования от разных лиц. Члены «Союза благоденствия» Иван Якушкин, Иван Фонвизин, Михаил Муравьев отправились в Рославльский уезд, где гибло особенно много людей. В Рославле Якушкин и Фонвизин остановились на постоялом дворе. Нищие шли к ним вереницей. Якушкин каждому давал пятак, а Фонвизин записывал имя помещика и название деревни, откуда пришел крестьянин. Был куплен хлеб и накормлены тысячи голодных. Но «Союз» этим не ограничился. В Рославль созвали несколько десятков окрестных помещиков. Муравьев предложил им подписать бумагу, где речь шла о положении в голодающей губернии. Бумага пошла к министру внутренних дел и, по словам Якушкина; произвела сильное впечатление в Петербурге. В Смоленск была наряжена сенаторская ревизия.

Александр I, пристально следивший за действиями вольнодумцев и вскоре узнавший из доноса о существовании «Союза благоденствия», говорил одному из своих министров, пренебрежительно отзывавшемуся о тайных обществах: «Ты ничего не понимаешь, эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году во время неурожая в Смоленской губернии они кормили целые уезды».

Немало сделали члены «Союза благоденствия» и по отрасли «образование». Летом 1818 года в Петербурге был создан комитет Вольного общества учреждения училищ по методу взаимного обучения (ланкастерскому методу). Инициаторами его были члены «Союза благоденствия». Председателем комитета Вольного общества стал известный художник Ф. П. Толстой, первым помощником председателя — Ф. Н. Глинка, вторым помощником — Н. И. Греч, секретарем по русской части — В. И. Григорович (вскоре ставший также секретарем Общества поощрения художников, а впоследствии и конференц-секретарем Академии художеств), секретарем по иностранной части — В. К. Кюхельбекер. Вскоре после объявления устава Общества, согласились вступить в него С. П. Трубецкой, И. Г. Бурцов, Н. М. Муравьев, а также Н. И. Гнедич, И. А. Крылов и другие известные люди. В начале 1819 года устав Общества был утвержден правительством. В июле того же 1819 года Общество открыло училище для 250 мальчиков в доме Шабишева на углу Большой Садовой улицы и Вознесенского проспекта. В типографии Греча печатались специальные «таблицы складов» для обучения чтению и письму. Как свидетельствует отчет Вольного общества, в 1820 году в столице были учреждены еще три училища, в частности для сиротских детей лейб-гвардии Семеновского, Егерского и Московского полков. Почетные и действительные члены Общества вносили довольно значительные суммы, которые шли на содержание училищ. С 1819 по 1822 год Общество истратило на содержание школ взаимного обучения больше 18 тысяч рублей.

Власти, поначалу поощрявшие деятельность просветителей, после восстания в Семеновском полку стали смотреть на них косо: опасались, что грамотность порождает вольнодумство. Министру просвещения было доложено, что в учебных пособиях, выпущенных Гречем для училищ взаимного обучения, сделан «набор слов если не злонамеренный, то неприличный и по впечатлениям вредный». Выпущенные пособия были отобраны. Вольное общество фактически отстранили от руководства училищами…

В январе 1820 года Коренная управа «Союза благоденствия» созвала важное совещание. Для участия в нем из Тульчина приехал Павел Пестель. Собирались в обширной квартире Федора Глинки — в доме Кропоткина на Театральной площади. В нижнем этаже этого дома помещалась Контора адресов, куда постоянно входили и откуда все время выходили люди. Собрания в этом доме не могли ни у кого вызвать подозрений. На совещании обсуждали вопрос о будущей форме правления, и большинство членов Коренной управы высказалось за введение в России республиканского строя.

Решение это вызвало новые споры. Несмотря на все успехи «Союза благоденствия» в распространении либеральных идей и его серьезное влияние на общественное мнение, он был еще весьма далек от того, чтобы овладеть системой государственного управления мирным путем.

Кое-кто из членов Общества разочаровался в нем, другие требовали более решительных действий.

После того как на очередном совещании в Москве в начале 1821 года «Союз благоденствия» был формально распущен, в Петербурге и на Украине, в Тульчине, возникло два новых тайных общества — Северное и Южное. Оба они, не отказываясь от легальной пропагандистской работы, делали ставку на военный переворот.

От вольнолюбивых мечтаний и романтических проектов заговорщики перешли теперь к тому, что Пушкин в десятой главе «Евгения Онегина» назвал «мятежной наукой».

Члены Северного общества часто встречались на квартире К. Ф. Рылеева — в доме на Мойке у Синего моста.

Другой дом, где сходились декабристы, — дом Булатовых на углу Исаакиевской площади и Почтамтской улицы. Здесь обитал юный поэт, офицер Конногвардейского полка Александр Одоевский. У него одно время жил А. А. Бестужев, а незадолго до 14 декабря, 1825 года поселился В. К. Кюхельбекер. «Кюхельбекер был болен и занимал сырую квартиру, — говорил Одоевский. — По обширности моей я предложил ему у себя комнату, и он в предпрошедшем месяце переехал ко мне».

Северное и Южное общества были тесно связаны между собой. Члены их регулярно встречались.

Одна из таких встреч была назначена в Летнем саду.

В тот весенний день 1823 года случайных прохожих не могло удивить, что в семь часов утра трое офицеров прогуливаются по дорожкам сада — в такое время офицеры отправлялись в казарму, в караул, а кто и возвращался с бала. Между тем посреди столицы происходили важные переговоры северян Никиты Муравьева и Александра Поджио с южанином Александром Барятинским.

Деятельность тайных дворянских политических организаций отражалась в большей или меньшей степени почти на всех сторонах жизни Петербурга.

Члены тайных обществ старались влиять на дела городского управления. Особенно активно тут действовал чиновник для особых поручений и доверенное лицо петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича Федор Глинка. Гуманное обращение с солдатами офицеров-декабристов сказывалось на положении дел в гвардии. В судах декабристы боролись с беззаконием, лихоимством. Поступив правителем дел в Российско-Американскую компанию, К. Ф. Рылеев принимал участие в составлении ее докладных записок правительству: речь шла о значительном расширении внешней торговли страны. Декабристы и люди, им духовно близкие, преподавали в учебных заведениях столицы. Они участвовали в научных и литературных обществах и кружках, порой руководили ими. Декабристскими идеями были увлечены очень многие писатели, художники, артисты, музыканты, ученые.

Явный уклон общественного мнения в сторону либерализма, «вольные» разговоры, которые велись почти в открытую, в огромном количестве ходившие по рукам крамольные рукописные сочинения — все это определенным образом отзывалось и на настроениях петербургского простого народа. На Сенном рынке, на Щукином дворе, на бирже у Синего моста теперь чаще, чем когда-либо прежде, можно было услышать толки о всевозможных «знаменьях» и «явлениях», предвещавших близкую волю для народа.

В жизни города случались события небывалые. Так, 27 сентября 1825 года впервые Петербург видел организованную политическую демонстрацию. Поводом для нее послужили похороны поручика К. П. Чернова, смертельно раненного на дуэли флигель-адъютантом В. Д. Новосильцевым. Причиной дуэли было то, что Новосильцев, посватавшись к сестре Чернова, затем отказался от брака только потому, что его аристократическая родня не захотела принять в свою семью дочь «мужика» — отец Черновых, хотя имел генеральский чин, начал армейскую службу простым солдатом. Чернов писал накануне дуэли: «Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души». Чернов состоял в тайном обществе. Секундантом его на дуэли с Новосильцевым был Рылеев. Кюхельбекер написал на смерть Чернова стихи:

Декабрист Евгений Оболенский вспоминал: «Многие и многие собрались утром назначенного для похорон дня ко гробу безмолвного уже Чернова, и товарищи вынесли его и понесли в церковь: длинной вереницей тянулись и знакомые и незнакомые воздать последний долг умершему юноше. Трудно сказать, какое множество провожало гроб до Смоленского кладбища; все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно выражало сочувствие тому, кто собою выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого».

В Петербурге несколько недель только и было разговоров, что об этой дуэли и похоронах Чернова. Всех поразило, что безвестного поручика провожала огромная толпа — тысячи людей, большинство из которых прежде никогда не видели Чернова и не слыхали о нем. Речь шла именно о демонстрации в защиту чести и достоинства личности. Кто созвал демонстрантов, кто организовал столь мощный общественный протест? Ясно было, что в Петербурге самодержавной власти противостоит некая серьезная общественная сила.

«Из тысячи молодых людей не найдется ста человек, которые бы не пылали страстью к свободе», — утверждал декабрист Каховский. «Чтобы истребить корень свободомыслия, — вторил ему декабрист Штейнгель, — нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в последнее царствование». Рассчитывая на мощную поддержку всех передовых людей России, тайное общество намеревалось приступить к решительным действиям. Во время царского смотра предполагалось начать восстание в южной Второй армии, а затем поднять войска в Петербурге. Шла работа над текстом русской конституции. Был намечен состав временного правительства, которое намеревались создать после переворота.

Внезапное изменение политической ситуации в стране привело к тому, что членам тайного общества пришлось вступить в открытую борьбу с верховной властью намного раньше намеченного срока.