Рассказы о Москве и москвичах во все времена

В огне рождалась книга

Что и говорить, припозднились мы со своей первой печатной книгой… Уж сто лет, как просвещенная Европа собирала библиотеки из печатных книг, а мы все еще скрипели перьями из гусиных крыльев. Но сие окрыленное письмо лишь приземляло книгу: рождалась она единственным ребенком и со множеством изъянов, и если уж оставалась в чьем-то доме, то к другому человеку в руки не могла попасть. И уж царь Иван Васильевич Грозный, вовсе не отличавшийся большим терпением, терпел доколе мог, а на Соборе, проходившем в Первопрестольной в 1551 году, изрек: «Божественные книги писцы пишут с неправильных переводов, а написав, не правят же, опись к описи прибывает…» Давно витало в воздухе: печатной книге быть!

Да ведь и незадолго до того царь Иоанн Васильевич приискивал потихоньку мастеров книжного дела в Германии. Немцы как-то ревниво отнеслись к этим попыткам, своих мастеров к нам не пустили, а датский король Христиан III отправил в 1552 году к русскому двору типографских и переплетных дел мастера Иоганна Богбиндера-Ганса по-ихнему и Ивана по-нашему. Его и звали Иваном в Москве. Считается, что именно он пристрастил к сему благому делу наших мастеров: Ивана Федорова, уроженца Москвы и соборного дьякона, а также Мстиславца Петра Тимофеева.

Федоров и Мстиславец рьяно взялись за дело. Царь велел выписать из Польши печатный стан и буквицы из особого сплава и построил Печатный двор на Никольской улице.

Об этом дворе, первом в России, надо сказать особо. Каменные палаты о двух этажах с подклетами крыты были деревянным лемехом, небольшие стрельчатые оконца застлали слюдой, а весь типографский двор огородили деревянным частоколом, заостренным с верхних концов — против козней злоумышленников. В частоколе со стороны Никольской поставили высокие ворота с кровлей над ними. Крепость да и только!

Первая русская печатная книга «Деяния Апостольска и послания соборная и святого Апостола Павла послания» вышла в мир со двора в марте 1564 года. Рождение ее вызвало бурю протеста: переписчики, взвинченные внезапностью эффекта, ею произведенного, и возможностью в самом скором времени остаться не у дел, поскольку печать безжалостно убивала их рукодельный промысел, стали непримиримыми врагами первопечатников. На них посыпались угрозы, их обвинили в колдовстве и, стало быть, в ереси, а саму царскую типографию ночью сожгли. И частокол не помог… Отчего же новое всегда нас так возмущало…

Скитания вдалеке от родины стали уделом Федорова и Мстиславца. Принятые покровительством польского короля, они некоторое время жили безбедно и, одаренные щедро гетманом Григорием Ходкевичем, наладили и здесь книгопечатание; потом пути друзей разделились: Федоров двинулся в Львов, а Мстиславец — в Вильно. И в этих городах тоже печатали книги. Что сталось с Мстиславцем, неизвестно, а Федоров окончил свои дни во Львове и там похоронен, а вот что с прахом его, не знаю: еще в конце XIX века власти Львова просили Москву забрать останки его из церкви, где он был похоронен, поскольку церковь сносили.

А Государев печатный двор, на Никольской пустивший корни, после тринадцати лет полной безвестности в царствование Федора Алексеевича ожил: пообстроился, пообновился. Пожары, однако, его не щадили, крушили стены палат и надворной башни, и пришлось в конце концов в 1810 году разобрать старые стены и выстроить новое здание, которое и теперь украшает Никольскую.

Изумило меня это здание, когда впервые увидел его, в детстве, конечно, еще. Тогда, само собой, я не понимал, что столь необычный эффект достигался неожиданным смешением стилей — готики с итальянскими и арабскими мотивами — невозможно было не удивиться. И еще пара солнечных часов на фасаде, и загадочный конь с рогом во лбу, поднявший копыта на льва разъяренного…

Долгое время считалось, будто единорог и лев остались с того времени, когда здесь размещалось англицкое посольство, а потом выяснилось: посольства здесь никогда не было, а изображения зверей этих еще Иван Грозный в своей печати использовал. В самом же здании и пристройках, к нему примыкавших, еще до 1918 года размещалась Синодальная типография. Живуче оказалось типографское дело, цепко держалось за место и глубоко в землю вросло.

Ну и что же, так ничего и не осталось от тех давних времен, все огонь и годы смели? Оказывается, осталось! С улицы теперь не увидеть — железные ворота скрывают во дворе двухэтажные палаты, чудом уцелевшие от Государева печатного двора. Мне удалось проникнуть под древние своды. Атмосфера здесь царит волнующая, необычайная…

Свет дня, протекающий через небольшие сводчатые оконца, заставляет, кажется, вспыхнуть старинную роспись на стенах и потолке. Над окнами в округлых медальонах от руки же написанные знаки зодиака, в углу — зеленый изразцовый камин, каждая плитка которого украшена изображением единорога со львом. Сохранившаяся старая надпись над одной из дверей: «Добро есть братие почитание книжное». И еще как бы настенная грамота, тоже сейчас читаемая, хотя и с трудом: «Палаты справочная и книгохранительная Московскаго Государева Двора. Сооружены в 1679 году повелением царя Федора Алексеевича на древних палатах, построенных при царе Иване Васильевиче».

В Историко-архивном институте, который размещается в стенах бывшей Синодальной типографии с 1931 года, эти палаты «теремком» называют, поскольку к ним и в самом деле в 1897 году пристроено каменное крыльцо в виде терема с высокой лестницей. А «Палаты справочная и книгохранительная» были размещены в другом месте, но тоже в старых стенах — теперь здесь Отдел редкой книги. Эта библиотека, принадлежащая ныне институту, получена в наследство от архивного управления почти 70 лет назад. Она не так велика — около 16 000 единиц, но зато уникальна, неповторима своей подборкой. В основном древние справочники по истории, географии, генеалогии, русской дипломатии. Рукописных книг почти не осталось — всего семь, а времен Ивана Федорова и вовсе нет. Но это нисколько не умаляет значения библиотеки: ее уникальность в другом. В ней размещены книги из библиотеки Николая II, редкостные экслибрисы частных собраний известных людей. Впрочем, учет книг еще не закончен, вполне могут случиться неожиданные, приятные находки…

Но все равно, и без книг, вышедших из-под рук Федорова и Мстиславца, дух их времени и их незабвенного труда струится от этих стен. Люди уходят, а стены ими поставленные, книги, ими созданные, остаются.