Ровно год

24 декабря, 22:17. 129 дней после аварии

Лео не представляла, как в этом году пройдет Сочельник. Нет, она понимала, что все будет, мягко говоря, не так, как раньше, но вот приезда пожарной бригады точно не ожидала.

Закопченный камин и окутанная дымом гостиная огнеборцев не впечатляют. Денвер встречает толпу у парадной двери, отчаянно виляя хвостом и всем задом. Лео подхватывает песика на руки, пожарные осматривают гостиную. Если кто и замечает следы того, что горело в камине, то никак это не комментирует.

— Простите, простите, — твердит мама. — Я просто забыла открыть дымоход. Мне так неловко, что вам пришлось ехать на вызов в Сочельник.

Лео невольно думает, что, случись это год назад, они непременно предложили бы пожарным печенье, горячее какао или что-то подобное. Так у них было заведено, когда они отмечали Рождество с мамой: печенье, какао и новенькие пижамы для Лео и Нины, два одинаковых комплекта, которые сестры частенько носили до глубокой весны, пускай даже сезон одежды с праздничной символикой давно закончился. А еще каждый год они фотографировались у камина. Эти фото не вешали в рамочках на стену и не пересматривали каждый день, но Лео знала, что все они бережно хранятся в одном альбоме, начиная с самой первой, той, где Лео еще безволосый младенец, а Нина, сияя улыбкой на камеру, держит свою растопырившуюся младшую сестренку на руках.

В этом году о пижамах не вспоминали. Перед камином не фотографировались. Какао не варили, печенье не пекли. А сейчас их камин осматривают трое пожарных в светоотражающих комбинезонах.

— Такое каждый год случается, — обращается один из них к маме. — Вы уверены, что не надышались дымом?

Лео и мама синхронно качают головой, Денвер энергично виляет задней частью туловища, дожидаясь, когда его почешут за ушами. Несколько минут спустя, когда пожарная бригада покидает дом, его терпение вознаграждено. Слава богу, машина уезжает без мигалок и сирены, от воя которой у Лео до сих пор сводит зубы и все тело застыло в напряженном ожидании какой-то уже свершившейся катастрофы.

После того как пожарные уехали и мама, натянув свитер, вышла на лужайку и успокоила встревоженных соседей — все в порядке, ничего страшного, просто забился дурацкий дымоход, — они с Лео стоят в прихожей и смотрят друг на друга. Дымом они не надышались, но в доме до сих пор воняет, словно вблизи костровища в разгар туристического сезона.

— Ну что, — мама упирает руки в бока. — Может, переночуем в гостинице?

Лео улыбается.

Часом позже они стоят в вестибюле отеля «Вестин», мимо которого проезжали раз триста, а внутрь не заходили ни разу. Возле стойки регистрации установлена рождественская елка, вся в праздничных огоньках, негромко играет джазовая композиция — Лео старается вспомнить ее название, пока мама общается с администратором. Денвер, в ошейнике и на поводке, стоит между ними и оглядывается по сторонам с выражением беспримесного собачьего счастья. Лео не может сказать наверняка, то ли он в восторге от перспективы познакомиться с целой толпой новых людей (которые, вероятно, почешут ему пузико), то ли просто рад вырваться из провонявшего гарью дома.

— «Радуйся, мир!» — восклицает осененная Лео. И мама, и администратор удивленно оборачиваются. — Простите, это песня… Я пыталась… просто… А, нафиг.

Свободны лишь номера с одной двуспальной кроватью, а значит, Лео и маме придется спать вместе, но когда администратор передает им ключи со словами: «Доставка еды и напитков работает до полуночи», Лео чуть вздергивает брови.

Разумеется, Лео не предполагала проводить Сочельник в отеле и угощаться закусками из ресторана, однако если она что и усвоила за прошедший год, так это то, что предполагать грядущие события не имеет смысла: Вселенная все равно заберет бразды правления и сделает по-своему.

Вот так и выходит, что Лео и мама в одинаковых белых махровых халатах сидят на огромной двуспальной кровати, уплетают жареную картошку с палочками моцареллы и смотрят на канале «Холлмарк» фильм про дух Рождества. Мама заказала бокал вина, Лео — колу; газировку приносят в стеклянной бутылке, которая смотрится гораздо круче жестяной банки. Если обычно они просто отрывают от рулона бумажные полотенца, то сегодня пользуются льняными салфетками, и это тоже шаг на уровень вверх.

Обмакнув ломтик картошки в соус, похожий на ранч, Лео кидает его в рот. Денвер свернулся калачиком в изножье кровати, голову уложил на лапы. От него пахнет арахисовым маслом, которое прислали из ресторана после того, как официант, доставивший их еду, сказал, что Денвер напоминает ему пса из детства. Сегодня Денверу впервые отдельно подали арахисовое масло, и Лео подозревает, что песик будет разочарован, вернувшись домой к ежедневному сухому корму и редким лакомствам для очистки зубов.

— Это явно снимали в Калабасасе![9] —Лео указывает на телеэкран палочкой моцареллы.

Мама, сменившая контактные линзы на очки в роговой оправе, приподнимает брови.

— Да уж, снег выглядит абсолютно ненатуральным. — соглашается она. — Актеры, должно быть, вусмерть зажарились в своих шарфах и шапках.

— Мы с Ниной всегда тайком вылезали из кровати и приходили смотреть телевизор, а вы с папой дрыхли на диване и ничего не слышали.

— И сколько же вам тогда было? — улыбается мама.

— Не знают, может, восемь и шесть. Это все Нина. Она считала старые фильмы романтичными.

Мамина улыбка становится шире.

— Она обожала все, связанное с любовью, верно? Девочка с большим сердцем… — Мама смотрит на Лео: — А тебе эти фильмы нравились?

Лео макает палочку моцареллы в соус маринара, откусывает и приходит к выводу, что сырные палочки даже в холодном виде — это невероятно вкусно.

— Думаю, нам больше нравилось не ложиться спать и всю ночь тусить вместе, и неважно, что там показывали по телевизору. Это был наш… — медленно произносит Лео, словно ее губы впервые пробуют выговорить эти слова, — секрет, и кроме нас никто про него не знал. А теперь знаю только я… то есть до этого момента. Но у нас с Ниной было еще много всего общего, разных приключений, и теперь мне не с кем делить эти воспоминания. Знаешь, именно об этом я больше всего тоскую, когда думаю о Нине: мне не хватает разговоров о ее старых приключениях! И ожидания новых приключений.

Лео не знает, отчего блестят мамины глаза — это слезы или просто свет от телеэкрана?

— Я понимаю, о чем ты, — после долгой паузы говорит мама. — Нина и сама была приключением с той самой минуты, как появилась на свет. Когда она родилась, то просто таращилась на нас. Молча. Не сомневаюсь, она оценивала нас с папой. И не без причины. — Мама мягко усмехается. — Мы понятия не имели, что делали. Да и сейчас не всегда понимаем.

Лео отпивает немного газировки.

— Мам…

— А?

— Стефани беременна.

Лео не собиралась произносить этих слов, они вырвались помимо воли и теперь повисли в воздухе, так что Лео почти видит их, заключенные в мультяшное диалоговое облачко.

Мама моргает раз, второй. Рука с бокалом застыла на полпути ко рту. Мама ставит бокал на тумбочку, потом снова берет его и делает большой глоток.

— Та Стефани, о которой я думаю?

— Папина жена, Стефани. Да, получается, она.

Мама снимает очки. На экране телевизора актриса в намеренно дурацком парике кричит на другую актрису.

— Ну… это… новость. Когда ты узнала?

— Пару недель назад, — говорит Лео, хотя это правда лишь технически: пару недель назад отец и Стефани сообщили ей об этом, а узнала она вовсе не тогда. — Я собиралась сказать тебе раньше, но… — Она взмахивает рукой, имея в виду все, что произошло между ней и мамой за последний месяц. — Никак не выпадал подходящий момент. Зато сегодня — в самый раз, — прибавляет она. Актеры на экране восторженно вздыхают, осененные рождественской благодатью.

Мама грустно улыбается, оценив попытку дочери пошутить, и Лео становится чуточку легче: ощущение, что их автомобиль сейчас сорвется в пропасть, слабеет.

— А ты что об этом думаешь? — интересуется мама.

Лео пожимает плечами и тянется за очередным ломтиком картошки фри. Картофель порезан соломкой, Нине эта разновидность нравилась меньше всего. «Почему я должна класть в рот пять крохотных кусочков вместо одного нормального?» — недовольно ворчала она. Лео тем не менее ест и не жалуется.

— Не знаю, — отвечает она на мамин вопрос. — Наверное, это здорово. — На самом деле ничего и не здорово, и Лео прекрасно знает, какие чувства испытывает, только описать их — задача куда сложнее. Все слова, которыми обозначают эмоции — счастье, печаль, злость, утомление, — черно-белые, но как опишешь серость? Как объяснить, что Лео переживает все эти чувства одновременно, и ни одно из них не то что не противоречит другому, но даже не умаляет остроты?

Мне больно, вот как она бы это сформулировала, если бы не боялась, что таким ответом причинит боль и маме. В телевизоре два главных персонажа обнимаются.

— Уже известно, кого ждут, девочку или мальчика? — спрашивает мама. — И кстати, твой отец вообще планировал мне об этом сообщить?

— Кого ждут, не знаю. И да, папа вроде собирался тебе сказать.

Мама открывает рот (и по морщинке между ее бровями Лео понимает, что сейчас она произнесет в адрес отца что-то совсем нелестное), но в это мгновение Денвер, окончательно разомлевший от арахисового масла и бурного вечера, поворачивается во сне и скатывается с кровати на пол.

Палочки моцареллы и картофельная соломка фонтаном летят вверх: Лео и мама вскакивают будто ужаленные. С песиком все в порядке: он стоит как ни в чем не бывало и лишь слегка смущен. Скормив ему ломтик запрещенной картошки, Лео усаживает его к себе на колени. Денвер ничего не имеет против, а Лео с мамой смотрят «Субботний вечер в прямом эфире» и к теме больше не возвращаются. Да и что тут обсуждать, думает Лео.

Они готовятся ко сну — по очереди умываются и чистят зубы, тоже почти не разговаривая, — а после укладываются в постель. Денвер пристраивается между ними. Будь они дома, пса наверняка сослали бы на пол, но сейчас и мама, и Лео слишком устали, чтобы его прогонять.

Они лежат в темноте. Кажется, что странная тишина гостиничного номера куда громче привычной домашней тишины.

— Я слышу, как ты думаешь, — через некоторое время говорит мама.

— А я — как ты, — отзывается Лео. — Чур, ты первая.

После долгой паузы мама вздыхает:

— Никак не пойму, из-за чего мы с Ниной поссорились. Тогда, помнишь? — Лео помнит. — Нет, правда, зачем я устроила этот скандал? Какая вообще мне была разница? Так глупо вышло, и я… я просто позволила ей уйти. Думала, позже разберемся. Не знаю… мне не хотелось бы вываливать это на тебя, Ли. — Лео вспоминает тот вечер, последний Нинин вечер, тусовку, разговор с Истом на кухне — университеты, клятвы, будущее; это будущее казалось таким ясным и определенным, что сейчас Лео даже смешно. Просто смех, какой глупой она была, считая, что все их планы гарантированно сбудутся. Она хочет поделиться с мамой тем, что на вечеринке сказал ей Ист, но мама перебивает: — Ну, а тебя какие мысли терзают? Выкладывай.

Лео молчит. Денвер вздыхает во сне, как умеют только собаки.

— Знаешь, Нине понравилась бы сегодняшняя ночь. Пожарные, отель, эмоции и все такое. Она поставила бы это Рождество на первое место в топе.

Соседняя половина кровати начинает мелко трястись, и Лео в ужасе замирает, решив, что мама плачет. Ну вот, она таки довела мать до слез, и они не дома, а в чужом месте, и Лео нужно срочно придумать, как все исправить. Затем слышится глубокий вдох, и до Лео доходит, что мама не плачет, а смеется.

— Сто процентов понравилась бы! — соглашается мама. — Нина уже через пять минут перезнакомилась бы со всеми пожарными.

— И о бесплатной доставке еды договорилась бы, — подхватывает Лео, и они обе довольно хихикают.

— Я хочу, чтобы ты знала… насчет той вечеринки… Да, не надо было нам туда идти, но… Нина выглядела так шикарно и была так счастлива… Я многого не могу вспомнить, но хорошо помню, что она была невероятно красива. — Мама шевелится в темноте, потом кладет на матрас вытянутую руку. Лео берет ее пальцы в свои. Мама пожимает их три раза, коротко и уверенно. — В тот вечер Нина была по уши влюблена в Иста и болтала со всеми подряд, и мы сидели на трамплине, и она улыбалась и была такой живой… Понимаешь, она стоит у меня перед глазами, и она настолько живая, что мне не верится, что ее больше нет. Это просто невозможно. Как случилось, что все промелькнуло так быстро? — Мама вновь стискивает пальцы Лео. — Мне нравится, когда мы с тобой говорим о ней, — продолжает Лео, глядя в чужой темный потолок. — Это помогает мне убедиться, что она существовала в реальности.

— Я тоже люблю о ней говорить, — произносит мама. — И она навсегда останется реальной.

— С Рождеством, мам, — шепчет Лео. — С Рождеством, Нина.

Мама крепко сжимает ее руку. Тишина больше не кажется такой громкой.