С глазу на глаз со сфинксом

АТРИБИС — СТОЛИЦА ДЕСЯТОГО НОМА[20]

Сон Каира беспокоен и легок, как сон бедняка, который, примостившись на газете за углом дома, спит и в то же время внимательно прислушивается, не покажется ли полицейский, который прогонит его с этой импровизированной постели.

Город рано стряхивает с себя ночные кошмары. На пустых еще мостовых, на не убранных от вчерашнего мусора тротуарах появляются серые помятые фигуры тех, кому они служили ложем на протяжении коротких ночных часов.

Веки домов на главных улицах еще сомкнуты. Их глаза — закрытые зелеными жалюзи окна — не видят хоровода осыпанных уличной пылью лохмотьев, пепельно-серых лиц и босых стоптанных ног, волочащих за собой длинную утреннюю тень.

Они двигаются медленно, как ползущие на свет тараканы. Неизвестно, откуда они появляются, неизвестно, куда исчезают. Только иногда какая-нибудь мать, за которой тянется кучка оборванных детишек, оглянется со страхом и, увидев отставшего малыша, справляющего на краю тротуара естественную нужду, бросит ему несколько гортанных звуков. Или же семенящий за парой обнимающихся молодых оборвышей старик нагнется, поднимет брошенный на тротуар гнилой банан и поплетется дальше, а затем остановится у выставленного дворником мусорного ящика, поднимет его крышку и начнет палочкой разгребать содержимое.

Вслед за бездомными, как бы желая стереть их следы, на улицы Каира выходят ранним утром мусорщики. Каждый ведет грязного осла, запряженного в двухколесную тележку. Как только погонщик замедляет шаг, осел, навьюченный громадным тюком травы, требует пищи отчаянным ревом. При каждом толчке тележка обдает прохожих ужасающим смрадом.

Развив на пустой мостовой недозволенную скорость, мы, к счастью, быстро минуем эти волны рева и зловония.

Накануне я легла очень поздно, так как до отъезда из Каира нужно было привести в порядок все записи последних дней и подготовить снаряжение для жизни в лагере наших археологов в Телль Атрибе. Тем не менее я проснулась уже в пятом часу утра. Когда в шесть часов за мной заехала машина, я стояла уже на улице перед гостиницей.

Вместе со мной в Телль Атриб едут наши художники: Богуш, Смоляна и Калишан. Все мы подавлены. Утренние виды Каира не настраивают оптимистически, особенно после трехчасового сна.

Чем дальше от центра города, тем больше шума на улицах. Из пригородов в глотку столицы движутся мощные грузовики, набитые доверху овощами и фруктами. Нас обгоняют большие платформы с рыбой и мясом, двухколесные тележки крестьян, наполненные горами липких фиников, и велосипедисты, которые держат на> голове громадные корзины с булками.

Огромный город, как пасть Молоха, ежедневно поглощает сотни тонн продуктов, выращенных на плодородных полях дельты Нила. Он насыщается ими на протяжении всего дня, всей ночи, пока на следующий день утром мусорщики не соберут выплюнутые остатки в свои зловонные тележки.

Тот же город, который принес нищету многим своим жителям и лишил их крова, дает заработок соседним деревням.

В сорока километрах к северу от Каира, по пути в Александрию, в самой богатой части нильской дельты расположен маленький городок Бенха. Зерно плодородных полей, приносящих четыре урожая в год, вино из согретых африканским солнцем и хорошо орошенных виноградников, финики из густо растущих пальмовых рощ вот уже несколько столетий обеспечивают этой местности достаток, а близость столицы — заработки.

Бенха — уездный город; здесь несколько школ, две фабрики по переработке фруктов, кожевенный завод и мельница. Зажиточные граждане Бенхи посылают своих детей в высшие учебные заведения Каира. Они принимают активное участие в политической и общественной жизни страны; в теперешнем правительстве Насера три министра происходят из этого города.

В окрестностях Бенхи уже в древности существовали условия, способствовавшие их экономическому развитию. По сообщению позднеантичного писателя Аммиана Марцеллина, здесь стоял один из крупнейших городов древнего Египта — столица десятого нома — Атрибис.

Ныне от города сохранилось только название Телль Атриб. Так называется деревушка, расположенная возле Бенхи. На краю деревни среди полей поднимаются два холма, которые археологи называют комами. Эти холмы выросли на засыпанных песком древних развалинах. Комы всегда сигнализируют археологам об участках, над которыми стоит потрудиться.

Когда в прошлом году наш известный археолог профессор Казимеж Михаловскпй отправился в Египет, чтобы получить разрешение на приезд польской археологической экспедиции, его внимание привлекли комы Телль Атриба. К тому же семь лет назад в непосредственной близости к ним было случайно сделано важное открытие. Жители деревушки Телль Атриб во время ирригационных работ, копая рвы на полях, наткнулись на громадную каменную скалу, которая оказалась саркофагом. На место открытия был немедленно вызван из Каира выдающийся археолог доктор Нагиб Фараг, который установил, что этот саркофаг принадлежит царице Тахут, жене фараона XXVI династии Псамметиха II.

Это открытие взволновало археологические круги Египта, однако не повлекло за собой дальнейших исследований. Ведь территория нильской дельты, которая считается одним из наиболее трудных мест для археологических работ, по сути дела никогда методически не раскапывалась[21]. Только один раз, в 1939 году, в этом районе начал раскопки английский археолог Роу.

Возможно, роль пионера больше всего влекла профессора Михаловского, когда он избрал объектом раскопок комы Телль Атриба.

Этими сведениями, которые я получила от профессора еще в Варшаве, делюсь теперь с моими спутниками. Тем временем наша машина мчится по шоссе. Каир уже далеко позади. Путь наш идет вдоль берегов Нила через самый плодородный район Дельты.

По обеим сторонам дороги на широких равнинах — деревни, сады, поля, золотые от созревшей пшеницы, и влажные зеленые луга. На первый взгляд пейзаж мало чем отличается от равнин нашего Мазовше[22]. Однако буйные кроны высоких пальм, колеблющиеся на утреннем ветру над высокими лиловыми стволами смоковниц, быстро разрушают эту иллюзию.

— Не кажется ли вам, что эти пальмы выглядят так, будто их нарочно воткнули среди деревьев? — замечает один из моих спутников.

Наш автомобиль догоняет белеющее впереди облако пыли. Оно поднято громадным стадом верблюдов.

С трудом мы пробираемся среди высоких ног, Колышущихся шей и забавно покачивающихся коричневых горбов.

— Заметили ли вы, что египетские погонщики, ведя стадо, идут всегда перед ним, а не позади, как у нас? — спрашивает Смоляна.

— Какое великое открытие! А присматривался ли ты к рельефам в гробнице принца Ти в Саккара? Жаль, жаль. Ты мог бы там заметить, что абсолютно так же водили своих ослов слуги фараонов уже пять тысяч лет назад.

— И строили такие же голубятни в виде ульев. Поглядите только!

Проезжаем по деревне, дома которой жмутся друг к другу вдоль шоссе. На плоских крышах домов, построенных из глины или высушенного болотного кирпича-сырца, в самом деле вижу голубятни, напоминающие наши конусообразные старопольские ульи. Рядом прохаживаются белые и сизые пушистые голуби. На других крышах лежат кучи коричневых лепешек, похожих на высохший коровий помет. Наш шофер-египтянин объясняет, что жители местных деревень сушат таким образом буйволиный помет, который используется здесь в качестве топлива. Некоторые дома густо увиты виноградными лозами. Виноград растет и на опаленных солнцем плоских крышах.

Во всех домах давно уже проснулись обитатели. У колодцев появляются женщины в черном, с большими глиняными сосудами на головах, бегают оборванные дети и грязные собаки. Мужчина в длинной белой одежде и коричневом тюрбане погоняет впряженную в ярмо необычную пару тягловых животных: буйвола и верблюда.

Теперь наша машина вынуждена часто притормаживать и даже останавливаться. На шоссе, в границах деревень, становится все теснее. Двухколесные, доверху заваленные грузом повозки и тележки с запряженными в них ослами или буйволами, а иногда даже влекомые их хозяевами, постоянно преграждают нашей машине путь.

Наконец вся эта пахнущая чесноком и буйволиным жиром толпа остается позади. Теперь по обеим сторонам дороги тянутся обширные светло-зеленые виноградники, волнующиеся нивы ячменя и пшеницы, а так-Же бесконечные апельсиновые и лимонные рощи.

Солнце стоит уже высоко на небе, и жара мучает нас все больше. В машине ужасно душно и жарко, а желанного городка все нет. Начинаем нервничать, опасаясь, что заблудились. К тому же наш шофер, запас английских слов которого весьма ограничен, по-видимому, плохо меня понимает.

Обращаюсь к какому-то велосипедисту и узнаю, что-до Бенхи не сорок, а пятьдесят километров, и что едем мы правильно. Через полчаса мы должны быть в городке.

Миновав полотно железной дороги, мы поравнялись с первыми домами Бенхи. Чувствуем себя, как в бане, а ведь сейчас всего десять часов утра.

Бенха — довольно большой и оживленный городок. Профессор инструктировал меня, что после прибытия в Бенху надо спрашивать, где находится медресе (школа), так как рядом с ним расположен лагерь наших археологов. Вторым магическим египетским словом, которое должно облегчить нам поиски, было: мудир аль Болянда — профессор из Польши.

Оказывается, достаточно было второго. Немедленно два десятка рук протягивается в нужном нам направлении, а наиболее услужливые жители Бенхи предлагают показать путь к польскому лагерю. Сажаем одного из них в машину и, кружа по узким улочкам, выезжаем на окраину городка.

Прежде всего в глаза бросается большое претенциозное здание с фронтоном, украшенным мраморными ступеньками и белыми колоннами. Оно окружено буйно разросшимся садом, где гуляют темноволосые девушки в синей форме.

Все указания совпадают. Это медресе — школа для девушек.

В двух десятках метров левее — зеленый луг, на котором белеют шесть палаток нашего лагеря. Над ними на высокой мачте реет бело-красный флаг. Итак, мы у цели путешествия.

Наш приезд сначала выманивает из ближайшей палатки нескольких мужчин в белой одежде и таких же головных уборах. Один из них, брюнет с правильными чертами смуглого лица, сообщает на чистом английском, языке, что профессор «Михальовски» вместе с участниками экспедиции находится на коме, а мадам Кристина занята хозяйственными делами. Не успевает он кончить эту фразу, как из серого каменного домика выбегает Кристина Михаловская. Бросаемся друг другу в объятия.

Мы бестолково болтаем, забыв, что к этому интересному лишь для нас двоих разговору прислушиваются удивленные египтяне и мои спутники, которых я под наплывом чувств забыла представить супруге профессора. Быстро исправляю ошибку. Кристина Михаловская приглашает всех нас в прохладную, с одним только высоко помещенным окном комнатушку, где нам сейчас подадут завтрак. Слуга Насер — тот самый, который первым приветствовал меня в лагере, — вносит ароматный кофе, апельсиновый сок и целую гору свежих гренок.

Не успели мы сесть к столу, как по очереди начали появляться участники экспедиции. Сначала знакомимся с Лехом Домбровским. В каждой хорошо организованной археологической экспедиции обычно принимает участие архитектор, в обязанности которого входит составление документации и измерение архитектурных объектов.

Затем подходит симпатичный, крепко сложенный молодой человек с приятной улыбкой. Это — Генрик Романовский, фотограф экспедиции. Он полон энергии и веселья и к тому же отличается прекрасным аппетитом, лучшим примером которого служит его поведение во время завтрака. Он только что вернулся с раскопок, где сделал более десятка снимков ступенчатой стены, найденной сегодня.

Когда бесшумно передвигающийся Насер вносит на блюде груду горячих гренок, яйца с ветчиной и огромные салатницы с зеленым салатом, беседа за столом, естественно, переходит на гастрономические темы. Всем участникам нашей археологической экспедиции и мне очень нравится египетская кухня: обилие фруктовых соков и овощей, к каждому блюду громадные порции салата и помидоров, а прежде всего нежное, лишенное жира баранье или говяжье мясо (мусульмане не едят свинины), поджаренное особым образом.

Во время еды все участники экспедиции вступают друг с другом в настоящее соревнование. Из-за их разыгравшегося аппетита Кристина Михаловская, которая ведет хозяйство в лагере, всегда занята по горло и все чаще должна ездить с Насером в Бенху за продовольствием. Зато наши археологи, до предела изнуренные продолжающейся целый день работой и жестоким зноем, обеспечены вкусной и питательной пищей… В этом немалая заслуга повара Сенуси, знающего тайны хорошей кухни, и Насера, который без особого шума ловко и умело добывает все необходимое.

В то время как мы уплетаем завтрак и наперебой-болтаем, появляются магистр Ева Калиновская и магистр Барбара Рушчиц. Обе одеты по-мужски. На лицах у них загар цвета темной бронзы, а руки все в трещинах. Они пришли с раскопа, где остались еще профессор и магистр Анджеевский.

Спрашиваю их, в каком состоянии работы, но они вовсе не расположены к объяснениям.

— Придет профессор и все вам расскажет; без него не скажем ни слова.

— Смотри, Ева, ты уселась на место профессора.

— Ой, извини, сейчас встану.

— Как там идут дела? Доволен ли он результатами утреннего дежурства?

— Не очень, не очень… но как-то уладилось.

— Пан Генрик, когда вы будете делать снимки?

— Сразу после завтрака иду на ком.

— Но обязательно! Профессор спрашивал уже, сфотографирована ли западная стена.

— Насер, найдется у вас чашка чаю для профессора Михаловского? Он сейчас придет.

Чувствую, что профессор здесь нечто вроде доброго-божества, которое пользуется любовью своего народа, но одновременно возбуждает уважение, близкое к страху.

Во всяком случае все с энтузиазмом приветствуют его появление за столом. Никогда еще я не видела профессора в рабочей одежде. На нем высокие зашнурованные до колен ботинки, брезентовые брюки, такая же рубашка и забавная шапочка, стянутая резинкой. Шапочка плотно прилегает к вискам и прекрасно предохраняет голову от пыли.

Он сильно загорел, поэтому белые усы и густые-седые волосы еще больше подчеркивают свежесть его энергичного лица. Профессор Михаловский ничем не-напоминает засушенного ученого. Он подвижен, как ртуть, непосредствен, искренен, всегда полон дьявольской энергии.

Забавный контраст с профессором составляет магистр. Тадеуш Анджеевский, его правая рука. Небольшого роста, худощавый, очень сдержанный и педантичный, не обращающий на себя внимания, он таит искорки тонкого юмора. Говорят, что он обладает громадными знаниями. Они с профессором прекрасно сработались и отлично понимают друг друга.

Никак не могу дождаться конца завтрака. Заметив мое нетерпение, профессор быстро вытирает салфеткой губы, и мы встаем из-за стола. Начинается обход лагеря.

Лагерь занимает не больше ста квадратных метров. Шесть белых палаток расположены вокруг каменного-домика с плоской крышей, в котором размещены столовая, кладовая, мастерская Домбровского и Генрика Романовского, а также комната профессора и его супруги.

В ближайшей палатке слева царствует Сенуси со своей спиртовой кухонькой и подсобной кладовой. Напротив стоит палатка начальника группы египетских рабочих, так называемого раиса; несколько дальше — три жилые палатки. Одну из них занимают мужчины, другую женщины, третья предназначена для гостей. В ней буду жить я. Последняя, шестая, небольшая палатка — туалет. Вокруг лагеря шумят нивы созревшей: пшеницы, а напротив белеет стена школьного сада.

Начинаем с посещения мастерской Домбровского.

В комнатушке с выходящими на север окнами прохладно и приятно. На каменном полу, на стульях, столах и громадной чертежной доске множество планов и рисунков.

— Вот мозг нашей экспедиции, — говорит профессор. — Здесь каждый вечер наносятся на планы участка раскопок все линии стен и наиболее важные элементы, найденные в течение дня. Первый план дает общий вид кома в масштабе 1: 200. План разделен на квадраты со стороной в пять метров. В настоящий момент археологически разрабатывается юго-западная часть кома. На втором плане — подробные очертания именно этого участка. Справа тянутся длинные стены, поворачивающие под острым углом с севера на запад. Предполагают, что они были частью римских бань. Ведь древний город Атрибис был, вероятно, в римский период (а возможно, даже и раньше — в греческий) большим курортом, чем-то вроде современного Хелуана. Мы уже обнаружили весьма интересную стену из жженого кирпича на растворе из цемента, не пропускающем воды. Стена имеет легкий наклон — десять сантиметров на десять метров. Кроме того, открыто нечто вроде ступенчатой пирамиды.

Признаюсь, мне трудно сконцентрировать внимание на этих, столь важных для меня объяснениях профессора. Ведь я просто сгораю от нетерпения, так хочется поскорее осмотреть все это в раскопе. На помощь приходит случай.

В комнатушку врывается взлохмаченный мальчик в длинной галабии. Из его гортанных криков я разбираю лишь одно слово: мохандыс. Услышав его, Домбровский собирает свои приборы и планы и быстро направляется к выходу.

— Мохандыс — это я, — объясняет он мне. — Так по-арабски называется инженер. Если на раскопе требуется мое присутствие, значит, там открыто что-то новое. Прошу извинения, бегу…

— Тогда и я с вами, — вырывается у меня.

— Ну, ну… не торопитесь, — сдерживает меня профессор. — Вы должны переодеться. Лучше всего брюки и, пожалуйста, накиньте что-нибудь белое на голову, иначе возможен солнечный удар. А на ноги — ботинки: вот уже несколько дней мы натыкаемся в коме на змей. Прошу поторопиться! Ждем вас!