Раскол как орудие враждебных России партий

VII глава

Белокриницкие иноки, с того времени как под защитой «новодарованной конституции» открыли свой запечатанный монастырь, жили очень спокойно, не думая стесняться существующими законами Австрийской империи и не слишком заботясь даже о точном исполнении утвержденных императором правил, на которых первоначально дозволено существование их иерархии. Успехи русского оружия на Дуяае и слухи об увезенных оттуда епископах, при недостаточно определившихся отношениях Австрии к воюющим сторонам, как мы видели, навели было тревогу и на белокриницких обитателей, так что Кирилл даже помышлял о более безопасном месте, куда бы мог в случае нужды удалиться из своей митрополии. Но эти страхи и опасения скоро миновались; напротив, достигшие до Белой-Криницы слухи о наших военных неудачах породили и там надежду – нельзя ли извлечь какую-либо пользу для митрополии из стесненного положения России, с которою и само австрийское правительство, столь многим ей обязанное незадолго перед этим, поступило таким вероломным образом. В Белой-Кринице есть свой Гончаров, такой же охотник и искусник хлопотать по всевозможным делам, особенно по делам дипломатического свойства, – хорошо знакомый читателям инок Алимпий. Он сейчас сообразил, что настала удобная пора возобновить старые, неконченные счеты с русским правительством. Поднять дело об Амвросии было неудобно, так как дело это решено было самим австрийским правительством, – да и хлопотать о возвращении Амвросия не было особенной надобности, оно не обещало особенной пользы. Гораздо интереснее было дело о задержании Геронтия со всеми находившимися при нем денежными и другими пожертвованиями русских раскольников для Белой-Криницы (более 15 тыс. руб.)·Это забытое дело Алимпий и решился возобновить, пользуясь, как он полагал, благоприятными обстоятельствами, когда австрийское правительство может обращаться к русскому с требованиями более настоятельными чем прежде. И действительно, в то самое время как Гончаров хлопотал чрез турецкое министерство о возвращении задунайских епископов из России, Алимпий, от имени всего белокриницкого братства, подал в Серет форштеру Войнаровичу прошение о понуждении русского правительства к скорейшему возвращению задержанного в России настоятеля их, архимандрита Геронтия, со всеми находившимися при нем деньгами и вещами. Прошение составлено было с большим достоинством: Алимпий изложил в нем довольно подробно обстоятельства дела, напомнил, сколько раз безуспешно хлопотал об его решении, и в заключение писал: «наконец, где ныне уже искать правосудия недоумеем, или сказать – не знаем; но по крайней мере просим известить нас, в живых ли он (т.е. Геронтий) еще существует, или уже преселился к лику прежних страдальцев в безконечный покой будущих воздаяний60. Но прошло более года, – и никакого ответа на прошение не было; последовал наконец и ответ, но вовсе не такой, какого надеялся Алимпий с братией и о Геронтие, так же как о задунайских епископах, русское правительство отозвалось, что он и прочие с ним «возвратиться в Австрию не могут по причине показания их в России своего рождения».61

Таким образом, новый дипломатический поход Алимпия Милорадова против России оказался столь же неудачен как и прежние. А между тем, Белокриницкую митрополию, интересы которой он так горячо защищал пред австрийскпм правительством, в скором времени ожидала серьезная опасность со стороны этого самого правительства. Упомянутый выше форштер Войнарович был человек вовсе не расположенный смотреть сквозь пальцы на разные происходившие в Белой-Кринице противозаконности и беспорядки, как делали это его снисходительные предшественники. Для него не было секретом, что монастырь, в котором свободно отправлялись службы и все монастырские порядки, официально числился запечатанным; что другой женский монастырь в той же Белой-Кринице существовал вовсе даже без всякого со стороны правительства дозволения; что в оба монастыря свободно принимают всякого беглого раскольника, не требуя никаких видов; что в митрополии происходят посвящения попов и даже архиереев для заграничных раскольников, вопреки прямому запрещению правительства. Кроме того, он был крайне недоволен, что белокриницкие иноки и все вообще липованы упорно отказываются от подчинения разным постановлениям, признанным необходимыми в каждом благоустроенном государстве, как-то: не хотят заводить метрических записей о родившихся, вступивших в брак и умерших, считают ненужным обращаться к гражданской власти за дозволением совершать браки, хоронят умерших без медицинского осмотра и полицейского свидетельства, упорно отказываются от принятия присяги, от прививания оспы, равно и от всяких медицинских пособий, и т. п. Обо всех таких беспорядках и отступлениях от закона Войнарович доносил областному правительству, требуя принять меры к прекращению их на будущее время, – и вследствие его донесений, в конце февраля 1858 года последовало назначение в монастырь следственной коммиссии, под начальством особого чиновника (актуара) г-на Штокера62. Задолго до прибытия и даже назначения коммиссии, в монастыре ужe получили известие о предстоявшей ему беде, и все пришло в страшное смятение: еще в ноябре 1857 года человек 30 из монастырского братства, – все которые опасались что не в состоянии будут скрыть свое не-липованское происхождение, – поспешили убраться из Белой-Криницы и большею частию бежали в Молдавию, в Мануиловский монастырь, где это прибытие зараз стольких монахов также обратило на себя внимание правительства и чуть не подвергло беглецов новой опасности; тогда же наместник митрополии Онуфрий, за неспособностью Кирилла распоряжавшийся монастырскими делами, щедрою рукой раздавал нескудную монастырскую казну каждому, кто ни попросит, и особенно собравшимся в бегство инокам, а книги, вещи и все вообще драгоценности старался куда бы то ни было припрятать. Между тем инок Алимпий поскакал в Вену, искать защиты в министериях от притеснения местных начальств. Здесь при помощи Дворачка, составлено было прошение, один экземпляр которого Алимпий подал министру внутренних дел, а другой – министру просвещения и духовных дел. В прошении он доказывал, что в силу известной привилегии, полученной от императора Иосифа II, липованам предоставлена полная религиозная свобода; а так как оспопрививание и другие действия, требуемые полицейскою властию, с их религией не согласны, то и к исполнению оных принуждать липован незаконно; что монастырь Белокриницкий с митрополитом, его наместником и прочим духовным чином существует на основании декрета, данного императором Фердинандом I; старался оправдать и существование женского монастыря – его религиозными, благотворительными и воспитательными целями. В заключение он писал: «да благоволит высокое императорско-королевское министерство освободить наши староверческие общества от всякого нововведения в существовавшем у нас доселе домашнем и общественном положении и в исполнения наших религиозных обрядов, и уже назначенного высоким окружным правительством в Белокриницкий монастырь коммиссара отозвать обратно».

Между тем этот назначенный от областного правительства коммиссар успел приехать в Белокриницкий монастырь, вместе с другим актуаром и довольно значительною свитой. Этот г. Штокер известен был как человек необыкновенно строгого характера и непреклонной воли, способный одним своим колоссальным ростом и суровою наружностью приводить в трепет подсудимых. Прибыв в монастырь, он без церемоний занял лучшие монастырские келлии и приступил к следствию. Кирилл и все монастырское братство пришли в ужас; они придумали одно средство избавиться от разорения телеграфировать в Вену к министру-президенту о притеснениях, чинимых монастырю от следственной коммиссии, и просить его защиты. 1-го (13-го) марта Кирилл отправил к барону Баху длинную депешу, в которой писал, между прочим: «В моих крайне стесненных обстоятельствах осмеливаюсь искать защиты и милости у вашего превосходительства... По распоряжению высокого буковинского правительства, Серетский бециркзамт прислал в Белую-Криницу для устранения будто бы каких-то между нами непозволительных действий тамошнего актуара Штокера. Этот чиновник, вместе с другим актуаром и двумя канцеляристами, с женами, детьми и прислугой поместились в моем и моего наместника монастырском доме, заняв притом лучшие комнаты, так что я и мой наместник находимся в великом стеснении.... Мы вполне верны нашему отечеству, все требуемые от нас повинности исполняем в точности и не чувствуем за собою никакой вины, за которую должны были бы терпеть такое притеснение... Посему покорнейше прошу ваше превосходительство избавить нас от незаслуженной нами столь строгой экзекуции».63 Вскоре после этого, именно 3-го марта, Кирилл послал жалобу на Штокера и в областное буковинское управление, на имя президента (Bucowinür К. К. Landes President). Туда же (an eine hochlobliehe Bucowinar К. К. Landes-Regierung) отправили прошение Липоване – обитатели слобод Белой Криницы, Климоуц, Миттоки-Драгомирны, Лукавец и Бергомет. Они ходатайствовали собственно, как значится в надписи из прошения, «об утверждении дальнейшего существования учрежденной в Белой-Кринице богадельни для убогих, слепых и расслабленных женщин»,64 то есть жеаского монастыря, которому они дали невинное название богадельни. Так как защитить существование женского монастыря, основанного без всяких сношений с правительством, было особенно трудно, и Штокер прежле всего обратил внимание на это дело и уже разогнал всех собранных в монастыре женщин и девиц, то белокриницкие иноки и придумали сделать ходатаями за женский монастырь депутатов от самих липованских обществ, как будто бы особенно заинтересованных в существовании этой общины, которой притом дали значение собственно благотворительного заведения, только имевшего храм для отправления в нем богослужения (nеbst einer Kapellen zuг Abhaltung des Gottesdienstes). Описав очень красноречиво, каким благоденствиям служило для них это учреждение, заявившее приют всем больным, престарелым и бесприютным женщинам, и также сиротам-девицам, которые приучались к трудовой жизни, и как жестоко поступил с этим благодетельным учреждением уполномоченный от Серетского бециркзамта актуар Штокер, мгновенно (augenblicklich) разогнавший всех его обитательниц, депутаты нижайше просили высокославное (hoch-löbliche) правительство «предписать, кому следует, чтоб их богадельнный дом был восстановлен попрежнему, и впредь не подвергался разорению, чтобы бедные женщины были возвращены в их прежний приют, где они будут вести тихую и благочестивую жизнь и ежечасно молить Бога о здравии всемилостивейшого монарха и их благодетелей (und fur das Wohlergehen unserer allergnädigsten Monarchen und ihrer Wohlthäter stündlich Gott angefleht haben).65

В то же время Алимпий усердно хлопотал в Вене. Он подал министру внутренних дел новое прошение о защите монастыря от притеснений следственной коммиссии. Это новое прошение, писанное также Дворачком, было составлено весьма искусно. В нем говорилос, что принуждать старообрядцев к пранятию каких-либо нововведений значило поступать вопреки всякой справедливости. «Мы, старообрядцы, с непоколебимым постоянством держимся наших веками освященных обычаев и нравов, и никакого нововведения принять не можем, как противного нашей совести. И поелику у нас церковная жизнь самым тесным образом связана с жизнью народною, – религия так глубоко проникла в народ, что его по справедливости можно назвать церковным народом (dasselbe ist fürwahr ein kurchisches Volk), то все несогласное с нашею религией не согласно и с обычаями нашей жизни. Высокое правительство всегда уважало наши религиозные верования, и мы со своей стороны никогда не подавали повода упрекать нас в чем-либо. Труд и молитва – вот наш лозунг; верность, покорность и преданность всепресветлейшему дому Габсбургов – вот наши подданические добродетели» (Arbeit und Gebet ist unsere Losung; Treue, Gehorsam und Anhäng-lichkeit an das Allerdurchlauchtigste Haus Habsburg sind unsere Unterthanstngenden)... Не взирая на то, высокославное черновицкое местное начальство требует от нас исполнения некоторых полицейских и других распоряжений, которых мы принять не можем и к которым в течение семидесятилетнего мирного и беспрепятственного обитания в Буковине никогда принуждаемы не были; теперь в наш монастырь прислан уже один нарочито определенный коммиссар и без всякого уважения к имеющимся у нас величайшим привилегиям, не принимая в соображение нашего особенного положения и не обращая внимания на наши религиозные правила, на наши патриархальные нравы и обычаи, усиливается непременно водворить у нас разные нововведения.» За тем следует обстоятельное указание причин, по которым старообрядцы не могут принять этих нововведений. Для примера укажем, что говорится в прошении против оспопрививания и других подобных установлений. «К прививанию оспы мы имеем крайнее отвращение, и наши религиозные правила решительно воспрещают нам всякое смешение нашей крови с веществом животных (unsere Religionsprincipien verbieten uns ausdrücklich jede Vermischung unseres Blutes mit der animalischen Substanz); а любовь к порядку, чистота, частое строгое пощение удаляют от нас всякую болезнь, и не было примера, чтоб из 2.000 наших единоверцев кто-либо умер от оспы. Мы не принимаем также никаких лекарей, ибо, с одной стороны, мы смотрим на болезнь как на посылаемое свыше испытание и временное наказание, с другой – исцеления болезней надеемся получить не от человеческого искусства, а от Того, которого неизреченное имя спасло нас от жесточайшей болезни прародительского греха, и которого неисповедимые суды управляют и нашею скорбью, и нашею радостью. Столь же мало дозволяют нам правила нашей церкви приносить клятвенную присягу: к этому обязывает нас заповедь Святого Евангелия: ей-eй, ни-ни; а что cверх сего, то грех.66 И ни один липованин, произносивший: да, да, нет, нет, не был еще обличен во лжи» (?!). В таком же роде и в таком же тоне защищаются далее права Белокриницкого монастыря на существование с архиереями и прочим духовеством, а равно основания, на которых существовал монастырь женский.67

Так все было пущено в ход, чтоб устранить постигшую Белокриницкий монастырь невзгоду. Но ни телеграммы Кирилла, ни слезные жалобы липованских общин, ни скудные софистические доводы Алимпиевых прошений, – ничто не помогало. Правительству хотелось дознаться правды относительно липованской митрополии, с ее монастырями, иноками и инокинями; Штокер ревностно производил свои разыскания и выводил наружу то одно, то другое обстоятельство, сильно компрометтирующее Кирилла с братией. Дело тянулось около полутора года: только в августе 1859 последовало императорское определение, которым существование обоих монастырей в Белой-Кринице, и мужского и женского, было дозволено, но с тем условием, чтоб они отнюдь не смели принимать к себе людей не состоящих в австрийском подданстве; существование митрополита и его наместника в Белой-Кринице также дозволено, но со многими ограничивающими их деятельность условиями так, посвящение их может происходить не иначе, как после предварительного разрешения от областного правительства и министра духовных дел; без разрешения правительства они не имеют права выбежать за границу; решительно воспрещено поставлять попов и архиереев для заграничных раскольников, и даже для австрийских липован не дозволено посвящать попов больше определенного количества.68 14-го января 1860 года решение это было объявлено Кирилу областным черновицким управлением, причем вменено ему в обязанность, чтобы в течение восьми суток представил он, в двух экземплярах, именные списки всех находящихся налицо липованских священников, иноков и инокинь.69

Итак, спустя полтора года со времени Штокеровской коммиссии существование Белокриницкой митрополии с ее иерархией и монастырями, наконец обеспечено было законным утверждением от австрийского правительства, хотя на условиях очень для нее стеснительных. Но эти полтора года стоили Кириллу с братией многих тревог и опасений. Особенно тяжким, почти безвыходным казалось его положение в первое время, когда Штокер производил следствие, властно распоряжаясь в монастыре, и когда все жалобы на его притеснения и все ходатайства о защите пред высшими правительственными лицами в империи оставались без уважения. Достойно замечания, что в это время все свои невзгоды и неудачи белокриницкие «думные люди» объясняли не иным чем как кознями русского правительства, хотя незадолго перед этим сами же думали воспользоваться мнимым ослаблением его значения пред правительствами прочих европейских держав, – полагали за несомненное, что это именно правительство, по распоряжению которого взяты прежде Геронтий и Аркадий с Алимпием, по настоятельным требованиям которого заточен был и сам Амвросий, – что оно же теперь понудило Австрийцев принять против Белокриницкой митрополии самые строгие меры, очевидно направленные к прекращению самого ее существования. Кирилл находился в полной уверенности, что его ожидает участь Амвросия, и стал серьеозно помышлять о средствах, заблаговременно убраться из австрийских владений. Лучшего и более безопасного убежища он не мог избрать себе как в Турецкой империи, под крылом султана, явившего столько опытов внимания к старообрядцам, – тем больше, что некогда Аркадий уже предлагал ему убежище в султанских владениях на тот случай, если последует какое-либо превращение в судьбе. Теперь именно ожидалось такое «превращение», и Кирилл, в июне месяце, действительно, написал Аркадию, что вследствие происков России, претерпевая страшные притеснения от австрийского правительства и почитая самое пребывание свое в Белой-Кринице не безопасным, он желал бы переселиться с главными лицами белокриницкого братства во владения султана, в чем и просит у него, Аркадия, помощи. Ревнуя об интересах раскола, так тесно связанных с судьбой Белокриницкой митрополии, и видя в стесненном положении Кирилла новый опыт преследования старообрядцев со стороны русского правительства, Аркадий и теперь готов был оказать Кириллу желаемое содействие, хотя, по его мнению, сделать это теперь было уже не так легко как прежде. Он знал, что перейти к ним тайком и жить у них можно всякому: Некрасовцы сумеют уладить это дело и не выдадут своих, но чтоб открыто перейти в турецкие владения и поселиться там на жительство, особенно такому лицу как митрополит, этого дела он не находил возможным устроить без предварительного дозволения от правительства. Того же мнения был и Гончаров, и потому они общим советом решили не отклонять Кирилла с братией от намерения переходить в Турцию, как бы скоро ни представилась к тому нужда,70 но в то же время заявить об этом их намерении правительству и ходатайствовать пред диваном о формальном дозволении им переселиться в турецкие владения. Это и было, кроме указанных выше, новым побуждением, почему Аркадий и Гончаров почли нужным вместе отправиться в Константинополь для личного свидания с великим визирем.