Пушкинский век

«По части иностранных дел»

На политической арене Европы после падения Наполеона ведущая роль досталась двум державам — России и Англии. Влияние Англии на мировые дела определялось ее преобладанием на морях, ее экономической мощью. Влияние России зависело прежде всего от ее сухопутных военных сил. Все понимали, что именно русские войска нанесли решающее поражение «великой армии», и поэтому европейские монархи вынуждены были признавать главенство Александра I.

И после войны русский царь всеми силами старался сохранить за собой положение вершителя судеб Европы. Он был инициатором Священного союза. Это соглашение монархов имело целью не только поддержание международного, но и гражданского мира, борьбу с революциями. Александр I играл главную роль на «конгрессе государей» в Троппау и Лайбахе, где было принято решение выступить в защиту неаполитанского короля Фердинанда IV, которого народ принудил дать стране конституцию. В Италию послали австрийские войска, и в помощь им Александр готов был отрядить русский корпус. Царь стал главным действующим лицом и на конгрессе в Вероне, где монархи договорились об интервенции в революционную Испанию…

Но основные интересы европейских держав отнюдь не всегда совпадали. Глава Священного союза, как, впрочем, и его партнеры, стремился не столько помочь другим, сколько упрочить свое собственное влияние и славу. Петербург стал центром, где пересекались интересы всех европейских — да и не только европейских — государств.

С петровских времен внешней политикой России управляла Коллегия иностранных дел. Список ее чиновников был непомерно длинен. Дело в том, что именитые русские дворяне, тем более столичные аристократы, почитали для себя зазорным смолоду идти в гражданскую службу — дворянину приличествовало носить военный мундир. Исключением была лишь дипломатическая карьера. И молодые люди «хороших фамилий», те, что не могли или не хотели служить в гвардии, поступали в Коллегию. Множество чиновников здесь лишь числилось, не имея ни жалования, ни надежды на завидные чины. «Похлопочи, чтобы тебя перевели, — советовал вельможа князь П. В. Лопухин молодому дипломату, своему знакомцу, — …а то в Коллегии столько вас, что ни до чего не добьешься». Среди состоявших при Коллегии, но не служивших были, впрочем, и люди чиновные — действительные и даже тайные советники. Все они именовались «состоящими при разных должностях».

В разряд не служивших чиновников попал после Лицея и восемнадцатилетний Пушкин, числившийся в Коллегии переводчиком. Занятия «по части иностранных дел» (как иронически писал он о дипломатической карьере в эпиграмме «На Александра I») привлекали поэта так же мало, как и любые другие чиновничьи занятия. Фиктивная служба его вполне устраивала. В Коллегию были приняты еще несколько выпускников Царскосельского лицея. Некоторые из них получили назначения на низшие должности в русские дипломатические миссии за границей. Александр Горчаков уехал в Лондон, Сергей Ломоносов — в Вашингтон…

После отставки канцлера Н. П. Румянцева в 1814 году Александр I поставил во главе иностранного ведомства двух статс-секретарей, которые дважды в неделю являлись к нему для доклада по делам Коллегии.

Первый статс-секретарь, Карл Нессельроде, был всего лишь очень исполнительным и деятельным чиновником. Второй, Иоанн Каподистрия, отличался светлым умом, просвещенными понятиями и образованностью.

Не сходствовали и пути того и другого к вершинам русского и европейского политического Олимпа.

Нессельроде по происхождению был немецкий аристократ. Дед его занимал должность конференц-министра курфюрста Пфальцского. Отец служил поочередно Австрии, Голландии, Франции и Пруссии. В 1778 году он был приглашен Екатериной II на русскую службу, получил звание действительного камергера и был послан полномочным министром в Лиссабон. Здесь у графа Максимилиана Юлия Вильгельма Франца Нессельроде и родился сын Карл Роберт, которого по-русски звали Карлом Васильевичем. Крещен он был по англиканскому обряду за неимением в португальской столице другой протестантской церкви. А первоначальное образование получил в берлинской гимназии. Семнадцати лет начал службу мичманом на русском Балтийском флоте. Вскоре, однако, был приближен ко двору. В 1801 году царь Александр I, по прошению молодого Нессельроде, определил его сверх штата в русскую берлинскую миссию. Шесть лет спустя он был назначен советником посольства в Париже. И вот тут и начался резкий взлет нессельродовской карьеры. По совету тогдашнего царского любимца Сперанского графу поручена была секретная миссия — он стал тайным посредником между Александром I и наполеоновским министром иностранных дел Талейраном, который за сходную цену охотно продавал своего повелителя. Нессельроде посылал зашифрованные донесения в Экспедицию дешифровки депеш Иностранной коллегии в Петербург, а оттуда его сообщения поступали прямо в царский кабинет, минуя даже и канцлера. Примечательно, что, помимо того, Нессельроде втайне от императора имел переписку со Сперанским. Царь высоко оценил пронырство своего агента. По возвращении в Петербург граф стал статс-секретарем по иностранным делам, а вскоре затем и управляющим делами министерства.

Политический курс Александра I определялся постоянным стремлением одновременно идти в двух противоположных направлениях: он равно поддерживал и легитимистов, и либералов. Потому наряду с Нессельроде императору понадобился Каподистрия.

Тоже аристократ и граф, Каподистрия учился в Падуанском университете, потом вернулся на родной остров Корфу и в 1803 году стал министром иностранных дел Республики Ионических островов, основанной адмиралом Ушаковым после побед над турками в Архипелаге. В 1806 году Каподистрия был назначен послом Республики при петербургском дворе, но не успел отправиться к месту службы — началась новая русско-турецкая война. По Тильзитскому соглашению 1807 года Россия уступала Франции протекторат над Ионическими островами. Отклонив предложение французов участвовать в их администрации, Каподистрия уехал на берега Невы. В 1809 году он был причислен к Коллегии иностранных дел в чине статского советника. Через два года его посылают секретарем русской миссии в Вену. Здесь он основал Гетерию филомуз — Союз греческих патриотов. Вскоре после этого Каподистрия взялся заведовать дипломатическими сношениями главнокомандующего русской Дунайской армией. После соединения ее с большой армией осенью 1812 года Каподистрия продолжал прежнюю деятельность при фельдмаршале Барклае-де-Толли. Во время заграничного похода блестящий ум и благородные принципы Каподистрии понравились царю, который приблизил его к себе. В 1816 году Каподистрия был назначен статс-секретарем.

Иностранные дипломаты, приезжавшие в Петербург, первым делом являлись к статс-секретарю Нессельроде, жившему в 1820-х годах в Караванной улице, в доме Гурьевой, в 30-х — на Дворцовой площади, в здании министерства. Пробыв некоторое время в русской столице, они обыкновенно старались завязать знакомство и со статс-секретарем Каподистрией, которого царь поселил в бывших покоях государственного канцлера Румянцева на Дворцовой площади. «Господин Нессельроде, — сообщал в Париж французский поверенный в делах, — обычно связан с дипломатическим корпусом и ведет официальные беседы, но ничего сегодня не делается без господина Каподистрии, у которого тайком получают частную аудиенцию». Многие из русских посланников, отправляя официальные донесения Нессельроде, поддерживали частную переписку с Каподистрией.

Каподистрия вел в Петербурге жизнь довольно уединенную. Ближайшими его друзьями были несколько живших в русской столице греков. Кроме того, он водился с петербургскими литераторами. Еще в начале 1810-х годов Каподистрия познакомился в Молдавии с писателем и историком, издателем журнала «Отечественные записки» Павлом Свиньиным. В Петербурге он встречался с И. И. Дмитриевым, В. А. Жуковским, А. И. Тургеневым, дружески сошелся с Н. М. Карамзиным. По просьбе Тургенева Каподистрия помог определить поэта К. Н. Батюшкова на службу в русскую миссию в Неаполе. Члены дружеского литературного общества «Арзамас», в которое входил и юный Пушкин, избрали Каподистрию почетным членом общества (или, как это называлось по-арзамасски, «почетным гусем») наряду с И. И. Дмитриевым и Н. М. Карамзиным. Автор «Истории государства Российского» называл Каподистрию «умнейшим человеком петербургского двора».

Когда в 1820 году Карамзин попросил Каподистрию заступиться за Пушкина, которому грозила ссылка в Сибирь, статс-секретарь принял близкое участие в судьбе двадцатилетнего поэта. Вероятно, именно Каподистрия предложил Александру I придать высылке Пушкина из Петербурга вид перевода на службу в Екатеринослав, в канцелярию главного попечителя иностранных колонистов Южной России генерал-лейтенанта И. Н. Инзова. В то время когда решалась судьба Пушкина, состоялось назначение Инзова наместником Бессарабии. Управление этой провинцией находилось в непосредственном ведении Каподистрии. В письме Инзову граф дал на диво умную и благожелательную характеристику Пушкину, он просил генерала принять крамольного поэта под свое благосклонное покровительство. «Исполненный горестей в продолжение всего своего детства, — писал Каподистрия, — молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство — страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную… Его ум вызывал удивление, но характер его, кажется, ускользнул от взора наставников. Он вступил в свет, сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменою принципов, пока опыт не успеет дать нам истинного воспитания. Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, — как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований… Карамзин и Жуковский, осведомившись об опасностях, которым подвергся молодой поэт, поспешили предложить ему свои советы, привели его к признанию своих заблуждений и к тому, что он дал торжественное обещание отречься от них навсегда. Удалив Пушкина на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятия и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государства или, по крайней мере, первоклассного писателя…»

Каподистрия назначил ссылаемого Пушкина министерским курьером — причем курьер повез Инзову депешу, в которой генералу предлагался высокий пост наместника Бессарабии. Вернувшись вечером 4 мая 1820 года из Царского Села, где он вместе с Нессельроде был на докладе у царя, Каподистрия утром 5 мая пишет записку директору хозяйственного департамента Коллегии В. А. Поленову: «Император приказал вчера, чтобы Коллегия выдала г-ну Пушкину, переводчику, тысячу рублей на дорожные расходы. Я прошу Вас, дорогой Поленов, сделать так, чтобы этот молодой человек смог получить эти деньги сегодня, с тем чтобы ему выехать завтра рано утром. Я хочу поручить ему срочную депешу для г-на генерала Инзова».

Человек умеренных взглядов, Каподистрия при этом был решительным противником «австрийской системы» вооруженной контрреволюции, к которой с 1820 года все более склонялся Александр I. Свое несогласие с политикой царя Каподистрия смело высказывал на конгрессах Священного союза. Никогда не перечивший царям Нессельроде злорадно сообщал жене из Лайбаха: «Доверие к „восьмому мудрецу“ значительно уменьшилось, и расположение к нему уже не прежнее… Каподистрия сам вызвал перемену настойчивостью и неосторожностью, с которыми он выражал мнения, по совести, ошибочные».

Революционные события в Испании и в Италии, начавшееся восстание греков против турецкого господства занимали, конечно, не только дипломатов. Известно, что Пушкин мечтал отправиться в Грецию и, подобно Байрону, сражаться за свободу эллинов. «Уведомляю тебя о происшествиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы, — писал Пушкин одному из друзей в начале 1821 года. — Греция восстала и провозгласила свою свободу… Важный вопрос: что станет делать Россия… Перейдем ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов?»

Отношение к греческому восстанию на некоторое время стало центральной проблемой русской внешней политики. Именно греческие дела окончательно развели царя и графа Каподистрию. Надо сказать, что Каподистрия пытался удержать соотечественников от восстания, опасаясь неудачи. Но когда восстание все-таки началось, он счел, что Александр I обязан выступить в защиту греков. Царь, однако, не склонен был поддерживать бунтовщиков — даже когда речь шла об освобождении единоверцев от чужеземного господства. Весною 1822 года отставка Каподистрии была решена. Несколько лет граф провел в Италии. В 1827 году, в разгар войны за независимость, его избрали первым президентом Греческой республики…

А во главе российского иностранного ведомства остался один Нессельроде. При Николае I ведомство иностранных дел было реорганизовано. Нессельроде стал именоваться вице-канцлером. Оставался он в этом звании до 1856 года.

Вице-канцлер, управлявший министерством, имел собственную канцелярию: при нем состояли три советника и пять «чиновников особых поручений». Текущие дела вели четыре департамента. Департамент внешних сношений имел три экспедиции и литографию для изготовления дипломов и грамот. Азиатский департамент включал в себя два отделения и семь драгоманов (переводчиков). В его ведении находились Оренбургская и Троицкосавская (в городе Кяхте, на границе с Китаем) пограничные комиссии. Департамент хозяйственных и счетных дел подразделен был на два отделения. Департамент церемониальных дел состоял из обер-церемониймейстера и семи церемониймейстеров.

В ведении министерства находились также архивы: Государственный, Главный Санкт-Петербургский и Главный Московский.

Министерство должно было следить за «торговыми и прочими делами» русских подданных в других странах, наблюдать за «азиатцами» в империи, хранить государственные акты, конвенции, трактаты и все договоры, заключенные с другими державами. Но главной его задачей было, разумеется, проведение внешней политики посредством постоянных дипломатических сношений с иностранными правительствами — и через русские заграничные миссии, и через иностранные представительства в Петербурге.

Уже в начале XIX века Петербург получал регулярные дипломатические донесения из Европы, Азии и Америки. Конечно, самые тесные связи существовали у Петербурга с европейскими правительствами. Но интересы России пересекались также с интересами Турции, Персии, Китая. С первыми двумя странами Россия в начале XIX века неоднократно воевала, а потом вела дипломатические переговоры и заключала соглашения. В Тегеране и Стамбуле Россия имела своих послов. Время от времени русское правительство посылало миссии в китайскую столицу.

Известно, что в 1829 году Пушкин безуспешно просил Николая I причислить его к русскому посольству, отправлявшемуся в Китай. С этой миссией в Пекин направлялись знакомые Пушкина — известный востоковед-синолог Н. Я. Бичурин (в монашестве отец Иакинф) и дипломат, ученый-изобретатель П. Л. Шиллинг.

В 1810-х годах в поле зрения русского дипломатического ведомства попали даже острова Океании. В 1817 году в Петербурге было получено сообщение, что владетель двух островов Гавайского архипелага — король Каумуалии — желает принять русское подданство. В обмен на это русский эмиссар доктор Шеффер предложил вождю военную помощь в междоусобной борьбе на Гавайях. Вопрос о присоединении к России двух Гавайских — или, как тогда говорили, Сандвичевых — островов долгое время обсуждался и взвешивался Александром I, Нессельроде, русским послом в Лондоне князем Ливеном. В начале 1818 года в связи со слухами, будто один из Сандвичевых островов занят русскими, журнал «Сын отечества» напечатал подробную записку о Сандвичевых островах историка и географа В. Н. Берха (который также занимался историей Петербурга и имя которого упоминается в пушкинских примечаниях к «Медному всаднику»). В конце концов, решено было ограничиться всемилостивейшим пожалованием королю Каумуалии золотой медали с надписью: «Владетелю Сандвичевых островов Томари в знак дружбы его к россиянам», которую положено было вручить именем русского царя с Анненской лентой для ношения на шее. Кроме того, островному владетелю были назначены подарки — кортик и «кармазинный плащ с золотыми кистями и газом», то есть плащ из ярко-алого сукна на шелковой подкладке. Принять короля Каумуалии под свою высокую руку русский царь не решился. Дело в том, что присоединение островов, лежащих на важных торговых путях, неминуемо повлекло бы за собой серьезные осложнения в отношениях с Англией и Соединенными Штатами.

Русско-английские отношения после Венского конгресса становились все более прохладными. В то же время все большее сближение происходило между Россией и Соединенными Штатами. Когда в 1817 году в Петербург прибыл американский посланник Уильям Пинкни, Александр I принял его чрезвычайно дружественно и говорил ему о «поразительном сходстве между двумя странами». Американский посланник в донесении из Петербурга объяснял это расположение самодержавного императора к республиканским Соединенным Штатам следующим образом: «Мне удалось обнаружить, что между Россией и Англией существует сильное соперничество… В таких условиях растущее значение Соединенных Штатов как морской державы, естественно, привлекает внимание всех и особенно России, которая полагает, что они в недалеком будущем станут соперником Англии». Некоторое время спустя о том же самом писал в своих инструкциях русскому послу в Вашингтоне вице-канцлер Нессельроде и добавлял: «Между Россией и Соединенными Штатами существует союз, который мы считаем важным развивать».

По предложению Соединенных Штатов на третейский суд Александра I было передано толкование первой статьи Гентского договора. Русский царь истолковал статью в пользу американских плантаторов. А когда в 1819 году из-за отказа Испании ратифицировать договор с Соединенными Штатами об уступке Флориды возникла опасность войны между двумя странами, в это дело активно вмешался Александр I. Русский посол в Мадриде П. Д. Татищев пытался уговорить испанского короля не противиться требованиям американцев. В то же время посланник в Вашингтоне П. И. Полетика удерживал Соединенные Штаты от решительных действий.

П. И. Полетика был знакомцем Пушкина и приятелем Жуковского, членом «Арзамаса», где он имел прозвище «Очарованный челнок» — верно, потому, что долгое время обретался вдали от родных берегов.

Весной 1820 года в послании Конгрессу президент Монро заявил о желании Соединенных Штатов урегулировать спор с Испанией в соответствии с пожеланиями русского императора. В свою очередь Александр I в беседе с американским посланником в Петербурге сказал, что его тронула манера, в которой президент упомянул о нем в своем послании Конгрессу. В 1824 году в доме графини Гурьевой в Караванной улице, где жил Нессельроде, проходила дипломатическая конференция, в ходе которой был заключен договор о разграничении владений России и Соединенных Штатов на севере Американского континента. В 1832 году между Россией и Соединенными Штатами был заключен торговый договор, в то время как ни с какой другой державой (кроме непосредственных соседей — Пруссии и Швеции) Россия подобных соглашений не имела.

Из европейских держав к концу 1820-х годов Россия сближается с Пруссией и Францией. Берлинский двор находился в наиболее тесных отношениях с петербургским двором — Николай I был женат на прусской принцессе. Русский император часто ездил в Берлин, а члены прусской королевской семьи посещали Петербург. Также чрезвычайно благоволил Николай I к Бурбонам. Когда Карл X послал экспедиционный корпус для завоевания Алжира, Николай I приказал на основании российского опыта, приобретенного на Кавказе, составить специальную записку о способах ведения войны в «восточных странах» и о гигиенических мерах, которые надлежит принимать в этих «нездоровых землях». Записка была передана французскому правительству.

Дружественные отношения существовали также между Петербургом и Мадридом. Своей ролью в подготовке интервенции Священного союза в революционную Испанию Александр I снискал признательность короля Фердинанда VII. Русского посла в Мадриде П. Д. Татищева считали весьма влиятельным человеком при испанском дворе. Свое влияние на Фердинанда VII Петербург стремился использовать для урегулирования отношений Испании и ее бывших колоний в Южной Америке.

Таким образом, в пушкинское время русская дипломатическая активность простиралась от Гавайских островов на востоке до Аргентины и Перу на западе.

К концу 1830-х годов в Петербурге было более двадцати постоянных иностранных представительств. Крупные страны, такие как Франция, Англия, Австрия, Испания, Пруссия, Соединенные Штаты, Дания, Швеция, Королевство Обеих Сицилий (или Неаполитанское королевство), были представлены не только послами или посланниками, но и консулами разных рангов — генеральными, просто консулами, вице-консулами. Страны поменьше или не имевшие в России значительных интересов — Швейцария, Бразилия, герцогство Макленбург-Шверинское, Ольденбургское, вольные города Ганновер, Гамбург, Бремен, Франкфурт-на-Майне, — присылали в Петербург только консулов.

Лишь две миссии имели в Петербурге собственные дома: французское посольство владело особняком на Дворцовой набережной близ Зимнего дворца, прусское посольство — на Гагаринской улице. Некоторые послы покупали в Петербурге дома.

Но большинство дипломатов арендовали дома или обширные квартиры. Так, в 1830-х годах в особняке Салтыкова на Дворцовой набережной жил австрийский посланник, в доме Всеволожского на Английской набережной — английский посол, в доме Ефимова на Сергиевской улице — греческий чрезвычайный посланник, на набережной Фонтанки — датский посланник, в доме Остермана-Толстого на Английской набережной — чрезвычайный посланник Королевства Обеих Сицилий, в доме Таля на Большой Морской улице (затем в доме Голицыной на Невском проспекте) — нидерландский посланник, в доме Раля на Дворцовой набережной — португальский посланник, в доме Ожаровского на Дворцовой набережной — шведский поверенный в делах.

Появление иностранного представителя в Петербурге обставляли сравнительно просто или, напротив, весьма пышно — в зависимости от ранга посла, характера его миссии и других обстоятельств.

Когда в августе 1830 года в Кронштадт прибыл американский посланник Бьюкенен, он провел первую ночь на корабле, а поутру его приветствовали начальник порта и комендант Кронштадтской крепости адмирал Рожков. Под гром орудийного салюта Бьюкенен пересел на пироскаф, который доставил его в Петербург. В порту посланника встречал американский консул. Посланник известил о своем прибытии исполнявшего в отсутствие Нессельроде обязанности главы Министерства иностранных дел князя Ливена и попросил назначить время для встречи. Во время беседы с Ливеном американский дипломат узнал, когда он будет представлен императору. Беседа с царем была весьма дружественной, но краткой и деловой. Некоторое время спустя Бьюкенен писал сестре в Америку: «Мои домашние условия весьма комфортабельны. Я занял очень хороший дом на берегу Невы с прекрасным видом на эту величественную реку и корабли, входящие в изумительный и роскошный город… Летом здесь много капитанов американских кораблей и лиц, сопровождающих грузы».

По-иному выглядели встреча и пребывание в Петербурге посла персидского шаха Аббаса принца Хозрев-Мирзы, который явился в русскую столицу в августе 1829 года. Младший сын шаха приехал в Петербург, чтобы принести извинение за совершенное тегеранской толпою убийство русского посла А. С. Грибоедова. Хозрев-Мирза привез императору в виде выкупа огромный алмаз. Николай стремился сохранить дружественные отношения с Персией. Гибель Грибоедова его особенно не волновала. И принц был принят с почестями, подобающими особе царской крови. «Его высочество принц Хозрев-Мирза, — сообщала „Северная пчела“, — прибыл в здешнюю столицу водою, 4-го августа, и около 8 часов по полудни вышел на берег у Таврического дворца, приготовленного для его принятия». Принца приветствовали обер-гофмаршал двора и генерал-губернатор. Несколько дней спустя ему была назначена публичная аудиенция у императора. В 10 часов утра из Таврического дворца в Зимний двинулась пышная процессия, напоминавшая шествие из балетной феерии. Впереди — дивизион Конной гвардии, следом — унтер-шталмейстер императорского двора верхом и два берейтора, за ними — двенадцать дворцовых верховых лошадей в «богатом уборе». Далее следовала придворная карета, в которой приехал за принцем граф Сухтелен, четыре дворцовые кареты, где сидели персидские чиновники, затем — шесть дворцовых конюхов верхом, четыре скорохода, два камер-лакея и двадцать четыре лакея — все в ярких одеждах. Наконец, за лакеями следовала дворцовая карета цугом. В ней сидели принц и граф Сухтелен. Рядом с каретой ехали два камер-пажа и четыре кавалергардских и конногвардейских офицера. Шествие заключал дивизион кавалергардов.

Посол по прибытии во дворец был встречен высшими чинами двора. В «камере ожидания» ему было поднесено угощение — кофе, десерт и шербет. Пригласив посла следовать за собой, обер-камергер открыл шествие через Георгиевскую залу к царскому трону. Император и императрица, как того требовал церемониал, стояли на предпоследней ступени трона. Наследник престола и императорская фамилия расположились по правую руку от них. «В приличном расстоянии» от императора стояли министр двора, вице-канцлер и дежурный генерал-адъютант. Далее располагались члены Государственного Совета и Сената, генералы, штаб- и обер-офицеры гвардии, дипломатический корпус и чиновники первых четырех классов. Чиновники пятого класса, купечество и прочие приглашенные находились в соседних залах.

Посол в сопровождении своих придворных и чиновников приблизился к трону, неся верительную грамоту. Сделав три поклона, посол произнес речь на персидском языке. Тут же чиновник Министерства иностранных дел прочел перевод. Император затем принял от посла грамоту и передал ее вице-канцлеру, а тот, положив грамоту на специально приготовленный стол, отвечал послу от имени императора на французском языке. Переводчик посла прочел речь Нессельроде по-персидски. По окончании официальной части аудиенции Николай I пригласил посла в соседнюю залу, где они беседовали с глазу на глаз через переводчика. Завершился прием представлением посла императрице. После аудиенции процессия с принцем прежним порядком двинулась из Зимнего дворца в Таврический.

Принц Хозрев-Мирза гостил в Петербурге несколько недель и участвовал в придворных развлечениях. «Вчера, в воскресенье, — извещала читателей „Северная пчела“, — принц Хозрев-Мирза был в большом концерте, данном на Каменноостровском театре. Первые артисты (гг. Бем, Бендеры, Този, г-жа Мелас, Бертран и пр.) участвовали в оном. Казалось, что более всего восхищен он был пением госпожи Мелас». Шутники уверяли, что на одном балу принц высказал желание купить несколько петербургских дам для своего гарема.

Пышный прием, оказанный персидскому принцу, долго помнили в Петербурге. Гоголь иронически упомянул о пребывании в столице Хозрев-Мирзы в повести «Нос», которую впервые напечатал Пушкин в «Современнике» в 1836 году.

Не столь красочными, но также весьма торжественными бывали в Петербурге приемы в честь европейских монархов и их родственников.

Что касается постоянно аккредитованных в Петербурге дипломатов, они очень деятельно участвовали в придворной жизни. Летом посланников нередко приглашали в загородные царские резиденции. В Павловске их принимала вдовствующая императрица Мария Федоровна — угощала, возила на прогулки в открытых экипажах, вела с ними беседы. Николай I ежегодно устраивал роскошные летние праздники в Петергофе, Царском Селе и Гатчине: по утрам высшее общество и дипломаты наблюдали парады и маневры войск, а вечерами присутствовали на придворных балах и концертах. Французский поверенный в делах барон Бургоэн вспоминал о небывало блестящих праздниках 1830 года в Петергофе, где присутствовали принц Вильгельм Прусский, будущий король, и шведский наследник престола принц Оскар. Бургоэн пишет и о пышных балах зимой 1829/30 года по случаю заключения Адрианопольского мира. «Самый замечательный из них был бал при дворе, в котором явились боги и богини Олимпа, одни в богатых и изящных костюмах, другие в комическом одеянии. Русские и французские стихи были читаны или петы этими аллегорическими лицами».

Примечательны среди стихов те, что прочел И. А. Крылов, приглашенный на бал в костюме музы комедии — Талии, а также шесть строк, что прочитала Е. Ф. Тизенгаузен, внучка Кутузова, одетая в костюм Циклопа. Стихотворную речь Циклопа сочинил для нее Пушкин:

Время от времени в Зимнем дворце устраивались утренние приемы для дипломатического корпуса. Дипломатов выстраивали в шеренгу, как солдат, и император, следуя вдоль ряда, здоровался и беседовал то с одним, то с другим. Порою Николай приглашал с собой дипломатов в инспекционные поездки. То он отправлялся осматривать Кронштадтскую крепость вместе с английским поверенным в делах, чтобы продемонстрировать представителю Лондона морскую мощь России. То, уезжая в Новгородские военные поселения, брал с собой французского дипломата, дабы похвастаться порядками, заведенными графом Аракчеевым.

Многие иностранные представители побывали в 1828 году на театре русско-турецкой войны — кто в качестве наблюдателя, а кто и волонтером — французский посол герцог де Мортемар, австрийский посланник принц Гессен-Гомбургский, советник прусского посольства генерал Ностиц и другие.

Большинство иностранных дипломатов стремилось к сближению с русским двором и высшим обществом. Такое сближение было существенным для успеха дипломатической деятельности в любой столице, а в Петербурге — особенно. «Петербургское общество, — писал французский дипломат, служивший в России в конце 1820-х — начале 1830-х годов, — всегда очень сдержанное в своих речах относительно вопросов внутренней русской политики, выражалось часто с некоторой свободою о делах других государств. При таких отзывах, особенно по делам Франции, можно было отличить оттенки партий…» В России не было ни парламентской, ни газетной полемики, в которой высказывали бы свои взгляды представители различных общественных сил. Получить информацию о том, что действительно происходит в стране, о настроениях в обществе и в правительстве, иностранный дипломат мог только в столичных гостиных. Иностранные послы были постоянными посетителями гостиных вице-канцлера Нессельроде, председателя Государственного Совета Кочубея, петербургского почт-директора Булгакова.

Многие иностранные дипломаты устраивали у себя приемы, вечера и балы, на которых собирался петербургский высший свет. В 1830-х годах одним из самых примечательных был салон австрийского посла Фикельмона. Его жена Дарья Федоровна приходилась внучкой Кутузову. В доме посла жила и мать Дарьи Федоровны, дочь Кутузова — Елизавета Михайловна Хитрово. О собраниях, хозяйкой которых по утрам бывала Е. М. Хитрово, а вечерами — ее дочь, поэт П. А. Вяземский впоследствии вспоминал: «Утра ее (впрочем, продолжавшиеся от часу до четырех пополудни) и вечера дочери ее, графини Фикельмон, неизгладимо врезаны в памяти тех, которые имели счастье в них участвовать. Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах. Не нужно было читать газеты: в салонах этих можно было запастись сведениями о всех вопросах дня».

Частым гостем в доме Фикельмонов и Хитрово был Пушкин. В январе 1831 года поэт писал Е. М. Хитрово из Москвы: «Ваши письма — единственный луч, проникающий ко мне из Европы». Обсуждая в следующем письме к ней европейские дела, Пушкин замечал: «Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше. Как мне не терпится очутиться среди вас…» Пристально следя за развитием международной ситуации, грозившей новой войной с Францией, Пушкин в это время особенно интересовался политическими новостями из Парижа. Летом 1831 года поэт отозвался на европейские события стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина».

Размышляя о судьбах России, изучая ее историю, Пушкин много занимался прошлым русской дипломатии. Вместе с тем он взглядом историка оценивал современную ему внешнюю политику страны. Составить достаточно полное представление о ней Пушкину помогало знакомство со многими русскими и иностранными дипломатами. В ноябре 1833 года поэт, например, записывает в дневник свой «любопытный разговор» с английским посланником Блаем, с которым они вместе рассматривали карту России. Пушкин был хорошо знаком и с французским послом в Петербурге Варантом, сменившим Мортемара. Будучи литератором, Барант интересовался состоянием авторского права в России. Сохранилось письмо к нему Пушкина на эту тему.

Зловещую роль в великосветской интриге против Пушкина сыграл нидерландский посланник в Петербурге барон Геккерн. По отзыву современника, это был человек, «которому все средства казались позволительны для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли». Скандальная роль Геккерна в дуэльной истории Пушкина заставила Николая I выслать нидерландского посла из Петербурга.

В общественной жизни России Пушкин играл столь существенную роль, что известие о его смерти стало предметом обширной дипломатической переписки.

«Смерть Пушкина представляется здесь как несравнимая потеря страны, как общественное бедствие… — писал своему правительству прусский посланник. — Думаю, что со времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50 000 лиц всех состояний, многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего».