Развод. Жизнь с чистого листа

1. Привет из юности

Что может быть отвратительнее, чем раннее утро, сопровождающееся жужжанием назойливой мухи. Только жужжание бензинового триммера, доносящееся с соседнего двора в шесть утра. Черт меня дернул оставить окна на ночь открытыми, и он же дернул кого-то стырить москитные сетки на всех окнах, кроме санузла. Пачка газет, оставленных в кладовке для растопки мангала и камина, моментально перекочевала в спальню для сооружения мухобойки.

Назойливая тварь кружит прямо над моей головой, то и дело пытаясь присесть то на правое, то на левое плечо. Отмахиваюсь самодельной мухобойкой. Встаю с кровати. Тварь, словно сигнальная ракета, взмывает ввысь, присаживаясь на потолок, аккурат рядом с люстрой. Сидит, лапки потирает, смотрит на меня своими шарообразными глазами. Взмах правой руки — и муха уже на занавеске. Метко припечатываю по ней свертком из бумаги. Но разве убьёшь ее на такой поверхности! Вжик! И она уже: на стене, на картине, на плазме, на полке с книгами… Скачет, как блоха по комнате. Ненавижу, сука! Швыряю мухобойку в стену. Тишина режет ухо. Вероятно, я одним взмахом выключил обе жужелицы, поскольку с улицы теперь доносится только щебет птиц и монотонное капание конденсата, стекающего по желобу в водосток.

Чудовище валяется на полу и мелко подрагивает лапками. Наклоняюсь, чтобы добить мерзкое создание, переговнявшее мне все утро своими приставаниями, но в последний момент передумываю, подхватываю насекомое с пола и вышвыриваю в распахнутое окно. Одновременно с этим действием слух прорезает еще более мерзкий звук. Бензопила, чтоб ее!

— Вы издеваетесь!? Вы время видели!? — ору во все горло, перевешиваясь через подоконник.

Ноль внимания! Да кто ж меня услышит сквозь эти звуки? Нахер отпуск! Нахер эта деревня! Что меня дернуло? Я тебя сейчас придушу, кто бы ты ни был! Натягиваю шорты и решительно направляюсь на выход. Только бы ни дед какой-нибудь столетний. Со всей силы тарабаню об облупившийся металл давно не крашенной калитки. Бесполезно. Противный звук только усиливается. Вероятно, мой сосед пропиливает свой сад, двигаясь по направлению к выходу. От ударов заржавевшие петли калитки выдают еще более противную какофонию звуков, и я, нащупав крючок с обратной стороны, самовольно отворяю вход в соседский двор.

В следующую секунду моему взору предстает задница. Хорошая такая мясистая задница. Не знаю, может, сорок шестого, может сорок восьмого размера. Я не силен в размерной сетке, но то, что пятая точка, обтянутая синим денимом, далеко не эсочка и даже не эмочка — это факт. Я бы и дальше пялился на сие великолепное зрелище, если бы к противному звуку не добавилось ощущение острой пронизывающей боли.

Мелкая собачонка, похожая на крысу, вгрызлась мне в ногу, выбрав ну, самое неудачное место, а именно большой палец. В итоге крысеныш вместе со сланцем летит вдаль. А его хозяйка, приметив боковым зрением полет своего питомца на моем шлепанце, громко айкнув и ахнув, выпрямляется в полный рост. Наконец, откинув в сторону пилу. Соседка порывается броситься к скулящей крысе.

— Куда!? Стоять! — рявкаю я не своим голосом.

Под левой ногой моей соседки растекается небольшая алая лужица. За доли секунды преодолеваю расстояние между нами и присев на корточки осматриваю ее стопу. Небольшая аккуратная ножка заключена в кожаную сандалию. Обувь обвивает ногу несколькими ремешками один из которых нещадно уничтожен цепью пилы. Сухожилие цело. Выдыхаю… Но рана приличная, к тому же рваная. И по-хорошему было бы неплохо ее зашить.

— Что вы делаете? Кто вы вообще такой? — лупит меня по спине женщина, потому что я не нашел ничего лучшего, чем закинуть ее на плечо и отнести к себе домой.

Знакомиться потом будем, нужно сначала с этой бедой разобраться. Затворяю ногой калитку, чтобы ее крыса не сбежала. Несу к себе. Женщина не перестает извиваться. А моя рука сама поднимается и припечатывает ее по аппетитной заднице. Что я творю? В голове сумбур, во рту ни одного внятного слова. Ногой распахиваю входную дверь. Ощущаю болючий щипок, а за тем укус. И пока не пришлось зашивать меня, опускаю ее на диван в гостиной, подхватив ее кровоточащую ногу укладываю несчастную конечность на низкий журнальный столик.

— Сидите так и не дергайтесь! — приказываю растерянной дамочке, судорожно поправляющей сбившуюся одежду.

Наше путешествие заняло от силы пару минут. Но вид у нее словно она только что марафон пробежала. Глаза шальные, волосы всклокочены, вырез футболки сместился и являет миру край кружева черного бюстгальтера, поддерживающего полную высокую грудь. Выхватываю взглядом эти детали и ухожу в спальню. Там у меня аптечка, в ней есть все, включая шовный материал.

— Куда вы! Стойте! — обгоняю женщину, намылившуюся улизнуть из моего дома. Захлопываю входную дверь прямо перед ее носом.

— Что вам от меня нужно? — хлопая ресницами выдает девушка. Так девушка или женщина? На вид так, хрен определишь… Небольшие мимические морщинки в уголках перепуганных глаз свидетельствует о том, что их хозяйке прилично за тридцать, но точно меньше сорока.

— От вас мне нужна была только тишина, хотя бы часов до восьми, — не могу не высказать претензии. Беру ее под руку и увожу обратно на диван. — Ну раз уж я стал причиной, вот этой неприятности, — взглядом указываю на ее многострадальную ногу, — то позвольте мне вам помочь. — Хотя я думаю, что такое несчастье могло произойти и без моего участия. Женщина и бензопила… Эти два слова могут находиться в одном предложении исключительно в иносказательном смысле, но никак не в прямом! — кажется несколько минут назад у меня совершенно не находилось слов. Сейчас то чего рот не закрывается? — Где вы вообще ее взяли?

— В прокате? — еле слышно блеет дамочка и ее взгляд медленно перемещается на столик, на котором я раскладываю все необходимое для первой помощи. При виде шприца, в который я набираю обезбол, ее зрачки расширяются лицо бледнеет.

— Надеюсь вы не аллергик, — кидаю между делом. Она судорожно мотает головой.

— Только все равно не надо, вот этого всего, — указывает на шприц в моей руке.

— На живую, что ли шить будем?

— Не нужно вообще ничего шить, — сдергивает она ногу со стола. — Дайте мне какой-нибудь антисептик, и я сама все обработаю.

— Да конечно! Щаз! — хватаю ее ногу и возвращаю обратно на стол. — Не волнуйтесь я врач. Зашью красиво, — не удержавшись подмигиваю дамочке. Краска тут же проступает на молочной коже шеи и декольте. — Даже шрама почти не останется. А так будет фарш… Вам оно надо?

— Не надо, — отрицательно мотает головой соседка.

— Не надо фарш или не надо шить?

— Фарш не надо, — выдает слегка прочистив горло.

— Ну вот и славненько. Тогда отвернитесь и потерпите минут десять. Девушка, женщина, дамочка, короче не знаю, как теперь ее назвать продолжает пялиться на меня во все глаза. — Ну хоть зажмурьтесь, зрелище то не из приятных! — пытаюсь вернуть ее в реал. — Ладно, в общем не смотрите…

Дамочка оказалась на редкость терпеливой. Десятью минутами конечно не обошлось. В рану попали опилки, и я провозился с ней не меньше получаса. По началу она старалась не смотреть, но через несколько минут начала внимательно наблюдать за моими действиями. Периодически морща небольшой аккуратный нос с десятком едва-едва проступающих веснушек. Их было совсем немного, но они так ей шли, что мне невольно вспомнилась Наташка, моя первая школьная любовь. Точно! Вот кого она мне напоминала. Вот такой вот привет из юности. От чего-то внутри растеклось тепло, и я в мыслях отмотал большую половину жизни назад.

Наташка Полякова никогда не была писаной красавицей, но пацаны вились за ней вереницами, и я не был исключением. Лицо сердечком с ямочкой на подбородке, темные немного раскосые глаза и едва заметные веснушки на маленьком носу. А венчала все это великолепие непослушная копна кудрявых русых волос, вот они как раз никак не вязались с ее слегка азиатским разрезом глаз. Но самое главное Наташка к пятнадцати годам была обладательницей самого пышного бюста, и соответственно ни могла не снискать зависти всех одноклассниц и абсолютно вех девчонок на параллели.

Сейчас передо мной на диване сидела копия той Наташки Поляковой только лет на двадцать старше и немного пышнее в бедрах. И пусть лицо утеряло юношескую пухлощекость, стало более заостренным и выразительным, глаза у нее были определенно Наташкины. Этого невозможно было не заметить.

Хотя если верить соцсетям моя одноклассница знатно поправилась и видоизменилась. К сорока пяти годам в Натахе ни осталось и следа от той смешливой задорной девчонки, по которой я в свои пятнадцать пускал слюни, все ночи напролет, плавая в примитивных, влажных подростковых фантазиях.

Охереть… тридцать лет как один миг! Усмехнулся про себя. И не удержавшись еще раз бросил взгляд на сосредоточенное лицо соседки. Даже волосы почти идентичные, только у моей вынужденной пациентки они короче. Подстрижены выше плеч и цвет явно не свой, а может и свой, просто оттенен при помощи современных средств и отполирован до глянца.

— Ну вот кажется и все! Вы молодец! Некоторые мужики при подобных манипуляциях визжат как девчонки. А вы просто кремень! — и не дожидаясь от нее какой-либо реакции решил представиться: — Павел…

— Очень… — вероятнее всего наша встреча показалась моей незнакомке не очень приятной поэтому заканчивать фразу она не стала и выдержав небольшую пауза добавила. — Нина… Спасибо вам за помощь. Наверное, я должна извиниться. Простите, что не дала вам выспаться в выходной день. Просто я не знала, что здесь кто-то живет. На этой улице вообще никто не живет до самого угла, поэтому я и решила, немного пошуметь пока не жарко. Извините… — еще раз добавила Нина и по-детски свела брови домиком.

— Да ладно! — Куда девалось мое хреновое настроение? — Пойдемте помогу вам допилить дерево, — встал выпрямившись в полный рост, подавая даме руку.

Но тут же слегка опешил от своего внешнего вида. Мало того, что я сидел тут в одних купальных шортах невероятно смущая свою пациентку своим не самым идеальным торсом, на который я уже пару лет как махнул рукой. Пивного пуза нет. Бока отсутствуют. И так сойдет… Решил я и вместо спортзала стал брать дополнительные смены в больнице, чтобы не выть от одиночества длинными тоскливыми вечерами.

Так вот эти самые шорты, были распороты по боковому шву от резинки до низа и на манер женского разреза полностью оголяли мою левую ногу. Да… Привычка спать голым, сейчас выглядела довольно нелепо. И я тут же представил всю ситуацию со стороны. Неандерталец, твою мать! Хорошо, что мне попалась токая Ромашка. Другая бы меня точно вырубила какой-нибудь дубиной. Судя по тому от каких дел я ее оторвал, дубина вполне могла подвернуться ей под руку…

— По-моему теперь мне стоит взяться за иглу. Вы распороли их об выступ на моей калитке.

— Ненужно, — попытался отмахнуться я. — Тряпка, совершенно не стоящая внимания. А вот я должен вам пару новой обуви, — приподнял с пола ее испорченную сандалию. — Подождите меня, я только переоденусь, а точнее оденусь…

— Не переживайте, зашью красиво, — Нина сверкнула очаровательной улыбкой, от чего около ее глаз собрались лучики, а на щеках появились небольшие ямочки.

Бывают же женщины, которые на всю жизнь остаются девчонками, наверное, Нина относилась к этой категории дам.

— Кстати вам бы тоже палец обработать не помешало.

Вместе с этими словами большой палец на ноге отозвался легкой пульсирующей болью.

— По-моему, Луи вам его прокусил.

— Ничего страшного… Он же привитый?

— Конечно.

Нина доскакала до своего двора на одной ноге, бойкотировав все мои попытки донести ее до дома. Мой любопытный взгляд уже выхватил обручальное кольцо на безымянном пальце, поэтому слишком настаивать было уже как-то неудобно. Но от идеи помочь женщине с совсем не женскими делами я почему-то не отказался.

— Я вас здесь раньше не видел? Давно вы его купили?

Долгое время соседский дом был выставлен на продажу. Об этом свидетельствовал огромный красный банер с желтой надписью, растянутый на заборе. С годами банер выцвел, и прилично поистрепался ветром, а потом пропал. Вероятно, дом наконец продался. Я и сам здесь бывал не часто, но за семь лет владения этой дачей ни разу не наблюдал никого из соседей.

— Это дом моей прабабушки! Он достался мне в наследство.

— Вроде бы он продавался!

— Не продался, — кривовато усмехнулась женщина и наконец выдрала из цепкой пасти своей крыски мой изжёванный сланец. — Думаю, что мы в расчеты, — проговорила она и передала мне тапок.

— Агрессивный он у вас? — засунул испорченную обувь в раскрытый мешок со строительным мусором, искоса поглядывая на скалящеюся собачонку.

— Да нет! Он просто слишком детьми «залюблен» был, они в свое время его так замучили, что у него слегка крыша поехала.

— Зачем же вы детям живую игрушку купили?

— Да не мои дети! Дети моей коллеги. Он кусаться стал и гадить по углам. И нерадивые хозяева его продать решили, — Нина погладила крысеныша по холке и тот прикрыв свои выпученные глаза разомлел от удовольствия.

— Как ваша нога? Я сделал короткую анестезию… Болит?

— Немного, — Нина посадила собачку в плетёное кресло стоящее в тени дерева. — Хотите чаю? Или чего посерьёзнее, — бросила взгляд на маленькие часики на запястье, — уже и позавтракать можно.

И хоть за последние пару лет я уже успел позабыть, что такое завтраки. В то утро у меня язык не повернулся отказаться.