Первое расследование о хлыстовстве Распутина закончилось для Григория Ефимовича вполне благополучно. Высокопоставленные сановники Православной Церкви, среди которых было достаточно сторонников Распутина, веривших в его дар и находившихся в определенной степени под его влиянием, на время оставили «старца» в покое. Но тут за дело взялись власти светские.
Дело в том, что холостяковавший в Петербурге Распутин — до конца лета 1910 года супруга Григория Ефимовича жила с подраставшими детьми в Покровском, в родительском доме Распутина — ударился во все тяжкие. Он снова пристрастился к вину. Правда, пил умеренно, не давая царской семье повода заподозрить его и беспробудном пьянстве. И стал похаживать по притонам. Его видели на Невском в компании продажных женщин. Постоянной пассии у Распутина не было. Он пользовался тем, что удалось «перехватить по случаю».
А потом по столице поползли слухи об интимных связях Распутина с аристократками. Что в них было правдой, а что вымыслом, не ясно до сих пор. С одной стороны, у его оргий вроде Рыли свидетели. С другой стороны, верить этим свидетельствам невозможно, поскольку они достаточно туманны и противоречивы. Прямых доказательств бесчинств Распутина не существует.
В начале 1909 года управление столичной полиции приняло решение выслать Распутина из Петербурга как потенциально опасную и асоциальную личность. История вполне детективная и до сих пор не разгаданная.
Наслышанный о «подвигах» Распутина от генерала Дедюлина, премьер-министр царского правительства Петр Аркадьевич Столыпин дал указание запросить сведения о прошлом «старца» из Тобольска. Составленный по этим сведениям доклад Столыпин представил царю. Однако Николай лишь отшутился и читать бумагу не стал. Петр Аркадьевич был крайне разочарован. Он привез оказавшийся ненужным доклад из Царского Села в свой кабинет и вернул составителю — генералу Курлову.
Однако Дедюлин настаивал на том, что присутствие Распутина в Петербурге опасно. Этот человек явно втирается в доверие царской семьи. Столыпин, изучивший прошлое Григория Ефимовича, с генералом согласился. Нужно было что-то предпринимать. И премьер-министр дал поручение полковнику Герасимову, начальнику Охранного отделения, составить не вызывавшее разночтении постановление о немедленной высылке Распутина из столицы с запретом возвращения в Петербург в течение пяти лет.
Был разработан план, согласно которому Распутина было решено арестовать сразу по возвращении из Царского Села после очередного посещения монаршей семьи. На вокзале расставили филеров, приготовили арестантскую повозку. Стали ждать.
Похоже, у Распутина было звериное чутье. Герасимов был уверен, что никакой утечки из его ведомства быть не могло. Однако Григорий Ефимович словно знал о подготовленной засаде. Соскочив с подножки вагона, он опрометью бросился к извозчикам, скучавшим у подъезда вокзала. Пробежал мимо оторопевших филеров, вскочил в пролетку и крикнул извозчику: «Гони!»
Никто не ожидал от «старца» такой прыти. Обычно степенный, неторопливый, он зайцем проскочил мимо полицейских и был таков. Служивые бросились в погоню. Но Распутин был неуловим. Он подъехал к крыльцу дворца княгини Милицы, своей покровительницы, и вбежал в помещение. Войти в покои великой княгини полицейские не могли. Тогда решили окружить дворец и нести круглосуточное дежурство. Должен же этот тобольский мужик когда-нибудь выйти из дворца.
Дежурство продолжалось три недели. Затем было снято. Полковник Герасимов получил телеграмму от тобольского губернатора, сообщавшую, что Распутин прибыл в Покровское, На вопрос Герасимова — что делать с постановлением о высылке «старца» — Столыпин с досадой махнул рукой, вынул бумагу из гербовой папки и разорвал на мелкие клочки.
Между тем, на родине Распутина ждала компенсация его столичных «страданий». В Покровское дошли слухи о близости Григория Ефимовича к царской семье. Это придавало Распутину особый вес в глазах односельчан. К Григорию Ефимовичу по тянулись просители и новообращенные апологеты. Приходили и просто послушать рассказы столичного «старца», в которых было много диковинного, поражающего воображение. Сельчане, к примеру, никак не могли поверить, что русский царь — обычный с виду человек, который курит папиросы и любит побродить с фотоаппаратом.
А царь, в самом деле, был заядлым фотолюбителем. Активно фотографировали и его дочери — благодаря чему осталось много приватных снимков царской семьи (большая часть которых была уничтожена большевиками, но кое-что все-таки сохранилось).
Отец Григория Ефим Яковлевич относился к деятельности сына скептически. Уж кто-кто, а он знал цену «Гришкиным проповедям». Сам человек набожный, он не терпел отступления от канонов. А Григорий нес такую околесицу, возомнив себя настоящим пророком, что отец только махал рукой и уходил в другую комнату. В конце концов, они поругались, и Распутин уехал в Верхотурский монастырь к знакомым по молодости монахам. А вернувшись, больше пропадал у знакомых, чем жил в родительском доме.
Даже находясь в Покровском, лишенный возможности оперативно получать информацию из столицы, Распутин, тем не менее, сохранял контроль над ситуацией. Он поддерживал переписку со своими союзниками из числа столичных священнослужителей, со спасшей его от ареста Милицей Николаевной и с Анной Вырубовой. Вырубова и написала ему о том, что царица несколько раз спрашивала, где Григорий Ефимович, почему его нет в Петербурге.
Выждав время, летом 1910 года Распутин решил вернуться н Петербург. И не один — с семьей. Он полагал, что за эти полтора года история с его бегством столичной полицией будет забыта. Не вор же он, в конце концов, и не убийца.
Однако Григорий Ефимович ошибся. Его не забыли. Напротив, именно в 1910 году началась массированная компания критики личности Распутина. Слишком многих известных и властных людей задели демагогические проповеди «старца». Слишком глубоко и бесцеремонно влез он в аристократические семьи. И слишком большое влияние оказывал на царицу Александру Федоровну, чтобы на это воздействие можно было не обращать внимание.
Приехав в Петербург в разгар лета, Распутин тут же угодил под негласный надзор полиции, снова установленный за ним по личному распоряжению премьер-министра царского правительства Петра Аркадьевича Столыпина. Человек волевой, очень талантливый, смелый, Столыпин был поражен и глубоко огорчен влиянием Распутина на царскую семью. Но пойти против воли государя Столыпин не мог.
Это был государственник в полном смысле этого слова, убежденный монархист. Именно Петр Аркадьевич стал спасителем самодержавия во время первой революции 1905 года. Ему удалось убедить царицу Александру Федоровну уговорить Николая на решительные действия. Сам Столыпин при этом, по сути, подписал себе смертный приговор. Через шесть лет он стал жертвой то ли социалиста, то ли агента охранки (история крайне смутная) Дмитрия Багрова. После смертельного ранения 1 сентября 1911 года произнес: «Счастлив умереть за царя». И на пятый после ранения день, действительно, скончался.
Мог ли Петр Аркадьевич испугаться власти какого-то сибирского путаника, едва научившегося читать по складам и выводить на бумаге полуграмотные каракули? Столыпин был для Распутина опасным противником. Однако Петр Аркадьевичи вел себя осторожно. Меньше всего он желал задеть чувства царя и царицы.
Несколько дней полицейские филеры ходили по пятам за Григорием Ефимовичем, отчитываясь после службы начальнику Охранного отделения Герасимову. Отчеты уходили наверх — прямиком в руки Петра Аркадьевича. Надзор был негласным, с соблюдением мер секретности.
Но ничего интересного филеры не увидели. В первую неделю после возвращения в Петербург Распутин хлопотал с наемом прислуги и устройством детей в школу. Дочерей и сына Григорий Ефимович определил в хорошие гимназии. Деньги у Распутина были. И отказать «другу» царя никто не посмел. Затем Распутин ходил по мебельным развалам, присматривая предметы обстановки. Семейная жизнь требовала обустроенного уклада и уюта.
Короче, ничем предосудительным Распутин летом 1910 года не занимался. И наблюдение за ним было прекращено. Однако в дальнейшем полиция зорко следила за Григорием Ефимовичем, о чем он, конечно, знал. Таким образом, его «фокусы» становились известны окружению царя. Но все доклады о деятельности Распутина Николай отвергал.
В том же 1910 году в газете «Московские ведомости» появилась статья о сибирском «старце». Автором этой стать был православный духовный писатель Михаил Александрович Новоселов. Статья вышла в 49 номере газеты и называлась «Духовный гастролер Григорий Распутин». В том же году в 72-м номере «Московских ведомостей» вышла еще одна критическая статья Новоселова «Еще нечто о Григории Распутине».
Не содержащие скандальных подробностей личной жизни Григория Ефимовича, эти статьи были первыми попытками анализа деятельности «старца» с точки зрения православного верующего. Распутин воспринял эти публикации как пасквили и предпринял соответствующие шаги, считая, что на него возводят напраслину. И когда в 1912 году Михаил Александрович попытался издать в своем издательстве «Религиозно-философская библиотека» брошюру «Григорий Распутин и мистическое распутство», книжка была конфискована полицией прямо в типографии. А редакция газеты «Голос Москвы», успевшая опубликовать фрагменты брошюры Новоселова, была оштрафована за нарушение цензурных ограничений.
Формально книжку Новоселова запретили из-за прозвучавшей в ней критики представителей высшего православного духовенства, но фактически — за критику Распутина, которого автор напрямую обвинил в хлыстовстве.
Любопытно, что против Распутина и распутинщины выступали даже масоны. Верховный совет масонской ложи «Великий восток народов России» в предвоенный год попытался издать свою брошюру, в которой разоблачалась связь Распутина с царской семьей. Но из этой затеи мало что получилось. Издание было запрещено цензурой, тираж — также конфискован. В 1914 году эта книжка нелегально распространялась в виде машинописных копий. На положение Распутина она не повлияла. У этого человека была надежная защита от нападок печати. Его апологеты подобных книг не читали. Да и читали ли что-нибудь вообще?