Ровно год

17 сентября. 31 день после аварии

Всю неделю Лео обдумывает речь, которую произнесет на собрании. В семье все знали, что Лео хорошо пишет, а Нина убедительно говорит. Когда десятилетнюю Нину не пустили гулять в наказание за неубранную комнату, она два с лишним часа бушевала, с жаром доказывая, что это ее комната и наводить ли в ней порядок — исключительно ее дело. Когда же два года спустя за аналогичную провинность под домашним арестом оказалась Лео, она составила перечень аргументов, доказывающих несправедливость наказания, и подсунула аккуратно написанный и пронумерованный список под дверь маминой спальни.

Однако писать о Нине — совсем другое дело. Лео напряженно трудится: набирает, редактирует, стирает, стараясь, чтобы текст на бумаге соответствовал образу сестры в ее голове, хотя сестра от нее ускользает, прячется за предложениями, перепрыгивает на следующую страницу — вроде бы стоит только руку протянуть, и коснешься, а Нины уже опять нет.

— Над чем работаешь? — интересуется мама, глядя, как Лео самозабвенно стучит по клавишам за кухонным столом.

Ох, думает Лео.

— Ну… меня попросили рассказать о Нине на общем собрании учеников в пятницу? — В устах Лео это звучит не как факт, а скорее как предложение. — Папе я говорила. — Мама медленно кивает, и непонятно, разозлилась ли она, расстроилась или впала в оцепенение. — Наверное, тебе тоже стоит прийти, — продолжает Лео. — Если хочешь. Ист собирается сделать видео…ролик.

— Хорошо, — говорит мама, перекладывает две тарелки из мойки в посудомоечную машину и уходит наверх.

Денвер увязывается за ней, и через час, поднявшись на второй этаж, Лео обнаруживает обоих в комнате Нины. Денвер свернулся на полу, уложив голову на лапы, а мама сидит за Нининым письменным столом и рассеянно поглаживает край деревянной столешницы. Лео открывает рот, чтобы спросить, все ли у мамы в порядке, но ответ ей известен, поэтому она разворачивается и на цыпочках уходит к себе.

Ночь накануне собрания становится для нее кошмаром. Почему она вообще так переживает? В конце концов, завтрашнее мероприятие не вернет Нину к жизни, не исправит все плохое, что случилось за последний месяц. Уже одно осознание того, что прошел месяц — больше тридцати дней — с тех пор, как старшая сестра отправилась туда, куда младшая пойти за ней не может, приводит Лео в ужас, заставляет согнуться пополам, зажать рот ладонями, словно время с размаха ударило ее в живот, уязвило мыслью не только о воспоминаниях, но и о черной дыре, в которую они провалились, причем самые недавние и важные, очевидно, навсегда.

Конечно, есть пара-тройка знакомых девчонок — тех, с кем Лео сдружилась в девятом классе и посещала одни и те же предметы. Можно было бы им позвонить, но за все лето она с ними ни разу не общалась, а теперь, после смерти Нины, разделяющая их пропасть стала еще шире. Лео предполагает, что они боятся ее, боятся беды, которая с ней произошла, словно смерть — это что-то заразное или передающееся по наследству.

Есть только один человек, который ее поймет. Лео набирает сообщение. «Привет», — пишет она. Со своего телефона, не с Нининого.

«Привет. — Ист отвечает почти мгновенно. — Что случилось?»

«Пишу эссе о Нине к завтрашнему собранию. Можно я тебе его пришлю?»

«Ха, а я монтирую видео. Не хочешь зайти? Поработаем вместе». Он добавляет эмодзи с лицом очкарика, и Лео непроизвольно улыбается.

«Ок, — отвечает она. — Скоро буду».

Ист присылает реакцию в виде поднятого большого пальца. Лео оставляет записку маме — та отлучилась в магазин, — и запрыгивает на велосипед. Ист живет всего в десяти минутах езды. Дверь открывает его отец. Он выглядит лучше, чем тогда, на похоронах, при виде Лео на его лице расцветает улыбка, и Лео с трудом подавляет желание обнять его за пояс.

— Здравствуй, Лео, — говорит он. — Истон предупредил, что ты заедешь в гости. Он наверху, в своей комнате, над чем-то колдует. Как дела? Как родители?

Лео понимает, что честный ответ ему не нужен, но, с другой стороны, это не та ситуация, когда радостное «О, у нас все чудесно!» прозвучит убедительно. За последний месяц Лео приобрела большой опыт в том, как надо отвечать на самые невинные вопросы.

Она молча пожимает плечами, отец Иста кивает и жестом приглашает ее пройти наверх. Она ставит ногу на первую ступеньку, и до нее вдруг доходит: пожалуй, этот человек как никто другой понимает, почему неопределенный ответ порой самый лучший.

— А как ваши дела? — интересуется она, в основном чтобы не показаться грубой.

— Неплохо, — отвечает он. — Ист много трудится над портфолио для заявки в колледж. Наверное, и сейчас этим занят. Я постоянно говорю ему, что мама невероятно гордилась бы его работами, — прибавляет он с легкой улыбкой, и Лео невольно замечает, что глаза у него все равно остаются печальными, точно все эти добрые слова призваны поддержать Иста на плаву, не дать ему утонуть во всем остальном.

Ист сидит за письменным столом перед экраном огромного монитора, массивные наушники спущены на шею.

— Привет, — говорит он. — Я ждал тебя, но не слышал, как ты пришла. Тебя отец впустил?

— Да, — кивает Лео. В комнате парня она впервые (за исключением комнаты двоюродного брата, Томаса, но это точно не считается) и теперь озирается, пытаясь сообразить, куда встать, сесть, куда поставить рюкзак. Не легче ей и от мысли о том, что Нина была не только в этой комнате, но и, возможно, в постели Иста.

— Брось там где-нибудь. — Ист неопределенно машет рукой.

Из-за того, что окна выходят на деревья, растущие на заднем дворе, Лео кажется, будто она попала в дом на дереве. Она осторожно ставит рюкзак на пол возле кровати. Ист застилает кровать, отмечает она, и это наблюдение почему-то доставляет ей удовольствие. Она и сама не знает почему.

— Как продвигается? — спрашивает Лео, осторожно присаживаясь на краешек матраса.

— Жесть как тяжело, но я безумно рад снова видеть ее лицо. А у тебя?

— Так же. Никак не получается написать о ней так, чтобы она выглядела собой, понимаешь? — Лео обкусывает воспаленную кутикулу, игнорируя Нинин голос в голове, который осуждает ее отвратительную привычку грызть ногти. — Я очень стараюсь, но чего-то не хватает.

Стены в комнате Иста увешаны фотографиями в рамках. Все фото черно-белые и явно сделаны профессионалом.

— Это твоя мама снимала? — Лео встает, чтобы получше разглядеть одну из фотографий: Ист и его старший брат, засунув пальцы в рот, корчат смешные рожицы, лица счастливые и дурашливые — такими им уже не быть. В нижнем углу на каждом фото — подпись мелким шрифтом: Слоун Истон.

Ист кивает:

— Да, это всё ее работы. Стена вдохновения, так сказать. — Он откидывается на спинку кресла. — Прочтешь мне, что написала?

Лео несколько секунд молчит, после смущенно улыбается.

— Может, я лучше сброшу тебе на почту и ты сам прочтешь?

— Не-а, — расплывается в улыбке Ист. — Считай, это репетиция перед завтрашним выступлением.

Лео закатывает глаза — в основном потому, что Ист прав, — потом расчехляет ноутбук.

— Ладно, — соглашается она. — Но если написано паршиво, ты честно мне об этом скажешь.

— Не волнуйся, если написано паршиво, я честно тебе об этом скажу.

— Или если чересчур длинно.

— Понял.

— Или слишком коротко.

— Лео.

— Или если бы Нине это не понравилось.

— Думаешь, ты бы не поняла?

Ист прав.

Лео выпрямляет спину — отводит назад плечи, как всегда велит делать мама, — начинает говорить и произносит больше слов, чем за прошедшие тридцать три дня.

— Многие из вас знали мою сестру Нину. Наверное потому, что она всегда делала так, чтобы вы знали ее саму, знали, чем она занята, куда идет, что любит и чего не любит. Нина ничего не скрывала, не стеснялась быть собой. А больше всего я любила в моей сестре то, что рядом с ней ты ощущал, что тоже можешь быть самим собой. Нина, словно призма, пропускала через себя свет любого человека, показывала каждую грань твоего таланта, всё, что делало тебя особенным. Рядом с ней даже я, противная младшая сестра, чувствовала себя особенной.

Пожалуй, самый большой комплимент, который я могу ей сделать, вот какой: наш пес Денвер любил ее больше всех. Я любила ее больше всех. В ночь своей смерти она сказала мне, что этот год нам обязательно запомнится. Да, она сказала это с сарказмом, чтобы меня рассмешить, и все же не ошиблась. Только запомнится мне этот год не так, как я ожидала. Я думала, это будет последний год, когда мы с сестрой вместе ходим в школу, живем под одной крышей, и, видимо, я не была готова к тому, что это закончится. Я не знала, что лишусь всего этого вот так.

Нина погибла в страшной автокатастрофе, но я от всего сердца надеюсь, что мы запомним ее живой. В нашей семьей Нина была компасом, штурвалом, Полярной звездой. Она прокладывала курс, задавала направление, всегда двигалась вперед. Знаю, мы постараемся не сбиться с пути и в ее отсутствие, но берег, к которому мы причалим, уже не будет прежним. Больше ничего не будет как прежде, неизменно лишь одно: я люблю и всегда буду любить Нину.

Умолкнув, Лео замечает, что у нее трясутся руки, но гораздо сильнее ее пугает потрясенное выражение лица Иста.

— Что, все настолько плохо?

Ист часто-часто моргает, затем прокашливается.

— Нет. Нет, Лео, это прекрасно. Черт. — Он торопливо проводит рукавом по глазам и отворачивается к окну. Лео молчит, ожидая, когда он справится с нахлынувшими эмоциями, но от похвалы у нее горят щеки. — Сравнение с призмой — прямо в точку. Это буквально она, она самая. — Голос Иста звучит тверже. — Твою мать.

— Спасибо, — говорит Лео. Это не грубость, это комплимент. — Твоя очередь.

Крякнув, Ист разворачивается в кресле спиной к Лео.

— Нет уж, после такого — ни за что.

— Так нечестно! — возмущается Лео, и — ой, кажется, сейчас она действительно выглядит обиженной младшей сестрой. Тем не менее она встает и поворачивает кресло обратно. — Все равно завтра увижу.

Ист трет руками лицо и издает хриплый возглас — полустон, полурык.

— Уф-ф, это будет стремно.

— Не будет, — успокаивает Лео. — Все хорошо. Я в тебя верю. Нина говорила, что ты отличный фотограф. Даже лучше тех, что фотографируют нас для ежегодников.

Ист, не убирая ладоней от лица, смеется, проводит пятерней по волосам, затем со вздохом увеличивает кадр на весь экран.

— В общем, если это отстой…

— …то я тебе скажу, — перебивает Лео. — Жми на кнопку.

Ист тянется к клавиатуре и вдруг оглядывается на Лео.

— Ты вправду готова? — с неожиданной серьезностью спрашивает он. — Увидеть ее?

Лео кивает. Она и так постоянно видит сестру, но воспоминание всегда одно и то же: Нина сидит на краешке трамплина, улыбается, хохочет. Только эта картинка и маячит перед глазами Лео.

— Ладно. — Ист запускает видео.

Господи, Лео и забыла, какая Нина красавица. Фоном звучит негромкая гитарная мелодия, Нина улыбается в объектив, чуточку позируя. Она на берегу океана, окутанная золотистым светом закатного солнца, улыбка на губах словно застыла. За кадром слышен смех Иста: «Это видеосъемка», — напоминает он. «А-а!» — восклицает Нина и, заливаясь хохотом, выставляет перед собой ладонь, как будто хочет оттолкнуть камеру. Изображение плавно гаснет и сменяется новым: Ист на скейте летит по спецдороге в окрестностях городка, а Нина мчится за ним, словно хочет догнать, и, глядя на мелькающие кадры, Лео осознает: если свое признание в любви Нине она написала в письме, то Ист свое запечатлел на видео.

Съемка за учебой заставляет Лео тихонько охнуть. На голове Нины — те же огромные наушники, которые сейчас болтаются на шее Иста. Сестра сосредоточенна и серьезна, и Лео переполняет такая невыносимая нежность, что внутри все сжимается. Она безотчетно кладет руку на плечо Иста, он накрывает ее ладонь своей и крепко сжимает. Не говоря ни слова, они смотрят на экран, пока образ Нины вновь не растворяется в темноте.

Лео берет паузу, переводит дух, подбирает слова.

— Ист, это изумительно. Просто не выразить, насколько.

Ист продолжает смотреть на монитор, его рука все так же сжимает руку Лео, и она не испытывает никакой неловкости или неудобства. Рука Иста — будто якорь, тихая гавань в разгар бури, гавань, которую ты делишь с единственным в мире человеком, знающим, каким жестоким бывает шторм.

— Спасибо, — помолчав, произносит он.

— Правда, это… идеально. Это она.

Ист кивает, переводит взгляд на окно.

— Что ж, хорошо, что мы не облажались, — подытоживает он. — Потому что Нина задушила бы нас обоих, если бы мы изобразили ее плохо.

Лео смеется — хрипловатым лающим смехом, который она издает лишь в моменты искреннего веселья. В детстве Нина нарочно старалась ее рассмешить — до такой степени ей нравились эти забавные и странные звуки.

— Скорее всего, — соглашается она. Воображать одержимую местью Нину до того приятно, что Лео почти забывает, что Нины с ними уже нет. Почти.

Она проводит у Иста еще какое-то время — просит заново прокрутить видео, потом изучает фото на стенах. Внезапно до нее доходит, что эти снимки — тоже дань памяти.

— Когда она умерла, — Ист жестом указывает на фотографии, — отец распечатал все ее пленки. Сказал, мы должны увидеть всё то, что видела она. Чтобы не забыть ее.

Лео проводит пальцами по острому ребру рамки. Отец Иста на этом снимке такой молодой.

— Помогает? — вполголоса спрашивает она.

— Иногда, — негромко отвечает Ист. — Жаль, ее собственных фотографий очень мало. Она всегда была по другую сторону объектива. — Помолчав, он прибавляет: — Порой я не могу вспомнить ее лицо. Помню только фото.

Отец Иста поднимается к нему в комнату и сообщает, что ужин готов; отец и сын очень мило и вежливо предлагают Лео поужинать с ними.

— Нет-нет, не могу, — отказывается она. — Мне пора, мама, наверное, заждалась.

Домой она возвращается разгоряченная, словно пережарилась на солнце. Лео нарочно выбирает длинную дорогу, петляя на велосипеде по переулочкам вместо того, чтобы ехать по центральным улицам напрямик. За четыре квартала до дома она видит машину, похожую на мамину, а подъехав ближе, убеждается, что это она и есть.

Мама сидит за рулем, закрыв лицо ладонями, плечи сотрясаются от рыданий. В водительском кресле она кажется такой маленькой, беззащитной и хрупкой. Лео тормозит и с минуту на нее смотрит. Ей хочется подбежать к автомобилю, распахнуть дверцу и обнять маму так, как Стефани обняла ее после похорон, но она понимает, что раз мама специально отъехала на машине подальше, чтобы поплакать, то Лео, очевидно, не положено об этом знать. Лео разворачивает велосипед и едет домой.

Внутри темно, и по пути к себе в комнату она зажигает все светильники. Денвер, как обычно, в комнате Нины. При виде Лео он вскидывает голову, а она приседает на корточки и обнимает его, зарывается лицом ему в загривок и вдыхает знакомый умиротворяющий запах псины. Денвер не противится.

Звонит телефон. Лео знает, что это отец. Кроме него, ей некому звонить.

— Привет, солнышко, — говорит он в трубку. — Завтра важный день! Как настроение?

Лео вспоминает смех Нины, деревья за окном в комнате Иста, тайные, беззвучные мамины слезы. В ушах всплывают слова Иста о том, что порой он не может вспомнить лица своей матери. Лео не представляет, что когда-нибудь забудет лицо Нины. Это невозможно. Образ Нины слишком живой, слишком яркий. Разве Лео способна забыть кого-то вроде нее?

— Привет, пап, — говорит она. — У меня все нормально.