Раскол как орудие враждебных России партий

IV глава

Турецко-польско-раскольничий союз, о котором мы сказали в предыдущей главе, становился все теснее по мере того, как приходило время открытого разрыва между Россией и Турцией. Сами Некрасовцы, сами раскольничьи населения Придунайских областей, конечно, не принимали ни малейшего участия в этом союзе и даже не имели о нем никакого понятия; если не единственным, то главным и самым деятельным представителем их был здесь все тот же Осип Семенович Гончаров. Его поездки в Константинополь стали повторяться чаще и чаще; сношения с Жуковским, Садык-пашой, Алионом сделались живые и постоянные; есть известие, что однажды он будто бы был приглашен даже в верховный совет, занимавшийся в присутствии самого султана решением вопроса, начинать ли войну с Россией.

Нет сомнения, что турецкие власти и иностранные политические агенты вовсе не думали делать Гончарова участником своих планов и намерений: им пользовались только как удобным орудием для известных целей, как человеком, на преданность которого вполне надеялись, и который в некоторых случаях мог дать полезный совет, вообще оказать немаловажную услугу. В этих предшествовавших войне сношениях своих с турецким правительством и членами польской пропаганды, Гончаров занят был исполнением двух порученных ему обязанностей: он должен был, вопервых, собирать и доставлять по принадлежности сведения из России и о России, – о военных приготовлениях внутри империи, о разных правительственных распоряжениях, о настроении общественного мнения и т. п., особенно же о местах и лицах, которыми можно было бы воспользоваться в борьбе против Русских; вовторых, он должен был постепенно приготовить самих Некрасовцев к наступающим событиям, – внушить им уверенность в несомненном успехе турецкого оружия в предстоящей войне с Русскими, поддержать в них преданность султану и подогреть старую вражду простив России.

Давнишние тесные связи с русскими раскольниками, особенно ближайших мест, как например, Бессарабии, и давно установившиеся удобства взаимных с ними сношений открывали Гончарову возможность собирать сведения о том, что делается в России, и в частности о том, какие военные приготовления происходят в местах, ближайших к будущему театру войны; благодаря тем же близким связям с живущими в России раскольниками, он мог отыскать между ними и людей, готовых изменнически действовать во вред России. Достаточным подтверждением сказанного могут служить обнаружившиеся в последствии сношения Гончарова с богатым измаильским купцом Никитой Беляевым. Беляев состоял в родстве с Гончаровым чрезо зятя своего, измаильского же купца Нестора Качалкина, и как горячий ревнитель раскола, вполне сочувствовал заботам Гончарова об учреждении заграничной раскольничьей иерархии и всем его замыслам, клонившимся к вреду русского правительства, к которому и сам питал неприязненные чувства за стеснение раскольников. На эти предприятия он доставлял Гончарову даже значительные суммы денег35 и вообще состоял с ним, и чрез него с Некрасовыми, в близких сношениях. Для большого удобства этих сношений, незадолго перед войной (именно осенью 1852 г.), Беляев снял казенные и городские рыбные ловли в Георгиевском гирле Дуная, по соседству с некрасовскими поселениями. Зять Беляева, Качалкин, и сам Некрасовец по происхождению, в звании управляющего рыбным промыслом, переехал сюда на жительство и таким образом получил возможность часто и совершенно беспрепятственно ездить в некрасовские селения. Чрез него-то Гончаров с полным удобством мог получать сведения из России от Беляева, который притом езжал и сам в Журиловку для личных свиданий и совещаний с Осипом Семеновым.36 Можно догадываться, что когда Беляев брал на откуп рыбные ловли по соседству с Добруджей, то это делалось не без злонамеренной цели; по крайней мере, не подлежит сомнению, что по открытии военных действий, все принадлежавшие Беляеву рыбацкие лодки поступили в распоряжение Турок и Некрасовцев, а сам Качалкин, выправив билет на звание маркитанта при русских войсках и получив, таким образом, свободный доступ в русский лагерь, приносил оттуда самые свежие известия для передачи своим друзьям.

Доставляя в Тульчу и Константинополь нужные сведения о России, Гончаров в свою очередь получал здесь от Жуковского и Садык-паши запас другого рода интересных новостей, с которым обыкновенно и возвращался в свою Журиловку. Все новости, которыми Садык-паша и Жуковский считали полезным снабжать Гончарова, были политическая свойства; будучи передаваемы с самой невыгодной для Русских стороны, они имели назначение – внушить раскольникам уверенность в неизбежном поражении ожидающем Россию. С этими новостями из Журиловки Гончаров отправлялся обыкновенно в Славский скит к своему другу Аркадию, и потом общими силами они распространяли их по некрасовским селениям. Таким образом, чрез Гончарова Некрасовцы узнали, какая страшная приготовляется против России коалиция, каких могущественных союзников будет иметь Турция в войне с Русскими, и как вообще трудно будет России вести предстоящую войну. После одной поездки он рассказывал, например, что когда князь Меншиков прибыл в Константинополь, то султан, не желая его видеть, притворился больным и до тех пор его не принимал, пока не приехали посланники из Франции и куда-нибудь подальше от театра начавшейся войны. Англии; что эти посланники сказали султану: «если хочешь воевать, начинай, – мы давно ждем этой поры и тебя не выдадим»; что султан все еще колебался, но что все министры и весь народ настоятельно требуют от Абдул-Меджида войны и угрожают в случае несогласия низложением с престола и возведением на его место Абдул-Азиса. В другой раз он привез переведенную на русский язык выписку из какой-то французской газеты, где говорилось, что Наполеон III пожертвовал Туркам для войны против Русских 40.000 ружей и подарил польскому выходцу графу Потоцкому шпагу, на одной стороне которой вырезан французский герб и надпись: «честь и вольность», а на другой – герб польский и надпись: «за отечество и веру».37 Когда между некрасовскими политиками заходила речь об Австрии, примет ли она участие с прочими великими державами в войне против Русских, то Гончаров, со слов Жуковского, уверял решительно, что «Австрия обманет Россию»; а о Французах и Англичанах передавал речи того же Жуковского, что «пусть только они высадят в Риге 10.000 войска, к ним немедленно явится на подмогу 100.000: тогда увидят, что будет в Польше и с Россией»

Скоро слухи и толки о войне должны были перейти в действительность: русские войска заняли Княжества и готовились к переправе через Дунай. Пришло время испытать на самом деле преданность раскольников турецко-польскому делу и готовность служить против России, которые так усердно и искусно старались возбудить в них. Садык-паша, в качестве давнишнего благоприятеля и благодетеля Некрасовцев, сам явился набирать из них отряд для турецкой армии, прочем, само собою, разумеется. Гончаров служил ему необходимым и деятельным помощником. Нельзя думать, чтобы личное участие Садык-паши и самого Гончарова в этом деле могло принести ему особенную пользу, или обеспечить несомненный успех. Чайковский пользовался большим уважением у Гончарова. Лаврентьевского Аркадия и других подобных лиц, на которых действительно и мог иметь сильное влияние; но в массе раскольничьего населения Турции авторитет его был не весьма значителен. Некрасовцы, народ грубый и невежественный, мало ценили, да и не были способны оценить нежную заботливость об них этого благодетеля из «нехристей», и по свидетельству знающих людей, даже очень подозрительно и весьма неблагосклонно смотрели на самого Гончарова – именно по причине его слишком тесных связей с Турками и польскими выходцами, планы которых были совершенно непонятны для них, и которых они считали едва ли не хуже Турок; по крайней мере, тот знак отличия, который получен был Гончаровым за его усердие к делу польской пропаганды, они серйозно считали каким-то масонским знаком, – а хуже масонства они не могли уже ничего представить. Если формирование казачьего отряда из Некрасовцев шло успешно, то вопервых потому, что Некрасовцы, в силу давних условий с турецким правительством и в силу коренных казацких обычаев, вынесенных из России и завещанных самим атаманом Некрасовым, считают себя обязанными в военное время поставлять на службу молодых людей из своего общества; вовторых – вследствие тех воинственных наклонностей, которыми вообще отличаются потомки Некрасовской дружины. Нельзя отрицать и того, что старая вражда к русскому правительству, искусно подогретая в последнее время, также привела немало отчаянных голов в отряд Чайковского, труд которого собственно и состоял в наборе охотников из этой вольницы.38 При всем том, составленный из Некрасовцев казачий отряд был незначителен по числу людей, а одет и вооружен был довольно плохо, на счет самих раскольничьих обществ.39 Когда отряд Чайковского был окончательно устроен и готов был отправиться в поход, архиепископ славский Аркадий (первый), по обычаю, отслужил торжественный молебен, окропил всех находившихся в строю освященною водой, и благословил на ратное дело.

В то же время турецкое правительство предложило Некрасовцам, не пожелают ли они переселиться на время куда-нибудь подальше от театра начавшейся войны. Это переселение предлагалось, конечно, в видах обезопасения раскольничьих семейств от бедствий неприятельского нашествия и как новый опыт заботливости об них турецкого правительства; в сущности же, правительство делало это приглашение, как и во время прежних войн с Россией, для своего собственного успокоения, желая удалить от неизбежного сношения с Русскими людей, имеющих с ними слишком много родственной связи и на преданность которых оно, как видно, мало надеялось и теперь. Такая именно цель довольно ясно обнаружилась в том замечательном обстоятельстве, что к переселению из Добруджи старались особенно склонить и даже, как увидим, принудить силою высшее раскольничье духовенство, самих некрасовских архиереев: примером их, конечно, хотели подействовать на других, и, во всяком случае, рассчитывали, что их пребывание между Турками будет служить ручательством за верность турецкому правительству и всего общества Некрасовцев, тогда как, напротив, можно было опасаться, что оставаясь в местах занятых Русскими и войдя в близкие с ними сношения, раскольничьи епископы легко могут своим примером и влиянием увлечь и все некрасовские населения к действиям, невыгодным для Турок. Действительно ли по чувству кровного родства с Русскими, которое так тревожило турецкие власти, по нежеланию ли расстаться со своими домашними очагами, или по чему другому, только Некрасовцы не обнаружили большой готовности к переселению пред ожидаемым вступлением русских войск в Добруджу; и всего менее расположен был к тому сам архиепископ славский, Аркадий. Но чтобы те семейства, которые изъявили готовность переселиться, не остались во время странствия без высшего духовного пастыря и не имели повода за это сетовать на него, он решился поставить для них особого, нового епископа. Тогда-то (именно 1-го января 1854 г.), по усильной просьбе Гончарова, он поставил в архиереи столь часто упоминаемого нами инока Аркадия Лаврентьевского, которого при проставлении назвал «епископом странствующих христиан».40 Целую зиму просбирались в путь и те из Некрасовцев, которые решились бежать от Русских. Они тогда только пустились в путь, когда из турецкой армии дано было знать, что русские войска перешли уже через Дунай. Это было в первых числах марта месяца. Турецкий офицер с конвоем солдат прискакал и в Славский скит, чтобы взять архиепископа с двумя другими архиереями и также немедленно выпроводить из Добруджи. Архиепископ Аркадий, как мы сказали, не намерен был оставлять своего постоянного местопребывания; он объявил офицеру, что по причине разных лежащих на нем обязанностей и по слабости здоровья он ехать не может. Но посланный, очевидно, имел относительно Аркадия самые точные и ясные приказания; он не принял во внимание никаких отговорок и требовал беспрекословного повиновения. Тогда Аркадий, чтоб избавиться от такого принуждения, употребил хитрость: под предлогом необходимых дорожных сборов, он вышел из комнаты и скрылся в одной из отдаленных монастырских келий, где Турки не могли отыскать его.41 Офицеру пришлось отправиться в путь с одним только недавно поставленным епископом странствующих христиан, так как третьего епископа, Алимпия Тульчинского, в Славском скиту в ту пору не было, а находился он по некоторым делам в Тульче, где у него был и собственный дом.

По переходе чрез Дунай войска наши, как известно, заняли те самые места, где находятся главные поселения Некрасовцев. Здесь же, no прибрежьям Дуная, происходили большею частию и стычки казаков Чайковского с отрядами наших войск. Рассказывают, что Некрасовцы дрались со своею привычною храбростью и особенно вредили нам своими неожиданными нападениями, искусно пользуясь для того совершенным знанием местности засев в высоких и густых камышах, которыми поросли берега Дуная, и в которых им известны были все недоступные другим входы и выходы, они подстреливали солдат, неосторожно приближавшихся к месту засады. Вообще турецкое правительство не имело поводов жаловаться на их службу. Что же касается всего остального народонаселения Добруджи, то в нем, конечно, было не без людей готовых воспользоваться каждым удобным случаем, чтобы вредить Русским, и даже самым делом показавших свою неприязнь к ним и вместе к православным подданным Турции, с такими отрадными надеждами встретившим русские войска;42 едва ли однакоже было бы справедливо сказать, что такая вражда и неприязненность были общею характеристическою чертой в отношениях раскольничьего населения Добруджи к русским солдатам; преобладающим чувством, которое овладело Некрасовцами при известии о переходе Русских чрез Дунай, был скорее некоторый страх пред ними и опасение кары за измену России. Когда же эти опасения оказались неосновательными, и присутствие русской армии не так страшным, как предполагали, когда увидели, что кроме неизбежных тягостей военного времени, никаких притеснений от русского солдата они не терпят, что напротив этот последний, услышав чистую русскую речь на басурманской земле, встречает их как земляков, неведомыми судьбами занесенных в Туречину, и вообще дружелюбно с ними обращается: тогда и в самих Некрасовцах не могло не пробудиться чувство национального родства с Русскими, под влиянием которого должно было умолкнуть и самое чувство религиозной вражды к ним. Ничего особенно враждебного, действительно, не было замечено во взаимных отношениях между добруджинскими старообрядцами и занимавшими Добруджу вашими войсками, пока одно, прискорбное для старообрядцев, обстоятельство не нарушило этих мирных отношений. Мы разумеем неожиданное взятие и отправление в Россию обоих оставшихся в Добрудже раскольничьих архиереев.