Ровно год

17 августа, 22:36. 10 минут после аварии

Эй, а как же вечеринка?

Земля почему-то очень твердая, гравий царапает кожу, Лео не понимает, куда делись бассейн, Софи с Мэдисон и все остальные. Ни бассейна, ни чашек. Где все?

А вот и свет — красный, не голубой, как освещение в бассейне. Вокруг нее ходят и разговаривают какие-то люди. Она видит только их ботинки, черные, крепкие. Практичные. Первая мысль Лео: «Нина скажет, что ботинки — полный отстой».

— Эй, милая! Как ты? Пришла в себя?

Лео пробует пошевелиться, сесть, но чьи-то руки укладывают ее обратно. Руки осторожные, но незнакомые, и Лео хочет их стряхнуть, однако они опять не дают ей двигаться.

— Я вас не знаю, — пытается выговорить она, но во рту полно крови, такой мерзкой на вкус, что у Лео начинается рвота.

— Ложись, ложись, — настаивает голос. Он будто бы уговаривает маленькую напуганную девочку, и Лео сознает, что сейчас она и есть маленькая напуганная девочка. — Просто лежи спокойно, хорошо?

— Нина, — силится произнести она, но ничего не выходит, слова застревают в груди.

Люди кричат, голоса — громкие и страшные, слова — непонятные.

Столкновение со стороны переднего пассажира.

Ин экстремис.

Остановка СЛД.

Теперь Лео чувствует в сыром ночном воздухе запах бензина, резкую химическую вонь. Посреди дороги она видит перевернувшийся автомобиль, вокруг которого собралась толпа. А где машина Иста? Где Ист?

И где Нина?

— Сестра… — хрипло выдавливает Лео, но человек рядом с ней ее не слушает. Он говорит что-то странное: фиксация шейных позвонков, носилки, стационар, в сознании. Слова проплывают мимо Лео, но голова у нее слишком тяжелая, поэтому она не успевает их поймать, чтобы прижать к уху, как морскую раковину, и тогда уже понять смысл.

Кто-то плачет. Мужчина или, может, парень-подросток.

Лео предпринимает еще одну попытку заговорить, однако в этот момент ей надевают на шею жесткий воротник, подсовывают под спину носилки и светят в глаза слепяще-белым лучом фонарика.

— Все, зафиксировали, — говорит ей тот человек, и только тогда Лео замечает у него на груди, чуть повыше сердца, служебный бейджик.

— Зачем… — начинает она, но луч фонарика гаснет, и она отрывается от земли, уплывает прочь, прямо как слова, и, плывя, она наконец видит Нину.

Ее сестра на каталке, вся обложенная трубками и прозрачными пакетами, и какой-то незнакомец так яростно давит ей на грудь, что Лео пытается потребовать, чтобы он прекратил, ведь Нине больно.

Однако сейчас она думает лишь о том, что эта девушка на каталке, маленькая и хрупкая, — наверное, не ее сестра, потому что Нина всегда очень большая, такая большая, что занимает собой все свободное место, а значит, тут что-то не так и это не Нина, пускай даже на пальце левой руки у нее блестит Нинино серебряное колечко и намокшая (намокшая?) прядь каштановых волос свешивается с каталки, которую загружают в карету скорой помощи.

Опал в колечке, Нинин камень-талисман, сверкает в свете люминесцентных ламп.

Лео пытается что-то сказать, закричать, но весь воздух в груди внезапно исчезает, и она снова проваливается в темноту, к звездам, ее затягивает туда, где так хорошо, где нет ни пространства, ни звука, где все черным-черно. Красные огни затухают, растворяются во мраке, и человек с бейджиком склоняется над ней и дрожащим, встревоженным голосом просит:

— Нет-нет, не закрывай глаза, будь здесь, слышишь?

Последнее, о чем успевает подумать Лео: где бы сейчас ни была Нина, она тоже хочет туда.