Расколотая корона

Глава III КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА

Король отправился в Нормандию в сопровождении сына, который почти не скрывал своего недовольства. Юноша был явно угрюм, но мысли его отца были заняты слишком многими другими делами, чтобы он всерьез беспокоился о Генрихе Молодом.

Он не мог перестать думать об обожаемой Алисе и о том, каким удовольствием будет к ней вернуться. Он заберет ее из детской и поселит во дворце. Разумеется, придется соблюдать некоторую тайну. Он должен был думать о Розамунде, которой по-прежнему был предан; но Розамунда должна была знать, что он не смог бы на ней жениться, даже если бы развелся с Алиенорой, хотя однажды он подумывал об этом и упоминал в разговоре с ней. Возможно, он был неправ, и именно из-за этого она стала одержима мыслью, что живет во грехе. Он с нежностью вспоминал многие моменты их отношений. Он все еще нуждался в Розамунде, но Алису он желал с такой силой, что ее невозможно было сдержать. Алиса, дочь старого Людовика, короля Франции! Этого старого монаха! Это его по-настоящему забавляло. Алиса — зачатая не в страсти, а из долга перед Францией произвести на свет дитя. И это совершенное создание было рождено для его удовольствия. «Если я сделаю ее королевой Англии, Людовик не будет возражать». Лишь Алиенора стояла на его пути. Вполне возможно, что Алиенора и сама хотела бы снова выйти замуж. Она всегда была очень энергичной женщиной. Чем она занималась в Аквитании в окружении своих трубадуров? Скольких из них она брала к себе в постель? Женщины вроде Алиеноры никогда не бывают слишком стары.

Но были и другие, менее приятные дела, отвлекавшие его от мыслей о будущем, в котором есть услужливая Алиса, но нет вечно недовольной Алиеноры, а на заднем плане маячит покорная и все понимающая Розамунда.

Едва он высадился в Нормандии, как от кардиналов Теодвина и Альберта прибыли послания о том, что они ждут его в монастыре Савиньи.

В дурном расположении духа, так что все боялись к нему приблизиться, чтобы не попасть под горячую руку из-за малейшей оплошности, король поскакал в монастырь. То, что его, короля Англии, так вот вызывают, было немыслимо. И все же это было так. Приходилось признать, что в христианском мире Папа был могущественнее короля Англии. Разве не в этом состояла суть ссоры между ним и Томасом Бекетом?

Внутренне он проклинал Папу, холодно приветствуя кардиналов. Он проделал долгий путь, раздраженно сказал он им, и с большими неудобствами, чтобы их увидеть. Он был занят важным походом в Ирландии. Из уважения и почтения к Его Святейшеству он прибыл, но хотел бы, чтобы они без промедления изложили, чего желает от него Папа, ибо дела государственной важности требуют его внимания.

— Это, — сказал ему кардинал Теодвин, — дело первостепенной важности, милорд король. Оно касается не вашей земной власти, но самого спасения вашей души.

Генрих был несколько потрясен. Он ни на мгновение не сомневался, что сможет выстоять в любой земной буре, но мысль о неведомом могла вселить страх в кого угодно; и, ведя такую жизнь, как он мог быть уверен, что в любой день не столкнется со смертью лицом к лицу? Она всегда была рядом на поле брани, и король мог в любой момент стать жертвой копья или стрелы убийцы. Каждую ночь, ложась в постель, он имел все основания опасаться, что больше не увидит дневного света.

Томас был сражен в самом расцвете духовной славы. Будь проклят Томас! От него не было спасения.

— Что от меня потребуется? — прорычал он.

— Необходимо будет понести некую епитимью.

— Епитимью! Мне! По какой причине? Вы считаете меня виновным в этом убийстве?

— Те, кто совершил это деяние, были вашими людьми. Они действовали по вашему приказу.

— Я не отдавал такого приказа и не позволю говорить, будто отдавал.

— Милорд, вам необходимо будет поклясться в этом.

— Необходимо! Кто устанавливает такие правила? Вы забываете, сир, что говорите с королем Англии.

— Мы действуем по указанию Его Святейшества Папы.

— Говорю вам, я здесь хозяин.

— Мы прибыли от духовного владыки всех нас, — ответили кардиналы.

— Я бы напомнил вам, что это мои земли, и вам было бы разумно об этом помнить.

Он изо всех сил пытался сдержать гнев. Он чувствовал, как кровь приливает к голове.

Кардинал Альберт сказал:

— Мы оставим вас, милорд, чтобы вы обдумали, что следует предпринять. Завтра мы снова посовещаемся.

В отведенной ему келье он сжимал кулаки и кусал их, пока на коже не проступили красные и синие следы от зубов.

— Клянусь дланями, очами и зубами Господними! — вскричал он. — Томас, ты и мертвый не даешь мне покоя. Видит Бог, лучше бы я никогда тебя не видел. Почему ты не мог умереть в своей постели?

Он был слишком мудр и проницателен, чтобы поверить, будто сможет бросить вызов Папе. Если он это сделает, то, как только он покинет Нормандию, начнутся мятежи. Ему придется остаться здесь, чтобы держать их в узде. А что будет твориться в Англии, пока он этим занят? Там у него были свои враги. Отлучение от церкви, потеря земель. Нет, он должен быть мудр. Выбора не было. Он должен уступить.

На следующий день он встретил кардиналов уже в более смиренном настроении.

— Что ж, — воскликнул он, — чего вы от меня желаете?

— Мы желаем вот чего, милорд. Вы должны, держа руку на Святом Евангелии, поклясться, что не приказывали и не желали смерти Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского.

Генрих задумался. Конечно, он желал этого. Кто бы не желал смерти человека, причинявшего столько хлопот? Он спрашивал у своих рыцарей, почему они не избавят его от этого надоедливого клирика. «Но, — заверил он себя, — я не желал убийства Томаса. Он был моим дорогим другом, и, видит Бог, я бы не хотел, чтобы его так жестоко убили в соборе».

Он взял в руки Евангелие. «Это правда, Томас, — подумал он. — Хотел бы я, чтобы мы снова были вместе, как в былые времена, когда мы странствовали по стране. Я всегда этого хотел. Лишь когда ты стал моим архиепископом, между нами начались эти распри».

Они требовали от него какой-то епитимьи. Но зачем, если он не был причастен к убийству? Было проще согласиться на их требования, чем клясться на священной книге.

— Милорд, Папа просит вас в течение года содержать двести рыцарей для защиты Иерусалима.

— Я сделаю это, — сказал Генрих. Обещать деньги всегда было просто, ибо неизменно находилось множество причин, по которым такие обещания нельзя было сдержать.

— Вы позволите свободно подавать апелляции Папе.

Теперь они посягали на Кларендонские конституции, из-за которых они с Томасом и поссорились. Что ж, если так надо, значит, надо. Он должен был как можно скорее выпутаться из этого неприятного дела и заняться важными вопросами защиты своего королевства.

— Вы должны восстановить владения Кентерберийского престола в том виде, в каком они были до отъезда архиепископа из Англии.

— Да, — согласился он.

Наконец, от английских епископов больше не будут требовать той присяги, которую он требовал от них в Кларендоне; а те, кто ее уже принес, будут освобождены от всяких обязательств ее соблюдать.

Он должен был положить конец этому унизительному положению. Он должен был заключить мир с Папой.

Он мог бы убить этих кардиналов. Он мог бы пойти войной на Папу. Но его не зря называли самым проницательным королем в Европе. Он знал, когда нужно идти на уступки, и это был один из таких случаев.

Он уладил дело, как ему казалось, раз и навсегда.

«И ты, Томас, мой любимый друг и ненавистный враг, ты в своей гробнице в Кентербери победил короля Англии на его троне. Битва окончена, Томас, и я могу с уверенностью сказать, что всем сердцем желаю, чтобы в ней никогда не было нужды».

Он покидал Савиньи в приподнятом настроении. Он был свободен от Томаса.

***

Пришли вести от Алиеноры. Ричард достиг возраста, когда его можно было официально объявить герцогом Аквитанским, и она считала, что церемонию его инвеституры больше откладывать нельзя.

Он согласился с ней. Пусть Ричард станет признанным герцогом Аквитанским. Мысль о том, что он сделал с невестой Ричарда, немного успокаивала его совесть, когда он с готовностью согласился на передачу Аквитании. Алиенора на этот раз была им довольна, и когда они встретились в Пуатье, она была с ним весьма любезна.

Ричард смотрел на него с подозрением. Словно он знал, как отец предал его с Алисой. Но нет, Ричард всегда его не любил, а он всегда не любил Ричарда. Казалось странным, что человек может так относиться к столь красивому и многообещающему сыну, ведь Ричард превосходил всех своих братьев в верховой езде, владении мечом и рыцарских доблестях. Он был еще и поэтом, так что, возможно, отец не любил его именно потому, что он был слишком уж маменькиным сынком.

Теперь, когда мысли об Алисе постоянно были у него в голове, он не любил его еще больше, как и любого, кого он так глубоко обидел, ибо, если быть до конца честным, он не мог избавиться от мысли, что Алисе, возможно, все же придется стать невестой Ричарда. Он будет откладывать это как можно дольше. В любом случае, это был вопрос, о котором он не хотел думать.

В Пуатье состоялась пышная церемония, на которой этот пятнадцатилетний златовласый юноша занял место аббата в аббатстве Сен-Илер, где он принял копье и знамя герцогов Аквитанских — регалии своего нового сана.

Как ликовал народ! А Алиенора смотрела, смягчившись на время от любви и гордости за этого любимца всех ее сыновей.

— Народ его любит, — торжествующе сказала она Генриху и лукаво добавила: — Он для них не чужак. Он принадлежит Аквитании.

Это было напоминанием о том, что они так и не приняли Генриха Плантагенета как своего герцога, а лишь терпели его, потому что он был мужем их герцогини.

Неважно. Пусть злорадствует. Со временем она узнает, кто здесь хозяин. «Вот разведусь с ней… Возможно ли это?» Он уже мысленно готовил извинения для Розамунды. «Я должен жениться на Алисе, Алиса королевской крови. Политически мне необходимо жениться на дочери короля Франции».

Но сначала он должен был избавиться от Алиеноры. Интересно, как она отреагирует на такое предложение.

Тем временем предстояло отпраздновать вступление Ричарда в сан герцога. Затем в Лиможе должна была состояться церемония, на которой он получит кольцо Святой Валерии, считавшееся священным, ибо, по преданию, оно принадлежало святой покровительнице города.

Там, с кольцом на пальце, красивый златовласый юноша получил у алтаря собора меч и шпоры согласно древним рыцарским обычаям.

Видя его, стоящего в шелковой тунике, с золотой короной на голове и знаменем Аквитании в руках, Алиенора была растрогана так глубоко, как не была уже много лет; и в этом юноше она видела величайшие надежды на его и свое будущее.

А рядом с ней стоял ее муж — грубый, уродливый по сравнению со своим красивым сыном. И она упивалась ненавистью, которую питала к этому человеку, которого когда-то любила и который осмелился в первые годы их брака, когда она готова была отдать ему всю свою любовь без остатка, изменять ей с любой легкомысленной женщиной, попадавшейся на его пути.

«Моя гордость и твоя похоть разрушили этот брак, — думала она. — Они сделали нас врагами, и, клянусь Богом и всеми святыми, Генрих Плантагенет, я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя и не посажу на твое место моих сыновей».

***

После коронации Ричарда как герцога Аквитанского Генрих отправился обратно в Нормандию и по пути заехал к королю Франции.

Людовик был лет на четырнадцать старше Генриха и выглядел на свой возраст, однако с годами к нему пришло определенное достоинство. Он привык носить корону Франции, которую в юности принял с такой неохотой. Он был отцом нескольких детей: Марии и Алисы от первой жены Алиеноры, пока они еще не развелись; от второй жены Констанции — дочери Маргариты, которая была замужем за Генрихом Молодым, и еще одной девочки, умершей в юности; от третьей жены Адели у него был единственный сын, Филипп, и две дочери - восхитительная Алиса, которая теперь была любовницей Генриха, и Агнесса.

«Всего один сын и столько дочерей, — подумал Генрих, — но дочери — хороший товар для торга. Людовик должен быть доволен, ведь его дочь Маргарита — будущая королева Англии, и ничто не порадует короля больше, чем если ею станет и его дочь Алиса».

Пропасть между Людовиком и Генрихом, углубившаяся из-за ссоры с Томасом Бекетом, благодаря показному покаянию Генриха была отчасти сглажена. Людовик принял короля с почестями.

Они не упоминали архиепископа, но Генрих знал, что чувствовал Людовик по этому поводу. Разве не он приютил Томаса в своем королевстве и делал все, чтобы досадить королю Англии, выказывая внимание его мятежному священнику?

Людовик поступил так не из злобы к Генриху. Он просто питал природное снисхождение ко всем, кто связан с Церковью, и по этой причине поддержал Томаса в его борьбе с королем. Людовик хотел стать монахом, и, клянусь очами Божьими, подумал Генрих, было бы неплохо, если бы так и случилось, если бы, конечно, не одно обстоятельство: стань он монахом, он никогда бы не произвел на свет очаровательную Алису. Нет, нет, было лучше, что из-за смерти брата Людовик был вынужден отказаться от благочестивой жизни, которой так жаждал.

Какую вражду Людовик все еще питал к нему за то, что тот увел его жену? Без сомнения, — мрачно подумал Генрих, — он был рад от нее избавиться. Он и сам теперь был бы рад от нее избавиться. Но это случилось много лет назад, и вот они, два короля, естественные враги. Отчасти потому, что Генрих, благодаря своей женитьбе, стал владыкой большей части Франции, чем он сам, а Генрих не мог забыть, что за земли, которыми он владел во Франции, он должен приносить оммаж королю этой страны.

Нормандия, Анжу, Мэн, Аквитания, Бретань — все они были вассальными владениями короля Франции, и хотя он был их правителем (пусть и номинально правили его сыновья), он все равно должен был присягать на верность Людовику.

Они держались друг с другом настороженно и говорили о государственных делах. Но в конце концов Людовик начал жаловаться, что, хотя сын Генриха и был коронован как король Англии, дочери Людовика Маргарите, жене Генриха Молодого, этой чести так и не оказали.

— Что это значит? — спросил он. — Вы не считаете мою дочь женой Молодого Короля?

— Ничего подобного. Я всегда говорил, что она будет коронована в подходящий момент, и она будет коронована.

— Тогда почему эта коронация до сих пор не состоялась?

— Потому что момент еще не настал.

— Не вижу, почему бы ему не настать.

Генрих смотрел на Людовика — отца его милой маленькой Алисы. Что сказал бы Людовик, если бы он поведал ему, что любит его юную дочь, невесту своего сына Ричарда, что уже лишил девочку невинности и твердо намерен держать ее в любовницах и, если возможно, жениться на ней?

Он внутренне рассмеялся этой мысли и воспоминанию о прелестном детском теле.

— Будет, как вы желаете, — сказал Генрих. — Я без промедления отправлю молодых в Англию. Генрих будет коронован снова, и на этот раз Маргарита вместе с ним.

Людовик кивнул. Король Англии был в уступчивом настроении.

— Я бы хотел, чтобы архиепископ Ротру сопровождал их в Англию и провел церемонию.

— Дорогой брат, иностранный архиепископ проведет такую церемонию? Такого никогда не бывало.

— Альтернативой был бы Роджер Йоркский, не так ли?

— Роджер Йоркский короновал моего сына.

— Он был предателем по отношению к архиепископу Кентерберийскому, — твердо сказал Людовик. — Я бы не хотел, чтобы мою дочь короновал тот, кто предал такого великого и доброго человека.

Генрих молчал; его пальцы начали подергиваться. Так этот несостоявшийся монах, этот муж Алиеноры, над которым она насмехалась в первые дни своего замужества с Генрихом, этот король-соперник будет указывать ему, как управлять своим королевством! Клянусь очами Божьими… — подумал он и тут же осекся: «Но он отец моей маленькой Алисы. Нужно действовать осторожно. Когда я разведусь с Алиенорой и открыто возьму Алису в свою постель, мне понадобится поддержка ее отца».

— Я бы не хотел, чтобы Роджер Йоркский даже присутствовал на церемонии, — продолжал Людовик. — Равно как и епископы Лондонский и Солсберийский. Все они были врагами святого архиепископа и немало поспособствовали его скорбному концу. В моих глазах они осквернят любую церемонию своим присутствием.

Думая о маленькой Алисе, Генрих сказал:

— Будет, как вы желаете. Молодые будут коронованы, и церемонию проведет архиепископ Ротру.

Людовик был несколько озадачен. Он ожидал возражений. В Генрихе произошла неуловимая перемена. «Это из-за смерти мученика, — подумал Людовик. — Он и вправду раскаивается».

***

Генрих отправился дальше в Нормандию, а молодая чета отплыла в Англию для своей коронации.

Генрих решил, что грядущее Рождество проведет в Шиноне, в Анжу, ибо он совершал полный объезд своих владений, чтобы убедиться, что его крепости в полной боевой готовности. Он отправил Алиеноре послание с просьбой присоединиться к нему на Рождество в Шиноне. Он думал прощупать почву насчет возможности развода.

Она выразила готовность, и он решил, что это будет семейное собрание. Он хотел создать впечатление, будто сделал все возможное, чтобы сохранить семью.

Генрих и Маргарита тоже должны были к ним присоединиться. Им соответственно было отправлено послание, повелевающее немедленно готовиться к отъезду.

Молодой Король был в гневе. Ему нравилось в Англии, где он был королем и где жизнь была особенно приятна, когда отца не было рядом. Ему казалось превосходной мыслью, чтобы отец оставался в Нормандии, пока он правит Англией. Его окружали подхалимы, уверявшие, что лучшего короля у Англии быть не может, и он им верил. Он любил Маргариту; она была приятной маленькой королевой, и ему нравилось выезжать верхом с ней рядом и слушать приветственные крики народа. Юные монархи всегда так привлекательны.

Но ехать в Шинон и находиться в тени своего отца было последним, чего он хотел.

— Я не поеду, — сказал он Маргарите, но, конечно, ему пришлось передумать. Друзья сказали ему, как неразумно было бы ослушаться отца.

— Я не король, — жаловался он Маргарите. — У меня есть только корона, и все. Можешь себе представить, чтобы мой отец уступил хоть толику власти? Но он не будет здесь вечно. Однажды он отправится на тот свет со всеми своими грехами, когда впадет в один из своих припадков ярости. Люди падали замертво, впадая в такое состояние, в какое впадает он. Думаю, долго ждать не придется, Маргарита.

Маргарита была уверена, что долго ждать не придется.

Пришло еще одно послание от короля. Его добрый друг, король Франции, писал он, выразил желание повидать свою дочь, поэтому молодая чета должна была выехать без промедления и, прежде чем прибыть в Шинон, погостить некоторое время при французском дворе.

— Я бы хотела повидать отца, — сказала Маргарита.

Генрих Молодой втайне обрадовался. Он мог сделать вид, что не столько повинуется отцу, немедленно уезжая, сколько удовлетворяет прихоть своей жены повидать отца.

И вот, как только подул попутный ветер, они покинули Англию, и Людовик с величайшей радостью принял их при своем дворе, который в то время он держал в Шартре.

***

Людовик нежно любил своих детей. Он расспросил о маленькой Алисе.

— Бедное дитя, — сказал он, — она так молода, чтобы воспитываться на чужбине.

— Мы все это терпим, милорд, — ответила Маргарита, ибо и она сама воспитывалась при том же иностранном дворе, хотя большую часть времени провела в Аквитании с королевой Алиенорой.

Людовик кивнул.

— Такова участь королевичей и принцесс. Скажи мне, ты видела девочку перед отъездом?

— Видела, отец. Она казалась вполне счастливой.

— Слава богу. Скоро настанет день ее свадьбы. Она почти готова.

— Да, и Ричард, я слышала, очень красив. Не так, как Генрих, но он очень хорош собой.

— А ты счастлива со своим молодым Генрихом, дитя мое?

— Да, отец.

— А когда Алиса станет герцогиней Аквитанской, она не будет казаться мне такой далекой. Твой муж, кажется, не очень доволен своей участью, Маргарита.

— Его отец сильно его злит. Он обращается с ним как с мальчишкой.

— Неужели? — Людовик слабо улыбнулся. Он не мог не радоваться, слыша критику в адрес Генриха Плантагенета. В глубине души он всегда таил на него обиду за то, что тот увел Алиенору. Жизнь без нее стала спокойнее, но он часто думал о том, как впервые ее увидел. Какой же она была красавицей! И какой живой! Она была так умна. Полдвора было в нее влюблено. Он вздохнул. Ему следовало знать, что он никогда ее не удержит. Она не была ему верна. Как скоро она его обманула? Был ли ее дядя первым в том незабываемом путешествии в Святую Землю? А сарацин? Неужели она и вправду подумывала выйти за него замуж? Он никогда не забудет потрясения, которое испытал, когда она потребовала развода. Тогда Папа отговорил ее, но, увидев Генриха Плантагенета, она влюбилась так сильно, что твердо решила выйти за него.

Генрих тогда был лишь герцогом Нормандским, а она, владелица Аквитании, — богаче него. Генрих был почти на двенадцать лет ее моложе. Странно, что она, такая разборчивая, так заботившаяся о своей внешности, задававшая моду, умащивавшая тело мазями и духами, могла без памяти влюбиться в этого довольно коренастого Генриха, который ценил в одежде удобство, а не пышность, и никогда не утруждал себя перчатками даже в самую лютую стужу, отчего руки его были красными и обветренными. Конечно, в нем была мощь, сила, которой так недоставало Людовику. Было в нем и обаяние, особенно для женщин. От него веяло силой и властью. Пожалуй, именно это в нем и любили.

Но два короля были прирожденными врагами. Иных отношений между ними едва ли могло быть. Любой герцог Нормандский почти наверняка враждовал с королем Франции. Франки так и не простили викингам их набеги и то, как они отравляли жизнь их предкам. Чтобы помешать им подниматься по Сене до самого Парижа, от них пришлось откупиться той северной провинцией, что получила название Нормандия. Все это уходило корнями во времена Роллона, но обида саднила до сих пор. Благодарить стоило лишь за одно: герцоги Нормандские, как и графы других провинций, оставались вассалами короля Франции.

И вот этот потомок нормандских герцогов — этот Генрих Плантагенет — так же безжалостно отнял у него жену, как Роллон отнял кусок Франции; Людовик не был мстительным человеком, но он не огорчился бы, увидев Генриха униженным. Более того, он был глубоко потрясен тем, как тот обошелся с Томасом Кентерберийским.

«Будь такой человек моим подданным, — думал Людовик, — я бы счел себя поистине счастливым».

Теперь он выслушивал жалобы Генриха Молодого и Маргариты.

— Ваш отец сделал вас королем, — сказал он. — Зачем он это сделал, если не собирался позволить вам быть им?

— Полагаю, он сделал это назло Томасу Бекету.

— Дорогой сын мой, не следует говорить такого.

— Но это правда, милорд. Он ненавидел Томаса. Он был готов на все, чтобы его унизить.

Людовик покачал головой и перекрестился.

— Да благословит нас всех этот великий святой и да заступится за нас перед Господом, — сказал он.

— Я очень его любил, — заметил Генрих, стараясь не вспоминать, как отказался принять Томаса, когда тот хотел его навестить, ибо последовал совету Роджера Йоркского.

— Все добрые люди его любили, — сказал Людовик.

Некоторое время они молчали, думая о Томасе.

— Это величайшая трагедия, когда-либо постигавшая Англию, — продолжал Людовик, — и ничем хорошим она не кончится.

— Благодарю Бога, что я не причастен к его убийству, — пылко произнес Генрих.

— Есть и другие, не сомневаюсь, кто хотел бы сказать то же самое. Что ж, сын мой, у вас есть свои горести, не так ли?

— Да, и боюсь, они не кончатся. Но я не позволю вечно обращаться с собой как с ребенком.

— И не должны. Вашему отцу следовало бы дать вам полный контроль над Англией, если он хочет оставаться в Нормандии, или над Нормандией, если он хочет жить в Англии.

— Я того же мнения, но он этого не сделает.

— И вы будете это терпеть?

— Нет, — твердо вскричал Генрих, — не буду. — Но при мысли об отцовском лице, о прищуренных глазах, о багровом румянце, заливающем кожу, он в глубине души понимал, что ему будет очень трудно — а скорее всего, и невозможно — противостоять ему.

— Вы должны сказать ему, что у вас на сердце, — сказал Людовик.

— Да, — ответил Генрих, чувствуя, что это легче сказать, чем сделать. — Боюсь только, он не станет слушать.

— Он должен. Вы больше не дитя. Вы мужчина, у вас есть жена, скоро у вас будут сыновья. И ваш отец сделал вас королем.

— Я попрошу его, — сказал Генрих. — Я скажу ему все, что чувствую.

— А если он не согласится, вам не следует оставаться при его дворе, ибо что хорошего вы там сделаете? Если вам не дают никакой власти, какая разница, там вы или нет?

— Куда же мне ехать?

— Куда же вам ехать, как не в дом вашего тестя. Если король Англии продолжит обращаться с вами как с ребенком и не прислушается к вашим доводам, приезжайте ко мне. Полагаю, это может склонить его к каким-то действиям.

Генрих схватил руку тестя и пылко ее поцеловал.

Людовик был прав. Если отец не будет его уважать, то ответ — восстание.

***

Король и королева разными путями прибыли в замок Шинон, чтобы провести там Рождество. С королевой приехал ее сын Ричард, новый герцог Аквитанский, и его младший брат Джеффри, герцог Бретонский. Генрих Молодой и Маргарита были в пути, чтобы к ним присоединиться.

Алиенора и Генрих оценивающе оглядели друг друга. «Она постарела, — подумал король. — Клянусь очами Божьими, теперь она старуха». Он сравнивал всех с нежной юностью Алисы. Но он должен был признать, что в Алиеноре все еще было нечто особенное. Никто не был так изящен и царственен, как Алиенора, и никогда не будет. Возможно, она снова выйдет замуж, если они разведутся. Впрочем, ее детородные дни прошли, так что новому мужу она наследников не принесет. А Ричард теперь — герцог Аквитанский.

Алиенора подумала: «Он постарел, еще больше огрубел от событий и непогоды. Смерть Томаса потрясла его, ибо где-то в его кремневом сердце теплилась искра любви к этому человеку».

Когда-то эта любовь была так сильна, что она обвиняла его в противоестесственной страсти. Генрих тогда рассмеялся, ибо если и был на свете мужчина, жаждущий женщин, то это был Генрих; однако она заметила, что он стал немного задумчив. «Мы не все знаем себя, — подумала она, — даже ты, Генрих Плантагенет, мнящий себя всемогущим».

Она решила, что Рождество должно пройти в великом веселье. Нечасто в наши дни король и королева Англии бывали вместе. Она привезла с собой лучших из своих поэтов и музыкантов и приказала им придумать развлечение, которое превзошло бы все прочие. Генрих не был совершенно невосприимчив к прелестям литературы. Было время, когда они с ним жили в согласии, и он наслаждался хорошей литературой и музыкой почти так же, как и она. Но когда ее влияние исчезло, он стал меньше думать об изящном образе жизни; его поглотила жажда завоеваний и, конечно, потакание своей похоти.

И все же в это Рождество она попытается вспомнить те хорошие времена, что были у них. В первые годы их брака она была в нем без ума. Она хотела видеть его на вершине; она гордилась, когда его короновали герцогом Аквитанским. Но как же испортился их брак! Все началось, когда он привел бастарда в ее детскую, и она поняла, что в те ранние дни их совместной жизни он был ей неверен.

Что ж, все это было в прошлом, и любовь обратилась в ненависть, ибо она и вправду его ненавидела. Она ненавидела его за то, что он мог производить на свет детей, которых она зачать не могла. Конечно, у нее была хорошая фора. Почти на двенадцать лет старше. Что ж, она была не слишком стара, чтобы ненавидеть, и ее забавляло, как этот великий человек во многих отношениях был глупцом.

Его дети либо его слегка недолюбливали, либо люто ненавидели. Ричард, конечно, всегда питал к нему жгучую неприязнь. Это она ее в нем взрастила. Ричард был ее любимцем, и он должен был думать так же, как она. Джеффри слушал брата и начинал видеть в отце тирана. А теперь и Генрих, старший, заерзал. «Дорогой мой муж, — думала она, — каким же ты был глупцом, когда короновал Генриха! Тебе следовало знать, что в одном королевстве есть место только для одного короля».

Генрих и Маргарита присоединились к ним за день до Рождества, и Алиенора немедленно уловила тлеющее недовольство в своем старшем сыне.

Как только смогла, она увела его в свои покои и, оставшись наедине, спросила, как он нашел короля Франции.

— Очень хорошо, и он был ко мне дружелюбен, — ответил Генрих. — И готов быть еще дружелюбнее.

— Так и должно быть. Разве вы не его сын через брак с его дочерью?

— Я нашел его добрым и сочувствующим.

Алиенора рассмеялась.

— Похоже, сын мой, вы проводите сравнения. Вы нашли его более добрым и сочувствующим, чем вашего собственного отца, а?

— Да, — ответил он с вызовом. — Мой отец считает меня ребенком.

— О, дело не в этом. Он из тех, кто никогда не разжимает рук, однажды что-то схватив. Ты всегда будешь лишь пешкой в его игре, Генрих, уж поверь. Вот кем он хотел бы видеть нас всех.

— Я никогда с этим не смирюсь.

— И не должен. Тебе следует поговорить с отцом.

— Я знаю, но это трудно. Он так суров. В нем такая мощь.

— Он хочет, чтобы ты его боялся. Он хочет, чтобы мы все его боялись.

— Вы — нет, я знаю.

— Я никогда не боялась. И хотела бы, чтобы мои сыновья были такими же.

— В нем такая мощь, а его припадки ярости ужасны. Когда он в таком состоянии, он может приказать сделать с нами все что угодно.

— Это правда. Мне порой кажется, что он использует свою ярость, чтобы запугать нас всех.

— Кроме вас, миледи.

— Я была герцогиней Аквитанской, когда он был всего лишь герцогом Нормандским. Возможно, поэтому он так стремился на мне жениться. Я хорошо его знаю. Он никогда не даст тебе того, чего ты хочешь, Генрих.

— Так мне и оставаться в моем нынешнем положении, пока он не умрет?

— Если только ты не возьмешь то, что хочешь.

— Как это?

— Сыновья и прежде так поступали!

— Это будет означать… войну… войну против моего отца! Вы это имеете в виду?

— Я не говорю, что ты должен прямо отсюда пойти и собрать армию. Хотя, без сомнения, ты бы смог это сделать, ведь у него есть враги… и их много. Я говорю, что ты должен об этом подумать. Он не отдаст тебе то, что твое по праву. Что ж, тогда ты мог бы хорошенько поразмыслить — и не спеша — как лучше всего это взять.

— Вы правы, миледи, — вскричал Генрих. — Вы подарили мне великую надежду. Вы и король Франции.

— Король Франции был бы очень могущественным союзником, — сказала королева. — Тебе следует это помнить.

***

Генрих и Алиенора занимали в Шиноне отдельные покои, и за время пребывания там у них было мало времени для личных бесед, но было два вопроса, о которых король хотел с ней поговорить. Один был прост: официальное обручение их сына Иоанна с Алисой, дочерью графа Морьенского, после чего девочку должны были увезти в Англию на воспитание. К другому же ему следовало подойти более тонко. Это была возможность развода.

Вскоре они договорились, что не стоит медлить с обручением Иоанна, и нужно начать приготовления, чтобы оно могло состояться в начале февраля.

Оставался другой вопрос.

Король подошел к нему с опаской.

— Мы очень мало виделись в последнее время, Алиенора, — начал он.

— Не говорите мне, что сожалеете об этом, ибо я вам не поверю.

— Полагаю, и вас это не сильно огорчило.

— Не могу с правдой в руках отрицать это, — ответила она. — На самом деле, я считаю, что хорошо от вас избавилась.

— Тогда, думаю, мы единодушны. Наш брак более не может быть плодотворным по причине вашего возраста.

— И, возможно, вашего?

— Ну полно, Алиенора, вы же знаете, что я на двенадцать лет вас моложе.

— И, без сомнения, по всему вашему королевству готовятся родиться сыновья и дочери.

— Может, и найдется несколько. Но не будем тратить время на бессмысленные препирательства. Мы с вами больше не нуждаемся друг в друге. Нашему браку пришел конец. Мы больше никогда не разделим ложе.

— Предмет мебели, которому вы придаете такое большое значение.

— Это неотъемлемая часть брака. Произведение на свет детей. Для чего еще нужен брак?

— А когда одна из сторон более не способна к деторождению, ее следует отбросить. Вы это хотите сказать?

— Отбросить! Я не употреблял такого слова. Я хочу, чтобы мы взглянули на это здраво.

— Тогда, пожалуйста, скажите прямо, что вы имеете в виду.

— Вот что. Возможно, есть кто-то, за кого вы хотели бы выйти замуж.

— И, без сомнения, есть кто-то, на ком вы хотели бы жениться. — Алиенора громко рассмеялась. — Я хорошо знаю эту даму. Ваша прекрасная Розамунда. Вот в чем дело, не так ли? Ее юность тоже пройдет… проходит. И тогда вам придется найти кого-то еще моложе, не так ли? Розамунда. Глупая, жеманная Розамунда! Она никогда не повышала на вас голос, верно? Вам это нравилось. Каждая женщина — и мужчина — должны вам рукоплескать. Куда бы вы ни пошли, к вам должны относиться не как к королю, а как к богу. И теперь вы хотите жениться на Розамунде. Этого вы хотите? Вы узаконите ее бастардов и, может быть, попытаетесь поставить их выше моих сыновей. На это, милорд, я никогда не соглашусь. Так что выкиньте брак из головы. Я никогда не позволю развода.

Он почувствовал слабое облегчение оттого, что она и не подозревала о его связи с юной Алисой. Совершенно точно не подозревала, ибо, знай она, никогда не смогла бы удержать это в себе. Она бы выпалила все и, без сомнения, устроила бы скандал. А какой скандал она могла бы устроить! Невеста Ричарда! Дочь Людовика! Что он наделал! Едва выпутавшись из беды с убийством Томаса Бекета, он соблазнил еще не достигшую двенадцати лет дочь короля Франции.

Но Алиенора была права. Он и впрямь считал, что для него существуют одни правила, а для всего остального мира — другие.

Он был королем Англии и владел обширными землями на континенте. Он будет делать то, что пожелает, и никто не посмеет его осудить.

Но ему пришлось унизиться из-за Томаса, и он соблазнил дочь короля Франции.

Он должен быть очень осторожен, ибо было ясно, что Алиенора никогда не даст ему развода, а это означало, что он никогда не сможет сделать маленькую Алису своей женой.