Дорогая моя каланча…

Народ обмирал, когда ворота пожарной части распахивались; как будто занавес в театре отдергивался, и на улицу, словно на свободу из заточения, вылетали длинные дроги, запряженные четверкой ломовых битюгов, а за ними — бешеные тройки с паровыми машинами и еще дроги в тройке, на которых с напускной невозмутимостью сидели в ряд усатые бравые черти в сияющих касках. А впереди-то! Мчится впереди вестовой в медной каске, с медной трубой в одной руке и пылающим факелом в другой! Сторонись, народ: в дым и пламень летят пожарные!

Знаменитейшая и одна из первых в Москве пожарных частей появилась в 1823 году, и создал ее граф Ф. В. Ростопчин. Называлась она Тверской и помещалась как раз напротив дома генерал-губернатора, там сейчас памятник Юрию Долгорукому, а точнее — за его спиной, где маленький скверик. Сто лет простояла первая в Москве каланча в самом центре древнего города, и он хорошо с этого места просматривался.

Сигнализация была отменно налажена, судя по тому, какой из трех степеней случался пожар — скрытый, слабый или сильный, на каланче поднимался сигнал: днем шары с крестами, а ночью фонари. И не для кого-нибудь сообщение вешалось, а для простых обывателей.

Ни следа не осталось от того оплота пожарного дела — время все стерло, засыпало, а для верности и асфальтовой шкурой покрыло. Другое время пришло и люди — другие. Но осталась в Сокольниках самая старая, да и самая красивая каланча в Москве, больше 110 лет стоит незыблемо, подобно сторожевой башне неприступного замка, и все перипетии, пертурбации времени ей нипочем! Ломали в Сокольниках деревянные, хотя и вполне приличные дома, строили новые, а она стоит, невозмутимо обозревая все у ее подножия происходящее.

Помню, мы, мальчишки, удивлялись, глядя на дежурного, расхаживавшего под шляпой наверху каланчи: что у них, телефона нет, что ли? Телефон был, конечно, еще в 1913 году поставили, а глаз надежнее. Пока люди поймут что к чему, пока сообразят позвонить — а тут уж знают. Вплоть до 1978 года на этой каланче велись круглосуточные визуальные бдения — высокая башня, 42 метра, да еще на холме расположена, на расстояние до семи километров Москва с нее просматривалась: Лефортово, Богородское, Измайлово, Красные Ворота, Ростокино отсюда как на ладони были видны.


Московские пожарные 80–90-х годов XIX века

Постучался, преодолев неожиданную робость, вошел. Широкая лестница, вся обитая солдатскими сапогами, обшарпанные стены — эх, думаю, обихода за старушкой нет никакого… А поторопился, подумав об этом.

Был у меня, конечно, соблазн: залезть на самый верх каланчи, отговорили: винтовая лестница в полной разрухе, пыль на ней едва ли не вековая осела и чернота в ходе, как во чреве лежащего на дне мутной реки крокодила. А два шестиметровых стальных шеста до блеска отполированы руками и животами пожарных. Прежде тут стояли деревянные шесты, по которым усатые лихачи спускались к уже запряженным дрогам. За столетие с лишним мальчишеский способ не устарел, и нынешние бравые ребята в совершенстве им пользуются всякий раз, как едут на вызов.

Еще в начале века в районе Сокольников до девяноста пожаров в год случалось, теперь — в десять раз меньше, но на спокойную жизнь тут рассчитывать не приходится.

В середине XIX века полицмейстер Москвы, старый кавалерист Огарев, как пишет Гиляровский, страстный любитель балета и пожарного дела, ввел определенность в лошадиных мастях для каждой пожарной части. Тверские, к примеру, были желто-пегими битюгами, а Яузские — потом Сокольнические — чисто вороными. И очень гордились тогда пожарные своей особенной мастью.

Теперь масть у всех едина: красные драконы вылетают в огонь. Вот и в Сокольниках сверкающие лаком красавцы: три машины, готовые в любое мгновение выехать, да две в резерве. Одна — машина света и связи уникальна, таких немного в столице.

Уже уходил, как что-то заставило меня обернуться. Все-таки чертовски красива эта каланча! И бдит, не дремлет старушка.


Загрузка...