Ровно год

13 декабря, 23:03. 118 дней после аварии

Когда Ист высаживает Лео у дома, над крыльцом вспыхивает фонарь. Лео поднимается по ступенькам, но ключи ей не нужны, потому что мама уже отпирает дверь. Ист уезжает. Лео машет ему на прощанье и, слегка поежившись, входит с сырого вечернего воздуха в теплый дом. Теперь, без Нины, в нем пахнет иначе. Нинин шампунь, духи, мятная жвачка — все это исчезло. Теперь дома пахнет разогретой в пятый раз едой, сухим собачьим кормом и пылью, которая лежит на всех поверхностях. Даже искусственная рождественская елка — и та заваливается набок. Дом словно бы погрузился в сон, ожидая возвращения Нины, уснул, будто красавица-принцесса, разбудить которую способен лишь поцелуй любви.

— Кто тебя привез? — спрашивает мама, еще не закрыв дверь. — Мама Мэдисон? — По язвительному маминому тону ясно: она отлично знает, что это определенно была не мама Мэдисон.

— Нет. — Лео ставит сумочку на столик у двери. Раньше здесь стояла фотография Нины, Лео и Денвера — и сестры, и пес широко улыбались в объектив. Лео не знает, куда делось фото, а спрашивать не хочет, почти боится.

— Так кто это был? — Под халатом на маме фланелевая пижама, Нинин подарок к Рождеству. Нина подарила ее маме три года назад и с тех пор частенько одалживала. Принт на пижаме — улыбающиеся кружки с горячим кофе — кажется таким родным и привычным, что Лео опять едва сдерживает слезы.

Ей хочется обнять маму, рассказать про вечеринку и скандал, про то, что все от нее отвернулись, потому что не знают, как реагировать на случившееся. Лео хочет рассказать маме, как это тяжело — ничего не помнить о последних мгновениях Нины, и как страшно думать о том, что когда-нибудь память о них вернется. Лео хочет рассказать, как пугают ее грядущие каникулы, как сильно она боится, что Рождество принесет одну лишь боль, как страшно испытывать эту боль и сознавать, что все, кто тебе дорог, тоже от нее страдают, и что все вокруг стало чужим, даже родной дом. Вместо этого Лео говорит:

— Меня подвез Ист, — и начинает рассказывать о ссоре, о Кае и Эйдане, Дилане и Софи, о том, как у Брайдена за долги отобрали его «Ламборгини», но мама перебивает:

— Ист. — Она вопросительно изгибает бровь. На щеке — вмятина от подушки, но телевизор в гостиной еще работает. — Тебя привез Ист.

Лео охватывает острое чувство, что она где-то накосячила.

— Ну да, Мэдисон еще не собиралась домой, поэтому…

— Ты села в машину к Исту.

Ох, думает Лео.

— Лео, отвечай! — рявкает мама. — Почему ты поехала с Истоном?!

— А что, нельзя? — огрызается Лео.

— Я тебе разрешала ездить с ним? — кричит мама. Ее широко распахнутые глаза полны гнева, и Лео с ужасом вспоминает больницу и мамино лицо, когда она бежала по коридору.

— Он просто подвез меня до дома! — кричит Лео. — Все остальные пили, и…

— У вас был алкоголь?!

В этот момент Нина бы громко вздохнула и, глядя на сестру, изобразила бы жест «рукалицо».

— На вечеринках всегда бывает алкоголь! — выпаливает Лео и только потом понимает, что лишь глубже себя закапывает. — Думаешь, там все вышивают крестиком и пьют лимонад?

— Ты тоже употребляла? Вместе с Истом?

Судя по интонации, мама не вопрос задает, а как будто требует от Лео подтвердить ее худшие опасения. Лео выходит из себя и от этого теряет способность ясно соображать; ей страшно; она злится, что Нина опять ее бросила, опять заставила разгребать все это в одиночку. В глубине души Лео понимает, что не права, но сейчас ей плевать.

— Я не пила! — лжет она. — И Ист не пил! Вот почему он отвез меня домой!

На мгновение мамины глаза вспыхивают, и Лео становится чуточку не по себе от невольной мысли, что вот сейчас, впервые с того чудовищного августа, мама ожила.

— А теперь послушай меня. — Мама делает шаг вперед. — Мы устанавливаем новые правила. Прямо. С этой. Минуты.

Лео не может удержаться от смеха:

— Зачем? Я нигде не бываю, ничем не занимаюсь. Как ты меня накажешь? Посадишь под домашний арест? Не разрешишь выходить из комнаты? — Закатив глаза, Лео хочет обойти маму. — О нет, только не это.

Внезапно мама перерезает ей путь к лестнице.

— Впредь я запрещаю тебе садиться в машину к Исту. Ясно? Строго-настрого запрещаю! — Мама наставляет на Лео дрожащий палец.

— Мам, Ист не убивал Нину! — в отчаянии выкрикивает Лео. — Он просто был за рулем!

— Потому что вез вас с вечеринки…

— На которую хотела пойти Нина!

— …на которую я категорически запретила идти вам обеим!

— То есть теперь и я виновата?

Мама колеблется и молчит. Кружка, наполненная дымящимся латте, весело подмигивает Лео. Лео ненавидит эту пижаму, ей тошно от того, что мама до сих пор ее надевает.

— Ты не виновата, — наконец произносит мама. — Я такого не говорила, но…

— Но, по твоим словам, Ист все-таки виноват, хотя не пил ни капли? Знаешь, кто был пьян? Тот водитель, который врезался в нас, вот кто! Вот кто во всем виноват!

— Да, но!..

— И вот что еще я тебе скажу: я устала держаться ради тебя! У меня больше нет сил! Такое чувство, что я должна двигаться дальше, иначе все развалится. Думаешь, мне не хочется проваляться весь день в кровати, Нининой кровати? Или на диване перед телевизором? Я не могу себе этого позволить — из-за тебя. — Лео думает об отце и его новой жене, об их важной новости и мягко округлившемся животе Стефани. — Мы все только и ходим вокруг тебя и оберегаем твои чувства, и нам приходится двигаться дальше, всем, кроме тебя!

— Лео, ты не обязана…

— Знаешь что? — не унимается Лео. Много позже, будучи уже взрослой, лежа в другой постели, в другом доме и даже в другом городе, она вспомнит этот момент и съежится от стыда. Воспоминание заставит ее просыпаться среди ночи и мучиться бессонницей до утра, будет с шипением виться вокруг ее уха: Помнишь, что ты сказала в тот вечер своей матери? Оно так въелось в кожу, что стыд растекся внутри, пустил глубокие корни и цепью привязал взрослое «я» Лео к Лео-подростку без какой бы то ни было надежды разорвать эти оковы и начать все с чистого листа. — Думаю, ты злишься на Нину за то, что она умерла, — бросает Лео, и мама изумленно шарахается. — Ты злишься, потому что умерла она, а не я!

Этот миг застывает в комнате, словно фото, навеки отпечатлевшееся в памяти. Лео видит, как светится праздничная иллюминация на крыше соседского дома, как Денвер, сидя на своей подстилке и склонив голову набок, встревоженно смотрит на них с мамой; звезда на макушке елки накренилась влево и выглядит так, точно со дня на день свалится, но посреди всего этого — мамино лицо, бледное, изумленное, окаменевшее. Господи, да лучше бы Лео ее ударила.

Прежде чем мама успевает открыть рот, Лео мчится наверх и, хлопнув дверью, скрывается в комнате. Теперь ей неуютно даже здесь, словно даже комната знает, какое Лео чудовище, какая ужасная дочь и никчемная сестра. Лео тянется к выключателю, но затем решает не зажигать свет и будто бы наказывает себя темнотой.

Лео долго лежит на кровати — мама давно выключила телевизор и ушла к себе, Денвер, тщетно поскребшись в ее дверь, уплелся по коридору в комнату Нины, тоже погруженную во мрак, а Лео все лежит. Экран телефона вспыхивает несколько раз, но Лео его игнорирует. Она лежит в позе эмбриона и не понимает, как вообще могла наговорить маме такое. В самом дальнем и темном уголке разума гнездится вопрос: это все правда?

Проснувшись, Лео обнаруживает себя в куртке и вчерашнем наряде. Ей жарко, душно, все давит и жмет. Не включая света, Лео стягивает с себя все шмотки и переодевается в спортивные штаны и старый отцовский лонгслив с полустершейся надписью «УКЛА»[11]. Она открывает дверь — ее встречает тишина дома, опустевшего во всех отношениях, — и идет по коридору к маминой спальне.

Мама спит, свернувшись калачиком на дальней половине кровати. Одна рука обхватывает талию, точно мама сама себя обнимает во сне.

— Мам? — шепотом зовет Лео, хоть и понятия не имеет, что должна сказать и, главное, как. Мама лежит неподвижно, и только ее грудная клетка поднимается и опускается в такт дыханию. Лео не знает, слышит ли ее мама, и все же делает еще одну попытку: — Мама?

Ответа нет. Лео прислоняется к дверному косяку. Сердце раздирает такая сильная боль, что иногда от этого становится даже страшно, но страшнее всего иное: сознавать, какую боль ты можешь причинить другому человеку.