Ровно год

11 апреля. 238 дней после аварии

Стефани устраивает предрожденчик на квартире своей лучшей подруги Лизы, которая живет в двадцати минутах езды в шикарном кондоминиуме с такими благами цивилизации, как консьерж-сервис и бассейн с подогревом. Дом — современная конструкция из стекла и металла, и, когда Лео с мамой подъезжают к нему около трех часов дня, он словно бы объят огнем — так ярко сияет солнце, отражаясь от стен и окон.

— Не самое доброе предзнаменование, — шутит Лео, но мама лишь нервно барабанит ногтями по рулевому колесу.

— Уверена, что мне не надо пойти с тобой? — спрашивает она, не оценив шутку.

— Мам, все нормально. Там будет только Стефани с подругами, и это всего на два часа. Не волнуйся.

Мама кивает, однако ей все равно не по себе, Лео это видит.

Официальные приглашения прислали две недели назад. В любом другом случае мама просто прикрепила бы конверт магнитиком к холодильнику, но в этот раз так не сделала. Свое приглашение Лео убрала в ящик прикроватной тумбочки, где хранит всякие важные вещи. Оно оформлено строго и с большим вкусом — сразу узнается стиль Стефани.

— Я так и сказала Лизе: никаких конкурсов, — сообщила Стефани в пятницу вечером, когда Лео приезжала на ужин к отцу. — Никаких.

— А что плохого в конкурсах? — поинтересовалась Лео.

За спиной Стефани отец яростно замотал головой и жестом изобразил перерезанное горло.

— Конкурсы на предрожденчике — сплошной кошмар! — воскликнула Стефани. — Они вообще никому не нравятся. Люди приходят поесть капкейков, выпить вина, поахать над подарками для малыша, и всё. — Она выглядела какой-то взбудораженной и явно была не в духе, поэтому Лео быстренько сменила тему на сериалы «Нетфликса».

— Это просто переутомление и стресс. По ночам ребенок толкается и не дает ей спать, — объяснил отец, когда отвозил Лео домой. — Поверь, она с нетерпением ждет праздника.

— Она и маму пригласила, — сказала Лео, зная, что для отца это не новость и что Стефани, скорее всего, спрашивала его совета по этому поводу.

— Я в курсе. — Перестраиваясь в соседнюю полосу, отец бросил взгляд в боковое зеркало.

— И мама решила пойти, — прибавила Лео, однако отец ничего не ответил и до конца поездки молчал.

Сейчас, сидя в машине перед кондоминиумом Лизы, Лео знает всю правду.

Утром она зашла в мамину спальню, держа в каждой руке по вешалке с нарядом, вся в сомнениях. Выбрать торжественный стиль или свободный? Что вообще надевают на предрожденчик? Может, нужны определенные цвета? Лео понятия не имела.

Мама сидела на постели, глядя в окно, и Лео немедленно пожалела, что вошла. Она и раньше видела на мамином лице эту тоску и одиночество. Впрочем, услышав шаги, мама обернулась, и недавнее выражение сменилось на более спокойное, расслабленное, чуточку фальшивое.

— Доброе утро, солнышко, — произнесла она. — Что хотела?

Лео вытянула руки с вешалками:

— В чем пойти на праздник?

— Какой праздник?

Лео заморгала.

— Ну, предрожденчик…

— Ах да. Гм. — Мама прищурилась, затем покачала головой. — Ни то, ни другое не годится. Тебе нужно платье.

Лео застонала.

— У меня всего одно платье, и то старое! — Она не стала упоминать, что раньше платьев было два.

— Зато в нем ты чудесно выглядишь.

Как объяснить маме, что желание хорошо выглядеть не всегда занимает верхнюю строчку в списке приоритетов шестнадцатилетней девушки? Лео решила не развивать тему и просто закатила глаза.

— Ты же идешь? — спросила она. — Нам через час выходить.

— Прости, — начала мама, и Лео ощутила глухую панику, которая охватывала ее всякий раз, когда она видела маму, сиротливо свернувшуюся клубочком на кровати Нины, когда мама подолгу, неотрывно смотрела в окно на кухне, когда внезапно казалась чужим, незнакомым человеком, а вовсе не мамой. — Милая, я очень рада за Стефани и за тебя тоже, но я… не могу. Мне очень жаль. Там ведь будут твои тетя и двоюродная сестра, верно? Я напишу Келли, чтобы присмотрела за тобой.

— Все в порядке, — сказала Лео и, когда мама простерла к ней руку, подошла и присела на краешек кровати, склонив голову маме на плечо.

Мама больше не выглядела такой истаявшей и хрупкой, как тогда, сразу после аварии. И обнимать ее было уже не так страшно. А в первое время из-за этой болезненной хрупкости Лео боялась, что, если обнимет маму покрепче, та просто рассыплется.

— Я помню обе своих «беременных» вечеринки. — Непонятно, с кем разговаривала мама, с Лео или с самой собой. — Оба раза предрожденчик устраивала тетя Келли. Было просто замечательно. Такое счастливое время… На второй праздник мы привели Нину. Ей было два годика. Она стащила со стола пачку шоколадного драже, и потом у нее болел живот. — Мама тихонько засмеялась. — Странно, что в памяти остаются всякие мелочи. Что-то важное забывается, а пустяки — нет.

— Тебе это кажется странным? — брякнула Лео и осеклась.

— Что именно? То, что Нина объелась конфетами?

— Нет. — Лео вжалась лицом в мамино плечо, пытаясь вернуть ощущение покоя. — То, что я не помню аварию.

Мама крепче обняла ее, притянула к себе.

— Нет, я не думаю, что это странно. И тебя странной тоже не считаю.

— Я же должна помнить, — продолжала Лео. — Каждая минута той ночи должна врезаться мне в память, понимаешь?

Мама поцеловала ее в лоб и сказала:

— Может, это не те воспоминания, которые тебе нужны. Может, достаточно и тех, что у тебя есть.

Лео не ответила, а просто осталась сидеть как сидела. Солнечный свет проникал в спальню через окно и падал им на колени — тихое тепло, которое в конце концов ушло и рассеялось.

Пока эскалатор едет вверх, Лео крутит на пальце Нинино кольцо и делает медленные вдохи-выдохи. В руках у нее подарок; она сама все упаковала, красиво завязала ленту и закрепила уголки скотчем, но выбирали его они вдвоем с мамой. На Лео платье — черное, с цветочками вдоль треугольного выреза и коротким широким подолом, «платье фигуристки», так оно называется на сайте магазина, — и черные сандалии. Лео даже слегка накрасилась и, наклонившись поближе к зеркалу, с помощью подводки очень-очень осторожно нарисовала на веках «стрелки».

Вполне ожидаемо, квартира у Лизы великолепная; негромко играет джаз, в глубине гостиной устроен бар с шампанским. Лео узнаёт кое-кого из женщин — все они разодеты дальше некуда — и радуется, что послушалась маминого совета и надела платье.

— А я ведь говорила, что Стефани залетела, — фыркает кто-то за спиной Лео. Обернувшись, она видит старшую двоюродную сестру. На губах кузины играет усмешка. Поймав взгляд Лео, Герти ей подмигивает, и Лео чувствует, как тугой узел в груди чуть-чуть ослабевает.

Эта самая двоюродная сестра и Нина родились с разницей в тринадцать месяцев и с тех самых пор, как научились толкаться в манеже, стремились во всем превзойти друг друга. Причина соперничества крылась даже не в них самих, но это уже не имело значения. Перчатка была брошена еще тогда, когда кузина, появившись на свет первой, по семейной традиции получила право носить имя бабушки с материнской стороны и возненавидела его с момента выдачи свидетельства о рождении.

— Гертруда, — шипит тетя Келли, пихнув дочь локтем в бок. — В самом деле! О, привет, котик, — обращается она к Лео и заключает племянницу в объятья.

— Привет, тетя Келли, — здоровается Лео. — Привет, Герти.

— А что, разве я не права?

— Права, — подтверждает Лео, и Герти с легким самодовольством улыбается.

— Лео! — радостно восклицает Стефани и спешит к ней обняться. — Это мне, да? Ты просто прелесть, но не надо было тратиться! — Склонившись к уху Лео, она шепчет: — Кэролайн бесит меня до чертиков!

Лео со смехом отстраняется. Кэролайн, мать Стефани, сейчас на кухне, и Лео уже видит, что Стефани поставила нескольких подруг на «боевое дежурство». Нина всегда восхищалась Кэролайн и ее способностью напрямую высказывать все, что думает. «Ну, сейчас пойдет жара», — бормотала себе под нос Нина, едва завидев Кэролайн в дверях или за праздничным столом. Когда матери не было поблизости, Стефани называла ее исключительно «Кэролайн», как если бы та была просто знакомой, и Лео находила это весьма показательным.

— Мам, Лео пришла, — объявляет Стефани, и Лео моментально стискивают в бурных объятьях. Кэролайн благоухает густым цветочным парфюмом; Лео старается не дышать слишком глубоко, но аромат остается на ее коже и после того, как она наконец высвобождается из хватки.

— Ну как ты, бедняжечка? — спрашивает Кэролайн, повиснув на ее плечах, словно лучшая подружка, словно чужая кухня — то самое место, где Лео захочет излить горе от утраты старшей сестры.

— Я в порядке. — Лео употребляет свое любимое выражение и чувствует, как кожу словно бы покалывает иголочками. — А вы как поживаете?

— Готовлюсь стать бабушкой, — морщится Кэролайн. — Звучит по-старушечьи, правда? Так и представляется седая бабуля в целлофановом чепчике-дождевике. Между прочим, Стефани, — поворачивается она к дочери, — некоторые вместо «бабушка» говорят «гламурушка». Остроумно, да?

Стефани с такой силой сжимает в руке банку с минералкой, что у нее белеют костяшки пальцев.

— Остроумно, — повторяет она.

Лео подозревает, что Стефани уже слышала этот вариант.

— А где же твоя мать? — Кэролайн вновь обращается к Лео. — Я надеялась ее увидеть.

— Она, гм… — Лео опять крутит кольцо. — В общем, она не смогла. Сказала, напишет тебе позже, Стеф.

— Ничего страшного, — любезно улыбается Стефани, а вот Кэролайн явно разочарована.

— Какая жалость! Я думала, мы поболтаем. Знаешь, недавно в «Точке зрения»[2] как раз говорили о горе, и я сразу поняла, что непременно должна рассказать об этом Николь, потому что…

— Лео, ты знакома с Лизой? Идем, я представлю вас друг другу, — перебивает Стефани. Взяв Лео под локоть, она ловко уводит ее с кухни. — Прости, пожалуйста, — шепчет она, когда Кэролайн их уже не слышит. — Разрешаю дать ей по башке, если она еще что-нибудь ляпнет.

Лео смеется, но кожу все так же неприятно покалывает.

Предрожденчик проходит хорошо, хоть и скучновато, однако Лео за последние четыре года была всего на трех праздниках и после каждого плакала, так что, пожалуй, в этом вопросе ее суждению доверять не стоит. Она запивает капкейк игристым сидром, беседует с Лизой об обязанностях консьержа и слушает разговор двух дизайнерок, приятельниц Стефани, об их любимых каналах на ютьюбе. Но в мозгу у нее только одна мысль: здесь должна быть Нина, и эта мысль пульсирует во всем теле, точно мигрень, и каждый новый толчок боли чуть сильнее предыдущего. Лео видит: вот тут Нина могла бы стоять, там — сидеть, вот с этими людьми она бы общалась, тех — избегала бы. Присутствие старшей сестры ощущается так остро, что, выйдя на кухню попить, Лео почти ожидает встретить Нину.

— Лео? — в дверной проем с улыбкой заглядывает Лиза. — Сейчас будем дарить подарки!

— Иду, — отвечает Лео. Облокотившись на прохладную мраморную столешницу, она старается выровнять дыхание, потом идет в гостиную и усаживается рядом с Герти. Ей почти удается справиться с собой.

— Ты как? — интересуется кузина. — Может, тебе чего покрепче налить? У меня в сумочке есть клевая штука.

Лео мотает головой:

— Все норм.

Подарки — сплошная милота: крохотные комбинезончики, мягкие игрушки и невесомые одеяльца. Герти вручает Стефани пару малюсеньких «конверсов», и все гости, и даже Лео, охают и ахают.

— Было бы куда проще, если бы ты сказала, кого ждешь — девочку или мальчика! — укоризненно замечает Кэролайн, на что Стефани лишь пожимает плечами:

— Подожди, скоро сама узнаешь. — Как только Кэролайн отворачивается, Стефани с улыбкой подмигивает Лео. Наконец она берет в руки подарок Лео: — Ух ты, тяжеленький! — И Лео пронзает страх: вдруг она ошиблась и ее выбор никуда не годится? Лучше бы она купила футболочку с надписью «Берегитесь шалостей!» или чем-нибудь подобным. Но когда Стефани разворачивает подарок и в ее глазах встают слезы, все сомнения Лео рассеиваются: она угадала.

— Что это, Стеф? — интересуются подруги, и Стефани показывает гостям рамку с паспарту, в которую заключено винтажное фото октябрьского ночного неба.

— Снимок сделан в тысяча девятьсот третьем году, — слышит Лео собственный голос, — но в салоне мне сказали, что положение звезд с годами не меняется, и я знаю, что ты любишь винтажные вещи, а еще октябрь, ну, как бы важный месяц в нашей семье или был важным, и… в общем, вот.

Стефани кивает, утирая слезы.

— Лео, это так красиво, так красиво! — Подруги тоже кивают и негромко поддакивают, и даже Лиза промокает уголки глаз бумажной салфеткой. — Мне не терпится повесить фото в детской.

— Только над колыбелькой не вешай, — хихикает Кэролайн. — Эта стеклянная рамка — опасное дело!

Звон разбитого стекла, оно повсюду, осколки блестят на земле.

— Мама, — тихо, угрожающе произносит Стефани.

— А что я такого сказала? — пожимает плечами Кэролайн.

— Просто помолчи. — Стефани прожигает мать взглядом.

— Где здесь ванная? — Лео испытывает острую потребность выйти из этой комнаты, где на нее давят стены и не хватает воздуха.

— Слева по коридору, — отвечает Лиза и вручает Стефани следующий подарок: — А это от меня! — бодрым тоном прибавляет она, стараясь разрядить атмосферу, и за спиной Лео вновь слышатся восхищенные шепотки, а она на подгибающихся ногах бредет по коридору мимо санузла, входит в гостевую спальню и захлопывает за собой дверь.

То же самое случилось с ней в октябре: в горле встал комок, голова сделалась тяжелой и одновременно закружилась, в глазах потемнело. Сев на кровать и согнувшись пополам, Лео чувствует, что вот-вот завалится, но все-таки сохраняет равновесие. Подняв глаза, она видит на ладонях размазавшуюся подводку и вспоминает, как пользовалась ею в последний раз, как руки Нины осторожно касались ее макушки и лица, когда сестра аккуратно вела вдоль ее века тонкую черную линию.

Не накручивай себя, эхом шелестит в памяти призрачный голос Нины, и Лео делает глубокий вдох.

Герти и Стефани стучатся в комнату, с тревогой спрашивают из-за двери, все ли у нее хорошо, и Лео выдавливает «да». Через какое-то время она слышит, что гости начали расходиться, но с кровати не встает. Кто-то в третий раз стучит в дверь, и, не дожидаясь вопроса, Лео кричит:

— Я в порядке!

— Лео? — Это отец. — Можно войти? — От изумления она лишается дара речи и тем самым дает отцу шанс открыть дверь и заглянуть внутрь. — Привет, детка, — произносит он таким знакомым и ласковым голосом, что Лео мгновенно заливается слезами.

Отец терпеливо сидит рядом с ней на кровати, обнимает ее за плечи, а Лео все плачет и плачет.

— Знаю, милая, — говорит он, и она собирается возразить — нет, не знает, даже не представляет, но тут слышит: — Сегодня и мне без нее особенно плохо, — и рыдает еще горше.

— Стефани за меня так стыдно, — произносит Лео, совладав наконец с эмоциями, но с кровати не встает.

— Ничего подобного, — уверяет отец. — Кроме того, тебе надо очень постараться, чтобы перещеголять Кэролайн. — Лео грустно усмехается, и он крепче стискивает ее плечо. — Она сегодня прилично держалась или опять чуть не довела Стефани до белого каления?

Так себе, жестом показывает Лео.

— Бывало и хуже.

— А ты-то сама как? — интересуется отец. — Тебе нелегко, да?

— Просто у меня такое чувство, что она тоже должна быть здесь, понимаешь? — По случаю праздника отец надел рубашку, воротничок которой мягко трется о щеку Лео, будто наволочка. — Нина тоже должна быть здесь, должна со всеми общаться, помогать Стефани готовиться к появлению малыша, я просто не могу поверить, что Нины с нами нет. И больше никогда не будет.

Отец долго молчит, продолжая обнимать Лео. Она набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает.

— Знаю, Нина хотела бы, чтобы я была счастлива, — продолжает Лео, — и, когда происходят хорошие события, я действительно испытываю счастье, а потом вдруг накатывает вина. Да, Нина не хотела бы видеть меня грустной, но я почему-то не умею быть счастливой без нее.

— Ох, детка, — вздыхает отец. — Я тебя понимаю, так понимаю. Все это время, пока ты была здесь со Стефани, я представлял, что бы Нина сказала о сегодняшнем дне, о малыше, о том, как Стефани обустраивает детскую, — в общем, обо всем.

— Ты с ней разговариваешь?

— Постоянно. Каждый день. Бывает, что и каждый час.

— Я тоже, — шепчет Лео. — Правда, иногда это трудно, потому что она не отвечает. Я даже не знаю, слушает ли она. — Лео слегка приподнимается и проводит рукой по глазам. — Как думаешь, она нас слышит? Там, где сейчас находится?

Губы отца чуть-чуть растягиваются в улыбке.

— Солнышко, я не знаю, какие в тех местах правила, но уверен, что наша Нина прямо сейчас их нарушает.

Лео смеется: так и есть.

— И ее, наверное, за это наказывают, — говорит она, и тогда отец тоже смеется и она чувствует, как смех рокочет в его груди.

— Да уж, — соглашается он. — И еще я точно знаю: она не хотела бы, чтобы мы, все вместе и по отдельности, опускали руки. Нина всегда стремилась вперед, верно? Поступление в колледж, переезд — она всегда думала о будущем. И очень-очень любила тебя и хотела бы, чтобы ты тоже двигалась дальше.

— Мне трудно, — шепотом произносит Лео, — невероятно трудно быть одной. Да, я не одна, но…

— Но заменить ее не сможет никто? — догадывается отец, и Лео кивает. — Понимаю, о чем ты. — Они еще немного сидят молча, оставив посередине местечко для Нины. — Мы уже это обсуждали, — вполголоса произносит отец, — но мы с твоей мамой действительно считаем, что тебе пора с кем-то поговорить. Но не с нами или Истом. Это должен быть специалист.

— Я подумаю, — говорит Лео, и отец оставляет эту тему. — Люблю тебя, пап.

— И я тебя, детка. Мы справимся, обещаю. Как бы сложно ни было.

Она снова кивает и крепко обнимает его за шею, и на секундочку ей кажется, будто она слышит смех Нины — совсем рядом, за дверью, и где-то в недосягаемой дали.