Ровно год

17 августа, 23:24. 58 минут после аварии

Приемный покой отделения неотложной помощи залит ярким светом. Слепящая белизна люминесцентных ламп отливает синим, и Лео невольно думает о том, что света этой ночью чересчур много. Она щурится, но в голове продолжает пульсировать боль, и кроме этих ритмичных толчков Лео сейчас ничего не чувствует.

— Где моя сестра? Где Ист? — снова спрашивает она, но санитар, который провозит ее каталку через распашные двери, игнорирует ее вопросы, так же как парамедики в машине скорой помощи. Сирена выла громко и пронзительно, вой проникал в грудь Лео и дребезжал в грудной клетке, словно застарелый кашель или неутолимый зуд.

Нина осталась в карете скорой, с тем же воем умчавшейся прочь, и даже после того, как машина скрылась из виду, Лео напряженно прислушивалась в надежде поймать хоть какой-нибудь сигнал, поданный сестрой.

— Скоро поправишься, — сказал ей фельдшер скорой, закончив с осмотром.

Он измерил ей пульс и сатурацию, по ходу объясняя все свои действия. Но Лео волновалась за Нину и все спрашивала: «Где она? Где она?», пока эти слова не стали звучать как заклинание, как молитва.

До этого Лео видела отделения неотложной помощи только в сериалах. Тут гораздо страшнее и шумнее, чем ей представлялось. Она очень сильно хочет к маме.

Пока доктор осматривает Лео, какие-то люди с криками носятся по коридору, но кричат не ей. Они бегут мимо крохотной комнатки, куда ее привезли на каталке, и скрип подошв их резиновых тапочек о линолеум напоминает Лео матчи по баскетболу, в который Нина играла в девятом классе. Во время игр Нина летала по площадке, сердито гримасничала и становилась сама собой только после того, как покидала поле.

Скорей скорей скорей…

Девушка, семнадцать лет…

Че-е-е-ерт, черт, черт…

Еще разряд…

Код Ф-40…

— Лео, ты меня слышишь? Лео! Как ты себя чувствуешь? Лео!

— Нина… — шепчет она.

Первая бригада травматологов, первая бригада травматологов…

— Ты сильно ушиблась, поэтому мы тебя осмотрим и сделаем томограмму — просто убедиться, что с тобой все…

Раздаются звуки, похожие на гудки автомобильного клаксона, — резкое бип, бип, бип…

— Лео, Лео, посмотри на меня. Как позвонить твоим родителям? Где твой телефон?

— Я… я не знаю, — бормочет Лео. Она и в самом деле не помнит. Она даже мамин номер забыла, затверженный наизусть с пятилетнего возраста на случай именно таких ситуаций, как сейчас.

— Не волнуйся, — говорит доктор, — мы их найдем. Мы вызовем их сюда.

— Где моя сестра? — снова спрашивает Лео, а потом ее увозят, и она слышит крик Иста: «Нина!», и из ее глаз катятся слезы.

Все время, пока ей делают КТ, она дрожит, хоть и знает, что шевелиться нельзя. Лео трясет и после процедуры, когда на каталке ее везут обратно.

— Это просто шок, милая, — говорит ей медсестра. — Ничего страшного, это лишь адреналин.

— Где Нина? — спрашивает она.

— Все будет хорошо. Томограмма хорошая.

Ничего не хорошо. Все плохо.

Теперь в помещении тихо. Тишина почти благоговейная. С Лео снимают шейный ортез и позволяют сесть. Ей дают пластиковый стаканчик с водой, но она просто держит его в руке — забыла, как подносить стакан ко рту. Она обнаруживает, что кожа на ладонях содрана, замечает на рукаве рубашки пятно крови. Эту рубашку Лео одолжила на вечер у сестры. Нина убьет ее за это пятно.

По коридору напротив — комната со стеклянными окнами и опущенными жалюзи. Из нее выходят люди в зеленых хирургических костюмах, потные, перепачканные кровью, с поникшими головами и плечами.

— У нас экзитус леталис, — произносит кто-то, но Лео не знает, что это означает.

Зато она определенно видит — и ледяная струйка страха сбегает от шеи до самых пяток, — что никто, абсолютно никто не смотрит в ее сторону.

— Нина!!! — раздается надрывный вопль. Лео резко оборачивается посмотреть, кто зовет ее сестру, и видит маму, объятую таким ужасом и смятением, что Лео даже не узнала родной голос.

Мама смотрит на Лео, и по мере того, как понимает, что перед ней младшая, а не старшая дочь, выражение ее лица меняется. Лео вновь опускает взгляд на окровавленный рукав Нининой рубашки и задается вопросом, не превратилась ли в призрака.

— Мама! — кричит Лео.

И вот уже мама бросается к ней и сгребает в охапку, и от нее пахнет Ниной, домом, местом, куда уже не вернуться. Лео вспоминает, как сильно хотела к маме, но эта мама совсем не та. Эту маму бьет крупная дрожь, ей страшно, она вся взмокла и совершенно растеряна. Лео нужна та мама, которая будет сидеть на краешке ее кровати, когда она проснется от дурного сна, та, что не отходила от нее, когда маленькая Лео болела, та — добрая, спокойная, уверенная.

Нет, ей нужна не мама, вдруг доходит до Лео, ей нужна Нина.

— Мы пошли на вечеринку… — всхлипывает Лео. — Прости меня, мамочка, мы пошли на вечеринку… Пожалуйста, пожалуйста, прости…

В комнате тишина, мир освобождает место для чего-то необъятного и немыслимого — того, что они все равно никогда не смогут принять.