Раскол как орудие враждебных России партий

III глава

Между тем как австрийское правительство, уступая единственно желаниям России, сделало несколько временных стеснительных для Липован распоряжений, которые однакоже, как мы сейчас сказали, ни мало не содействовали ослаблению раскола в России, а только усилили неприязненные отношения раскольников к русскому правительству, вызванные и внутренними строгими против них мерами, в турецких пределах, напротив, дарованы были раскольникам и особенно их духовенству такие права и привилегии, какими не пользовалось и не пользуется ни одно из подвластных Турции христианских населений. Это сделано было уже прямо в видах враждебных России, с целию теснее привязать Некрасовцев к турецкому правительству и сильнее вооружить их против русского. Главным деятелем и здесь был все тот же пан Чайковский со своею польско-турецкою братией.

Было замечено выше, что еще Амвросий поставил для задунайских раскольников епископа Аркадия, которого Кирилл возвел потом в звание Славского архиепископа. Рукоположение Аркадия породило большую вражду и разделение между Некрасовцами: образовалась целая партия, не хотевшая принять его, как поставленного якобы митрополитом-обливанцем; партия эта успела представить местному турецкому начальству учреждение епископства делом злонамеренным и опасным для правительства;28 Аркадий, вместе с несколькими главными деятелями в учреждении Савской епископии, в числе которых находился и Гончаров, посажен был в тюрьму и около шести месяцев содержался в заключении. Гончаров, успевший раньше выйти на волю, отправился в Константинополь искать покровительства и защиты у своих друзей. По их наставлению и при их содействии подал он прошение с надлежащим объяснением дела военному министру (сераскир-паше), который отправился лично ходатайствовать за него к великому визирю, а этот последний предписал новому рущукскому губернатору Сеиль-паше кончить дело в пользу Аркадия;29 кроме того по просьбе Гончарова и по ходатайству его друзей, Аркадий тогда же признан был турецким правительством в звании епископа, которым дано ему право пользоваться без всякой за то платы, привилегия, какой не имеет ни один из православных епископов.30 Утвердившись на месте, Аркадий вместе с Онуфрием поставил для Некрасовцев другого епископа в Тульчу – Алипия.

Таким образом, явилась у турецких раскольников своя вполне устроенная иерархия, которая притом была дозволена и правительством. Но им казалось мало этого дозволения: они желали получить от верховного правительства в империи законный акт, которым вполне и навсегда ограждались бы права их новоучрежденного духовенства и была бы предоставлена им совершенная свобода веры и богослужения. С просьбой об этом они обратились сначала к местным турецким властям, чтобы чрез их посредство довести ее до высшего правительства в империи. Но местное начальство решительно отказалось принять на себя ходатайство, но такому, как оно думало, опасному и неудобоисполнимому делу. Тогда все хлопоты принял на себя Гончаров. Минуя низшие инстанции, он снова отправился в Царьград подавать прошение уже на имя самого султана. Само собою, разумеется, что в этом случае все надежды возлагал он на мощное содействие своих константинопольских друзей, которые успели уже неоднократно доказать свое расположение к старообрядцам. Это происходило в 1851 году. Чайковский очень хорошо понимал, что чем больше услуг придется ему оказать раскольникам, тем вернее может он рассчитывать на них в своем деле. Не трудно было ему, особенно в виду предстоявших политических событий, объяснить турецкому правительству те выгоды, какие может приобрести оно, покровительствуя у себя гонимому в России старообрядству. Итак, Чайковский охотно и усердно принялся помогать Гончарову. Под его покровительством этот последний получил свободный доступ во все присутственные места турецкой столицы; ему открыты были двери к самым высшим сановникам в империи, и наконец, в июне 1851 г. вручен ему, подписанный самим султаном, фирман, которым Оттоманское правительство, столь известное недружелюбием к христианским народонаселениям православного исповедания, предоставляло Игнат-казакам, своим верным и благонадежным подданным, совершенную свободу пользоваться своею, от других независимою верой, так чтоб они под его покровительским крылом свободным воздухом в благополучии отдыхали, и чтобы никакая другая церковная власть в их церковные дела не мешалась, когда они имеют уже свое собственное священство.31 Как вообще внимательны были в Константинополе к желаниям старообрядцев, и с каким восторгом приняты были у этих последних новые милости Высокой Порты, хорошо видно из письма, которым славский архиепископ Аркадий извещал белокриницкого митрополита о даровании фирмана. Письмо, по поручению архиепископа, писал проживавший в Славском скиту, бивший настоятель Лаврентьева монастыря, инок Аркадий (нынешний славский епископ и экзарх Некрасовцев), и тогда уже состоявший в самых дружеских отношениях к Гончарову. Вот что именно говорилось в этом письме:

«По благословению архипастыря нашего, владыки Аркадия, пишу сие скорое уведомление обществам всем, лежащим по пути сему, а, наконец, и в самую Белокриницкую митрополию, о происшествиях наших, за Дунаем сущих. После трехлетнего изнурения церкви задунайской от враждебных раздорников наших, начавшихся от духа беспоповского поветрия, начали мы принимать меры о исходатайствовании от Высокой Порты нам фермана, то есть государственного указа на наше духовенство, коего еще не имели Некрасовцы; а хотя и имели некоторые фирманы, но все они писаны кроме священства; несколько разов просили мы местное начальство о выдаче нам одобрения в Константинополь к высоким властям, но все было тщетно. Наконец изъявил ревность нам коренный Житель Иосиф Семенович Гончаров, преобидя все неудобства, аки вторая Июдифь на главу Олофернову, тако и он дерзнул на главу церковного раздора. С помощию самого Бога, без одобрения, прибыл в восточную древнюю столицу, в Царьград, начал ходатайствовать у высоких властей, и Богу помогающу, достигнуть цели и возымел вход во все диваны и департаменты, начал дело всем удивительное, вместо одобрения высокой особы были по нем. поруками., прошел все дистанции, достигнул до самого высочайшего императорского престола, вступило дело в государственную канцелярию; не мог он знать императорского благоволения; чрез сорок два дня объявлено ему, что император подписал нам ферман, и выдан он по министерству для надлежащего окончания, высокие особы, получа его, целовали царскую титлу. На обороте оного подписали садразан, второй по царе, и прочие приложили руки к оному. Вручен Гончарову, и он его нам доставил благополучно. Во время производства сего передано было дело сие в греческую патриархию; но Гончаров как только узнал, принял скорейшие меры и истребовал из патриархии; но и сам патриарх отозвался, что это дело ему не принадлежит. По получении мы сего фермана, объявили его тульчинскому каймакану, начальнику пяти городов или уездов; он принял его с великим благоговением, и приказал занести в журнал кадии, то есть прокурора, от слова до слова, ради покровительства наших всех единоверных; предъявили и в нашем городе, называемом Бабадах, и также занесли в журнал; объявлен и в Мачине ради покровительства Каменской церкви священства и самых жителей ее. Копию сего фермана, переведенную в Константинополе французским переводчиком, не в совершенной точности, но с некоторою неясностию, при сем прилагаем и объявляем всем нашим единоверным православным христианам: благоугодно архиепископии Славской, чтобы прочитано было в церквах Каменской и Браидовской и всем христианам до города Ясс; а из Ясс дабы в самоскорейшее время доставили мануиловским церквам, а из Мануиловки препроводили бы в Белокриницкую метрополию, и дабы вручили своеручно отцу нашему и владыке, высокопреосвященейшему митрополиту Кирилле, и его наместнику владыке Ануфрию и со всем освещенным собором и всей богоподвижной братии; а наипаче трудившимся в сем деле отцем Павлу и Алимпию. Труд ваш, отцы святии, принес нам пользу, не точию душевную, но и гражданскую. Наш добрый император проникнул угнетения наши от северного поветрия, высочайше повелевает всем своим начальникам, чтобы покровительствовать нам и дабы мы под его крылом отдыхали, веру свою содержали, церкви и священство беспрепятственно имели бы свое собственное, а не заимствовались бы от России, как прежде. Ныне в наших архипастырях и во всех отцах и в мирских положено, в память сей монаршей милости, в непродолжительном времени, составить светлый праздник во всех наших церквах, и принести Всемогущему Господу Богу и взбранной воеводе Пречистей Богородице благодарственные молитвы и обще молить Господа Бога за кроткого нашего царя. Вечно благодарим и молим Бога о здравии и спасении трудившего безмездно раба Христова Иосифа.»32

Едва ли нужно прибавлять что-либо к этому торжественному посланию, назначенному для прочтения во всех заграничных старообрядческих обществах. Оно достаточно показывает, с одной стороны, чрезвычайную благосклонность и великие милости Отоманского правительства к Игнат-казакам, с другой – восторженную радость, с какою приняты эти милости, если не всеми заграничными раскольниками, то, по крайней мере, заграничным раскольничьим духовенством. Предписывается во всех старообрядских церквах совершить нарочитое светлое празднество с торжественным чтением, конечно на амвоне, султанского фирмана и с умилительным молебствием за магометанского властителя и за раба Христова Иосифа Семеновича! Чем еще более могли раскольники выразить свою признательность к его величеству султану и к господину Гончарову? Не менее очевидно из письма Аркадия, какими побуждениями объясняли турецкие власти и друзья их эти новые милости, излитые султаном на подвластных ему старообрядцев, и как охотно верили таким объяснениям люди, подобные Гончарову и Аркадию Лаврентьевскому, или по крайней мере как хлопотали эти люди, чтобы таким объяснениям верили другие. Аркадий в письме своем торжественно провозглашает, что султан видит угнетения, претерпеваемые старообрядцами от северного поветрия, что, напротив, сам он отечески печется о своих верных Игнат-казаках. и вот теперь приглашает их свободно отдыхать под его мощным крылом, в полной безопасности от зловредных действий этого северного поветрия. Печальная история Амвросия и Геронтия была еще так памятна всем старообрядцам, что намек о северном поветрии они могли понять как нельзя лучше и тем скорее могли признать султана, издавшего столь благодетельный для них фирман, истинным своим благодетелем, а самих себя истинно счастливыми под прикрытием его мощного крыла; цель, которой ближайшим образом и желало достигнуть чрез издание фирмана турецкое правительство, в сущности, нисколько не расположенное бескорыстно покровительствовать подвластных ему гяуров и в настоящем случае руководившееся преимущественно политическими соображениями, которые постарались разъяснить ему некоторые «высокие особы». Кто именно были эти особы, кто руководил здесь более всего действиями турецкого правительства, об этом Аркадий признал за лучшее умолчать в своей окружной епистолии, хотя, без сомнения, знал это так же хорошо, как и его друг Осип Семенович Гончаров; но эти деятели хорошо известны из других достоверных источников.33 Мы уже сказали, что дело об издании фирмана уладил главным образом Садык-паша с прочими членами польской пропаганды в Константинополе. Они-то преимущественно и старались разъяснить турецкому правительству все выгодные стороны такой меры, как издание покровительственного фирмана Игнат-казакам. Об интересах Игнат-казаков, об их спокойствии, безопасности и благополучии здесь, конечно, не было и речи; поставлялось на вид собственно то, как важно при настоящих обстоятельствах для самого турецкого правительства привязать Некрасовцев к себе знаками особенного к ним внимания и покровительства и тем еще более отдалить их от правительства русского, которым все старообрядцы были уже так недовольны за его строгий в отношении к ним способ дейсвования. Что разрыв и война с Россией, искусно подготовленные иноземными интригами при оттоманском дворе, должны были последовать в непродолжительном времени, этого не могли не видеть и сами Турки. Из прежних же войн им хорошо было известно, какие заботы и опасения в военное время обыкновенно внушало правительству раскольничье население пограничных с Россией областей своею родственною племенною связью с Русскими, и какие напротив выгоды во время войн с Россией оно извлекало из того же воинственного населения, если умело расположить его в свою пользу. Необходимо было, поэтому и теперь заблаговременно позаботиться, с одной стороны, о лучшем упрочении связей турецких раскольников с турецким правительством, с другой – об усилении их неудовольствий против правительства русского: фирман, обеспечивающий полную религиозную свободу раскольников в турецких пределах, предоставляющий их духовенству такие права, какими оно нигде не пользовалось, служил самым лучшим и удобным к тому средством, тем больше, что его просили сами Некрасовцы. Вот аргументы, которые Чайковский с полным успехом употребил в дело, чтобы склонить турецкое правительство к изданию фирмана, с таким восторгом принятого раскольничьим духовенством. Но если у него в настоящем случае вовсе не было бескорыстной заботливости собственно о благополучии Некрасовцев, то конечно столь же мало думал он при этом о бескорыстном служении и Оттоманскому правительству: так усердно, повидимому, заботясь о турецких и раскольничьих интересах, пан Чайковский, в сущности, заботился только об интересах своих собственных, об успехах своего собственного дела. Едва ли кто желал так пламенно возбудить войну против Русских и приготовить им поражение, как Поляки, – и не в видах только унижения ненавистной им России, но, что всего важнее для них, в надежде воссоздать на развалинах русского могущества независимую Польшу. В этих-то именно видах и надеждах пан Чайковский с прочими членами польской пропаганды так усердно заботился об обеспечении успехов Турции в предстоящей войне с Русскими, между прочим, и посредством установления наиболее прочных связей турецкого правительства с подвластными ему раскольниками. Нет сомнения, что при этом имел он и другую, более частную цель: упрочивая добрые отношения Некрасовцев к турецкому правительству, приготовляя их к совокупному с этим последним действию против Русских, он надеялся самым опытом поверить степень их враждебности против России и готовности действовать во вред ей; усердие, с каким они станут служить Туркам в войне с Русскими, должно показать, в какой мере может он рассчитывать на них и в своем собственном деле, когда настанет время действовать. Таким образом, и турецкое правительство, и польские пропагандисты, благодетельствуя Некрасовцам, в сущности всего менее заботились об их действительных интересах, а желали только обеспечить для самих себя возможность в надлежащее время воспользоваться ими, как стой враждебною России, – и каждый в своих собственных интересах. Гончаров и Аркадий Лаврентьевский настолько проницательны, что, без сомнения, от них не ускользнули эти своекорыстные расчеты их турецких и польских благодетелей, и нисколько не удивительно, если эти последние даже посвятили их в тайну этих расчетов. И если Гончаров с Аркадием так ликовали по случаю новых благодеяний, оказанных им турецким правительством то вопервых, потому что это были действительно благодеяния, обеспечивавшие за турецкими раскольниками такие права, какими дотоле не пользовался никто из христианских подданных султана;34 вовторых, потому что лично оба друга не видели ничего дурного в тех расчетах, из которых проистекали дарованные Некрасовцам милости; напротив, готовы были содействовать их осуществлению в видах отмщения России за все свои обиды. Отсюда эти похвалы, расточаемые в письме Аркадия «доброму султану», и это нескрываемое противопоставление его благодеяний угнетениям от Севера… И вот приготовился таким образом турецко-польско-раскольничий союз против России из элементов, не имеющих между собою ничего решительно общего, кроме общей им вражды к русскому правительству, на которой единственно а мог основаться этот странный тройственный союз. События скоро вызвали его к действительному существованию и показали его настоящую силу и прочность.