Роковая одержимость

Глава 17

Дэймон

Поппи оттолкнула меня, как только пришла в себя, и перебралась на другую сторону.

— Фильм окончен, — объявила она, стараясь, чтобы это прозвучало так, будто и свидание тоже закончилось.

— Хм.

Шли титры фильма, заставляя меня озадаченно нахмуриться. Я отключился, хотя именно Поппи кончала множество раз. Она быстро вызывала привыкание. Из чего она была сделана, из кокаина?

Я подошел к ноутбуку, чтобы выключить его.

— Тебе понравился фильм?

Кому-то из нас должен был, учитывая, что я уделил ему пять минут экранного времени.

— Он был великолепен, — призналась она. И после секундного раздумья добавила: — Спасибо.

Мои брови нахмурились.

— Не за что, — неуверенно ответил я.

Редкая уязвимость терзала меня на задворках сознания, потому что Поппи весь вечер вела себя нехарактерно. Я знал, что ее сомнения по поводу Розы еще далеко не стерты. То, как она приняла мое вторжение, почти не оказывая сопротивления, вызвало первые тревожные звоночки. Вместо того, чтобы требовать ответов, я решил разобраться с проблемой позже. Что бы ни беспокоило Поппи, это был более серьезный стресс, чем выбор между мной и Розой. Это толкнуло Поппи прямо в мои объятия.

Еще одним совершенно немыслимым поступком для Поппи было инициировать разговор, пока я упаковывал ноутбук и проектор.

— Мы много говорили о моей семье, но как насчет твоей? Как они отреагируют, если узнают, что ты ухаживаешь за мной, устраивая просмотр особо жестокого фильма?

— Не обрадуются, я полагаю, — честно ответил я, убирая оставшиеся вещи.

— Это мягко сказано. Они отправят тебя в психушку.

Развеселившись, я задумался об этой перспективе.

— Я подумывал о том, чтобы взять отпуск.

— Если они узнают, этот отпуск может стать постоянным, — надавила Поппи.

— Тогда нам лучше сделать так, чтобы они не узнали.

— Это невозможно, — возразила она. — Ты знаменитость, у тебя нет частной жизни. Кто-то может проследить за тобой до моего дома или слить нашу переписку. Любая лояльность, проявленная по отношению к нам, будет расценена как предательство, если твоя семья узнает об этом. Они объявят, что ты больше не можешь выполнять свою работу, потому что скомпрометирован, и снимут тебя с поста генерального директора.

Я глубоко вздохнул и произнес, обороняясь:

— Или они закроют на это глаза, как только мы поженимся и объединим две крупнейшие компании в нашей отрасли.

Циничное выражение лица Поппи сменилось замешательством при упоминании о браке. Уверенные слова вырвались из меня под давлением дьявольских аргументов Поппи.

Конечно, моя семья ведет дела безжалостно. Меня не обидел намек Поппи на их порочность, однако раздражало её предположение, что я позволю посторонним диктовать мне условия.

— Я имел в виду, если мы поженимся и объединим наши активы, — попытался я исправить импульсивную оговорку. — Никто не будет настолько глуп, чтобы бросить вызов крупному игроку, монополизировавшему рынок. Или отказаться от повышения доходов за счет устранения главного конкурента.

Веский аргумент был встречен задумчивостью Поппи. Она размышляла о том, что стоит за моим предложением, — исключительно бизнес-план или нечто большее. Деньги не были стимулом для тех, кто в них не нуждался, и Поппи понимала, что я это знаю. Вражда между нашими семьями была слишком глубоко укоренившейся и неизлечимой.

Наши раздумья в темноте закончились, когда Поппи внезапно вскочила на ноги с телефоном в руке.

— Что случилось? — спросил я.

— Ты должен немедленно уйти.

— Почему?

Поппи указала большим пальцем на свою комнату.

— Мой кузен здесь.

Драка с Амбани не была тем завершением вечера, которое я представлял себе. Моя спина напряглась, пока я мельком не взглянул на телефон Поппи. Приложение детской камеры на экране отображало видео с маленьким мальчиком.

— Ты няня? — спросил я с недоверием.

Она кивнула.

— Сколько ему?

— Два. И он может проснуться в любой момент. — Поппи сунула телефон в карман и поспешила в дом. — Спасибо за фильм. Не стесняйся… выбраться самому.

Поппи бросила на меня раздраженный взгляд, когда я поплелся за ней, вместо того чтобы уйти, и я скрыл свое удивление, когда она не заперла передо мной двери. Поппи открыла рот, предположительно, чтобы попросить меня уйти. Прежде чем она успела заговорить, я приложил палец к её губам, давая знак молчать и не беспокоить ребенка, который вот-вот проснется. Она захлопнула рот, но продолжила свирепо смотреть на меня. Я проигнорировал ее взгляд, вместо этого рассматривая комнату.

Спальня Поппи была такой, какой я ее запомнил, — мрачной, но интересной, с несколькими новыми дополнениями. Рядом с кроватью стояла колыбель, украшенная детской атрибутикой, внутри лежала сумка для подгузников с надписью: Дерьмо Нила.

Я присоединился к Поппи у кроватки. Внутри лежал двухлетний малыш, беспокойно переваливаясь с боку на бок и сбрасывая с себя одеяло. На нем были черные ползунки с надписью «Перестань переписываться и смени мне подгузник» на груди. Без сомнения, это подарок от Поппи.

Поппи крутилась у бортика кроватки, пока малыш то просыпался, то снова засыпал, убаюкивая себя. Когда Нил снова зашевелился, она взяла его на руки и похлопала по попке, чтобы проверить, сухой ли подгузник. Нил тихо захныкал, побудив Поппи отнести его в свою кровать.

Темное постельное белье на матрасе было аккуратно заправлено по углам с военной точностью, что указывало на то, что Поппи сама заправляла постель, а не полагалась на домработниц. Нил издавал недовольные звуки, пока она укладывалась рядом с ним на кровать, подложив под голову подушку. Крошечные пальчики вцепились в ее пряди, но Поппи не отстранилась. Теплое тело, казалось, облегчило проблему маленького мальчика, и я задался вопросом, не обладает ли Поппи способностью утешать его благодаря личному опыту.

Как будто эта сцена была недостаточно удивительной, Поппи совершила немыслимое. Скрестив руки на груди, я завороженно наблюдал, как она поет колыбельную, укачивая Нила.

— В понедельник кто рождён, будет с праведным лицом. Кто во вторник появился — благодатью наградился.

Она поет?

Очарованный, я обнаружил, что мои ноги бессознательно движутся к ним. Я устроился на кровати по другую сторону от Нила, и наслаждался этой непривычной сценой.

— Тот, кто в среду был рождён, горьким горем будет полн, — продолжила Поппи неожиданно мелодичным тоном, лишь раз скосив глаза в мою сторону, чтобы сердито уставиться на меня за смелый шаг — сесть на ее кровать. — На четверг кто попадет — очень далеко пойдёт.

Это зрелище вызвало неожиданные незнакомые эмоции, подтолкнув меня к иррациональным идеям. Чувства были далеки от надуманных, и я не мог подавить образы, вызванные моим воображением.

Когда дыхание Нила выровнялось, Поппи укрыла его одеялом. Ее голова откинулась назад, когда она уловила напряженность, пылающую в моих глазах.

— Почему ты так на меня смотришь?

Мой взгляд впился в нее с яростью дикого животного, готового вырваться из клетки. Я был на грани безумия и в шаге от потери контроля. Мое затянувшееся молчание приукрасило то, чего я так отчаянно желал. Дикий голод едва удавалось сдерживать, но я должен был сосредоточиться на общей картине.

— Это была плохая идея — позволить мне увидеть тебя в таком виде, — наконец признался я.

— В каком виде?

Мой взгляд метнулся к спящему Нилу.

— Таком, какой сейчас.

— Почему?

Потому что это вызывает во мне эмоции, которые могут напугать тебя. Моя голова упала на подушку рядом с головой Нила, и я вытянулся, подложив одну руку под голову.

— Ты не готова узнать.

Она внимательно изучала меня, не настаивая на продолжении, возможно, потому что знала ответ. Ни у кого из нас не было безмятежных моментов с нашими глупыми семьями. С тех пор как не стало мамы, я не мог вспомнить ни одного такого же спокойного момента, несмотря на бесчисленные часы, проведенные с ними. Этот простой домашний опыт вызвал в ней похожие мысли. Идеи о том, как оставить позади семейное дерьмо в обмен на что-то похожее на счастье.

Да, Поппи, я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты вспоминаешь, когда в последний раз испытывала подобное удовлетворение. Это было до того, как умер твой отец.

— Ты не окажешь мне услугу? — ни с того ни с сего спросила Поппи.

— Хм?

— Ты не спросишь меня о моем отце?

Я оторвал голову от подушки и вгляделся в ее бесстрастное лицо.

Внимание Поппи было приковано к Нилу, пока она гладила его темные волосы.

— Зейну не нравится, когда мы упоминаем папу, поэтому никто не говорит о нём. Начинает казаться, что его никогда и не существовало.

— Расскажи мне о своем отце, — сразу же попросил я. — Каким он был?

Откинувшись на подушку, Поппи уставилась в потолок.

— Теплым. Добрым. Папа был гением. Легендой, — задумчиво перечисляла она его качества. — Я боготворила его. Он был хорошим человеком. Возможно, слишком хорошим. Он никогда не думал о себе, только о нас. Все, что он делал, было для его семьи. Папа был тем клеем, который держал нас с мамой вместе.

— Как сейчас обстоят дела с твоей мамой?

Она повернулась на бок.

— Рядом с Зейном она другая. Я ее не узнаю.

— А какая она рядом с Зейном?

Поппи рассеянно теребила выбившуюся нитку на простыне под собой.

— Когда я была маленькой, мы часто ездили в круизы. Каждый год мама настаивала на том, чтобы сделать на борту одну и ту же профессиональную семейную фотографию. Она берегла снимки в рамках, потому что всегда забывала попросить цифровые копии. После папиной смерти она подарила мне всю коллекцию. Сказала, что это наша семья, задокументированная на протяжении многих лет. Я упорядочила их и разложила по годам. Но когда переехала в общежитие, там не хватило места. Мама предложила выбрать одну фотографию, а остальные оставить здесь, пока я не освобожу немного пространства.

— Я не понимаю. Какое это имеет отношение к Зейну?

Поппи тяжело вздохнула.

— К тому времени, как я навела порядок в комнате и вернулась за фотографиями, Зейн нашел их и вырезал везде папино лицо. — Она указала на свой стол, где стояла фотография Поппи и ее родителей в рамке, украшенной морскими ракушками. — Уцелела только эта.

— Это очень жестоко, — пробормотал я.

— Когда пришла к нему разбираться, Зейн сказал, чтобы я больше никогда не приносила эту грязь в его дом. Это отвечает на твой вопрос о моих отношениях с Зейном?

— Он садисткий ублюдок, — сказал я прямо. — Ты когда-нибудь рассказывала об этом маме?

Поппи легла на спину, и я повторил ее позу. Краем глаза я заметил, как она покачала головой.

— Мама часто плакала после того, как папа заболел. Если я разрушу их отношения, она снова впадет в депрессию. Какой смысл заставлять ее грустить?

Мне хотелось убить Зейна за то, что он сделал с Поппи. Он не заслуживал того, чтобы дышать с ней одним воздухом. Однако она никогда не сможет сохранить контакт с матерью, если не наладит с ним отношения.

— Он заслуживал большего, — внезапно пробормотала она.

— Кто?

— Папа, — ответила Поппи мрачным голосом. — Он заслуживал дочери, которая любила бы его и оплакивала. Ты знал, что я не проронила ни единой слезинки на его похоронах?

Да.

— Это не заложено в моих генах, — объяснила Поппи. — Плакать.

Она подняла на меня глаза, оценивая, понял ли я скрытый намек.

Тогда меня осенило. Настоящей причиной обиды Поппи на биологического отца была не его жестокость. Всё дело было в генах, которые он передал. Они оба были антисоциальными личностями и не испытывали сочувствия или раскаяния за свои поступки. Такое поведение затрудняло поддержание долгосрочных отношений, особенно когда они не могли контролировать свой гнев. Тогда как черты характера Поппи были более очевидны из-за этой неспособности, Зейн лучше скрывал своих демонов. Поппи считала, что она упускает глубокий жизненный опыт из-за своей эмоциональной ограниченности. В то время как она обладала огромным контролем над своими целями, она не могла изменить ДНК так, чтобы та соответствовала ее жизни.

— Ты никогда не плакала?

Поппи покачала головой.

— Я могу чувствовать горе после потери кого-то, но, в конечном счете, любая печаль связана с моими потребностями. Я нуждалась в папе, потому что он был моим наставником и примером для подражания. Моя печаль проистекала из потери этого. Папа заслуживал лучшего, кого-то, кто любил бы его и выражал печаль, несмотря ни на что.

Ее слова повисли в воздухе, пока я обдумывал их значение.

— Думаю, что это утверждение правдиво и для нейротипичных людей. Они скорбят и оплакивают людей, потому что те удовлетворяли их потребности, будь то любовь, доброта, внимание, привязанность и так далее. Люди — эгоистичные существа. Мы не скорбим о других людях, если они не влияют на нашу жизнь.

Поппи, похоже, была не согласна с этим, ее глаза молча оспаривали мои слова.

— Но, — добавил я задумчиво, — если речь идет о внешнем выражении скорби, то достаточно людей открыто горевали по твоему отцу. Уверен, что твоя мать любила и оплакивала его.

Поппи насмешливо хмыкнула.

— Мама снова вышла замуж через пять месяцев после смерти папы. Как же сильно она его любила? — оттенок горечи окутал ее слова. Поппи отвела взгляд и сказала: — Возможно, твой отец был прав с самого начала. Мама изменяла папе.