С глазу на глаз со сфинксом

ПЕРЕД СФИНКСОМ И ПИРАМИДАМИ

Древние египтяне верили в загробное существование человека. Они полагали, что тело (они называли его Хат), превращенное в мумию, достигает при помощи определенных молитв такого уровня знаний и силы, что становится нетленным. Подобное тело называлось Саху.

Египтяне верили также, что каждый человек с момента его рождения обладает некой абстрактной сущностью, которая отделяется после смерти от тела. Эту сущность они называли Ка. После того как тело и его Ка отделялись друг от друга, требовалось найти соответствующее помещение для этого «духа» и доставить ему пищу, напитки и даже предметы домашнего обихода. Египтяне изготовляли статую покойного, которая после совершения особых церемоний считалась способной думать, говорить и даже двигаться. Эта статуя приобретала способность принять и Ка. В то же время Ка мог покидать статую по своему усмотрению и странствовать по земле.

Церемонии, которые совершались над мумиями или над статуей в гробнице, преследовали цель заставить душу вернуться к находящемуся на земле телу. Основным условием ее возвращения было все же сохранение мумии в гробнице. Душа покойного, не застав тела на месте вечного упокоения, была бы вынуждена навсегда остаться бесплотной.

Именно поэтому египетские властители и вельможи прилагали много усилий для того, чтобы построить себе гробницы, которые могли бы предохранить их мумии и статуи от разрушения.

Среди сооружений такого типа надежнее всего оберегали мумии и статуи покойных властелинов Египта пирамиды[7]. Входы в пирамиды были, как правило, прекрасно замаскированы, очень запутанны и труднодоступны.

В плодородную долину Нила, где расположена нынешняя столица Египта — Каир и где находилась (в нескольких десятках километров северо-западнее Каира) древняя столица фараонов — Мемфис, отовсюду вторгается пустыня. В ее песках древние египтяне сооружали города мертвых, а фараоны при жизни воздвигали себе гробницы — пирамиды.

Мы беседуем обо всем этом в то время, как наш автомобиль несется по асфальту шоссе к Гизе, где перед нами вскоре предстанут пирамиды фараонов IV династии: Хуфу (Хеопса), его сына Хафра (Хефрена) и внука Менкаура (Микерина).

То и дело высовываюсь из машины, высматривая господствующие над местностью треугольные массивы пирамид. Но пока ничего не видно. По обеим сторонам шоссе простирается плодородный оазис. На полях золотится созревшая пшеница. Сады полны цветущих кустов и деревьев. Над крышами плоских домиков высоко поднимаются пальмы. Их стволы розовеют в лучах заходящего солнца.

Шоссе называется улицей Пирамид. На ней расположены и убогие домишки, и очень красивые современные маленькие виллы с беседками, увитыми цветами. Улица Пирамид, как объяснил Али Баба, теперь быстро застраивается. Здесь охотнее всего покупают участки и строят свои ателье художники Каира. На этой же улице стоит и его домик, куда он приглашает всех нас после осмотра Сфинкса и пирамид.

Вдруг автомобиль резко сворачивает и въезжает на песчаную равнину, расположенную выше уровня шоссе. Пейзаж меняется резко, без всякого перехода, как на экране кино.

Метрах в пятидесяти перед нашей машиной поднимается наклонная треугольная, как бы пористая стена Великой пирамиды, а вокруг нее, насколько хватает глаз, желтоватый песок пустыни и серое каменное плоскогорье — пустота города мертвых. Здесь мы останавливаемся.

Мгновенно нас окружает толпа людей в белых бурнусах и наброшенных на головы белых платках, охваченных темными повязками. Из-за двух дальних пирамид появляются всадники на украшенных разноцветными чепраками верблюдах и на прекрасных белых тонконогих конях с пышными хвостами. Они подъезжают, соскакивают с коней и окружают нас, крикливо приглашая прокатиться на спине корабля пустыни или предлагая сфотографироваться вместе с ними, разумеется, за хороший бакшиш — так называют здесь любые чаевые. Я разочарована до глубины души. Совсем не так представляла я встречу с пирамидами. Толчея, крик, кавардак.

В этот момент ко мне подходит высокий старик в коричневой галабии, мягко берет меня под руку и ведет к подножию пирамиды. Медаль на одежде старика свидетельствует о том, что это дипломированный гид. Деликатное прикосновение его руки с тонкими пальцами, мягкий взгляд глубоко посаженных глаз и худощавое, одухотворенное лицо возбуждают симпатию и доверие. Держась за его руку, поднимаюсь, словно по ступенькам, по склону пирамиды. Ее блоки кажутся хрупкими.

Мы взбираемся на ровную площадку, а оттуда через тесное отверстие проникаем в глубь круто идущего вверх коридора. Гид объясняет, что коридор ведет к погребальной камере фараона Хуфу.

Высота Великой пирамиды сто сорок шесть метров. Погребальная камера находится примерно посередине; следовательно, нам предстоит подняться метров на семьдесят. Под низким потолком коридора нестерпимая духота; крутые ступеньки неудобны, а необходимость идти, наклонив голову, очень утомляет. Вдруг коридор становится выше, можно выпрямиться. Перед нами вход в погребальную камеру. Всей грудью вдыхаю чистый воздух. Здесь приятная прохлада и даже небольшой сквозняк. Комната (примерно в двадцать пять квадратных метров), а также саркофаг, стоящий в глубине, построены из обтесанных гранитных плит.

Хочется осмотреть в тишине и спокойствии место вечного отдохновения одного из самых могущественных властелинов древнего Египта, но здесь по крайней мере два десятка туристов и почти столько же гидов. Все они громко разговаривают, смеются и даже покрикивают. В комнате гулко, как в театральном зале; поэтому каждый турист считает своим долгом испытать силу голоса. С нетерпением жду, когда они уберутся.

Тем временем мой гид зажигает свечу и несет ее в тот угол комнаты, где в стене виднеется продолговатое отверстие. Пламя сильно колеблется, как от дуновения ветра. Заглядываю в щель и вижу каменный канал, который идет наклонно к южной стене пирамиды; следовательно, это простая вентиляционная труба.

К счастью, комната постепенно пустеет. Подхожу к саркофагу. На его стенках выбиты иероглифические знаки и царские картуши[8]. Многократно повторяющееся имя Хуфу позволило доказать, что эта пирамида была построена для Хеопса.

Когда в начале XIX века ученые добрались до погребальной камеры, мумии в саркофаге не оказалось. Не было ее и в подземной гробнице, расположенной под пирамидой.

На строительстве Великой пирамиды, которую Хеопс приказал соорудить еще при жизни, триста тысяч человек трудились в течение двадцати лет. Когда раб надрывался при переноске каменных блоков, умершего клали у подножия пирамиды, и он лежал до тех пор, пока коршуны не раздирали тело, а шакалы не растаскивали кости по всей пустыне. Люди гибли тысячами…

Во время всеобщего восстания бедноты в конце правления IV династии народ извлек из гробницы и уничтожил мумию грозного Хеопса[9]. С тех пор его Ка, лишенный земного пристанища, вынужден блуждать по свету. Кто знает, не тут ли он, на пустыре города мертвых?

Идем обратно. Спуск намного легче, чем подъем. По пути заходим в расположенную ниже погребальную камеру жены Хеопса. От предыдущей камеры она отличается лишь меньшими размерами.

Когда мы наконец вырвались из душного коридора и вышли наружу, температура воздуха уже значительно понизилась. Возвышающиеся вдалеке две другие пирамиды бросали на землю длинные тени.

Иду по тропинке, круто спускающейся среди известняковых скал. Подо мной простирается широкая равнина, серая и каменистая, как двор средневекового рыцарского замка. Кое-где виднеются холмики, похожие на ящики; это гробницы — мастабы[10]. По мере моего приближения число их все растет.

Вспоминаю поэтическое описание этого места, недавно прочитанное мной:

Спускаюсь еще ниже, и передо мной появляется как бы вырезанная в известняке скалистая долина. Ее восточный вход загораживает тело Сфинкса. Лица его пока не видно, так как оно обращено к востоку Передо мной только громадная спина и тыльная часть человеческой головы в клафте[11], падающем веером е обеих сторон.

Временами глыба Сфинкса в свете заходящего солнца выглядит коричнево-золотистой, как львиная шерсть. Еще два десятка шагов, и я уже рядом с ним. Теперь отчетливо видно его лицо, наполовину отбитый нос, выпяченные сладострастные губы и задумчивые продолговатые глаза, вот уже пять тысячелетий взирающие на восток.

Сфинкс до сих пор представляет загадку для науки. Имеется множество противоречащих друг другу теорий. Во всяком случае Сфинкс, несомненно, входил в число погребальных сооружений фараона Хефрена. В древнем Египте комплекс погребальных сооружений состоял обычно из двух храмов и гробницы, а также статуи покойного. Сфинкс расположен рядом с нижним храмом Хефрена. Существуют два предположения. Хефрен мог приказать изваять Сфинкса по своему образу и подобию из возвышавшейся в этом месте монолитной скалы. А возможно, что Сфинкс находился там уже во время его царствования и что поэтому Хефрен приказал воздвигнуть вблизи него свои погребальные сооружения. Археологам не известны письменные источники, которые бы подтверждали одну из этих теорий.

Исследование стилей древнеегипетского искусства приводит к тем же выводам. Главные элементы Сфинкса — его тело в виде туловища лежащего льва и человеческая голова с клафтом — восходят к периоду Древнего царства. Однако другие элементы этой скульптуры — громадные львиные лапы (коготь имеет высоту человека) и находящаяся между ними стела[12] — относятся к значительно более позднему времени и, очевидно, являются реконструкцией. Следовательно, можно полагать, что лицу Сфинкса был придан облик Хефрена.

Сфинкс олицетворяет властелина главным образом потому, что имеет облик льва. Уже на додинастических табличках, восходящих к периоду до объединения Нижнего и Верхнего Египта, фигурирует лев, пожирающий побежденного врага. Некоторые исследователи считают туловище льва символом силы и власти, а человеческую голову — символом разума.

Глядя теперь на Сфинкса, пытаюсь восстановить в памяти статую Хефрена, которую я видела сегодня утром в Египетском музее. Нет ли в самом деле какого-то сходства между лицами фараона и Сфинкса? Если последний был создан во времени Хефрена, то он датируется эпохой IV династии, т. е. временем около двух тысяч шестисот лет до нашей эры; значит, ему более четырех тысяч пятисот лет. Но согласно так называемой эзотерической теории (правда, имеющей мало общего с подлинной наукой), и Сфинкс, и Великая пирамида были воздвигнуты посланцами гибнущей Атлантиды, которые, возможно, скрыли в ней тайну своих знаний. Быть может, позже пирамида стала гробницей Хеопса, а в облике Сфинкса начали искать черты лица Хефрена.

На сколько же тысячелетий Сфинкс и Великая пирамида окажутся старше, чем принято считать?

А может быть, одни только владыки Египта вели свой род от меднолицых мудрецов, прибывших из Атлантиды— страны, которая погрузилась в воды океана между Африкой и Америкой!

Эти квазинаучные фантазии, которые наверняка высмеют наши археологи в Телль Атрибе, выглядят удивительно правдоподобно здесь, у подножия Сфинкса. Во всем этом имеется какой-то логический смысл, потому что ведь и инки, и ацтеки почитали Солнце как единственного всемогущего бога. Древние египтяне, оказывая Сфинксу божественные почести, чтили в нем бога Солнца — Ра, а облик его олицетворял солнечный диск в тот момент, когда он склоняется к западу.

Культ Солнца прибыл в Египет вместе с царицей Тией, матерью фараона Аменхотепа, который принял имя Эхнатон («Приятный Атону»).

Это он был автором знаменитого, чудесного гимна Солнцу…

Эхнатон не смог привить в Египте культ Солнца, он потерпел поражение в борьбе с жрецами. Почему? Никто этого до сих пор не знает.

Да и какой, даже самый выдающийся археолог мира может безоговорочно утверждать, что в истории древнего Египта вообще и в истории культуры в частности нет уже белых пятен, что нам известно все? Ведь только в 1954 году, именно здесь, вблизи Сфинкса и города мертвых, во время реконструкции шоссе случайно были открыты под песками пустыни две солнечные барки, на которых души фараонов должны были совершать путешествие через двенадцать врат жизни и двенадцать врат смерти, дабы достигнуть небес по солнечному пути.

Теперь, стоя перед Сфинксом, я вижу, как за его головой спускается за горизонт солнечный диск. Перед моими глазами и видимый бог и его каменное изображение.

Там, где я сейчас нахожусь, останавливались у врат царства мертвых траурные шествия, возносившие молитвы над мумиями фараонов IV династии. Теперь по пустому кладбищу в свете угасающего дня мелькают фиолетовые полосы света, как бездомные Ка, блуждающие в поисках извлеченных из гробниц мумий фараонов. И, несмотря на глубокую тишину и спокойствие, мне все время кажется, что в воздухе слышатся стоны рабов, умирающих под пирамидами, крики мятежной толпы, мелодии отзвучавших тысячелетия назад песен.

Пронзительный звук автомобильного гудка возвращает меня к действительности. В сотне метров от себя я вдруг замечаю коренастую фигуру Али Бабы. Размахивая плащом, он делает отчаянные знаки. Надо возвращаться. Я совсем забыла, что мы отправляемся теперь с визитом на его виллу, где нас давно ждет вся его семья.

Едем улицей Пирамид. Машина останавливается возле белой стены сада. У открытой калитки нас ждет полная дама; ее темные волосы уже тронуты сединой. Она мила и симпатична. В юности она, несомненно, отличалась красотой. Это жена Али Бабы.

В саду нас встречает группа египтян, среди них много знакомых журналистов и художников. Супруга профессора представляет мне красивого одиннадцатилетнего мальчика, своего младшего сына Тамима.

Пока гости рассаживаются в тени беседки, покрытой лиловыми цветами какого-то декоративного растения, Тамим ведет меня в детскую посмотреть его рисунки и коллекцию марок.

Большими бархатными глазами, очень похожими на глаза его матери, Тамим с интересом следит за тем, как я просматриваю его картонные листы.

В школе, где учится Тамим, недавно проходил конкурс детских рисунков, связанных с войной и последними политическими событиями. Несколько его рисунков получили хорошие отзывы. У мальчика явно сатирическая жилка, притом с политическим уклоном. Кроме Идена, который свалился в Суэцкий канал, Даллеса и упавшего с верблюда Пино, любимой темой рисунков Тамима являются танки и самолеты. Но только над ними всегда летают голуби мира.

В детской появляется и старший брат Тамима, столь же милый и красивый, — четырнадцатилетний Салех. Он неплохо говорит по-английски, поэтому мы переходим с языка жестов к нормальной речи.

Салех увлекается географией, филателией и театром. Он показывает мне прекрасную коллекцию марок стран Африки и Ближнего Востока. Думаю, что она возбудила бы зависть многих наших выдающихся филателистов. Но я увидела в комнате мальчиков и нечто иное — фотографии любительского театра. Под тюрбанами, бородами и усами узнаю моих новых юных друзей. Они рассказывают наперебой, что часто устраивают дома представления. Зрительным залом служит сад у беседки — там сейчас собрались все гости. Терраса заменяет сцену.

Пьесы, поставленные Тамимом и Салехом, — их собственное творчество. Но, как объясняет старший брат, в их основе лежат народные предания.

Эти непосредственные, интеллигентные, хорошо воспитанные мальчики характеризуют атмосферу этого дома. Глядя на их небольшую, но удобную комнату, на полки с книгами, изящные рисунки на стенах, никак не могу отделаться от впечатления, что вряд ли увижу много таких домов в Египте. Семья Шерифов, несомненно, принадлежит к местной интеллектуальной элите.

В комнату врывается Али Баба. Хотя ему импонирует моя дружба с его сыновьями, он просит меня вернуться к обществу и принять участие в ужине.

Солнце уже зашло, поэтому даже самые благочестивые мусульмане могут отведать кофе и апельсинового сока. Жена профессора, прекрасная хозяйка, угощает нас несколькими сортами печений — замечательными произведениями домашней кухни.

Возвратившись к обществу, я узнаю, что нам предстоит визит в ателье двух молодых художников — ваятеля Самуэля Генри и живописца Махмуда Амара, живущих в соседней вилле.

Уже наступила ночь, и я чуть ли не ощупью иду через сад вслед за опередившими меня товарищами.

Вилла художников построена в ультрасовременном стиле, но скромно и просто. На втором этаже в двух обширных комнатах с верхним светом находятся мастерские.

Молодые люди сняли эту виллу пополам. Амар, здоровенный парень, смахивающий скорее на спортсмена, чем на художника, показывает два своих полотна. Одно из них, под названием «Порт-Саид», производит сильное впечатление. На нем изображена маленькая девочка, которая с ужасом смотрит на приморский пляж, изрытый бомбами и перерезанный проволочными заграждениями. На втором полотне нарисован клоун на цирковой арене. Громадный амфитеатр зрительного зала пуст, но клоун с упрямым отчаянием показывает свои номера. Картина интересна по идее и цвету, но не доработана по форме.

Амар пытается уловить из различных замечаний наше мнение. Вижу, что для него оно имеет большое значение. В Каире, как мне объясняет один из журналистов, Амара считают многообещающим художником.

Мне все же больше по душе творчество его друга и соседа — Самуэля Генри. В строгих формах его скульптур ощущается возврат к лучшим традициям древнеегипетских ваятелей. Особенно поражает это в статуэтке деревенской девушки с глиняной амфорой на голове. Изгиб напряженной шеи напоминает мне головку прекрасной царицы Нефертити.

В переполненном посетителями ателье душно и жарко, и я выхожу на террасу подышать холодным воздухом. Останавливаюсь как зачарованная: переломной над плоскими крышами современных конструктивистских вилл, над окутанными зеленью белыми террасами, на небе, озаренном серебряным светом месяца, как духи прошлого, вырисовываются треугольные массивы пирамид и веерообразный клафт на голове Сфинкса. Лицо его — теперь лишь темно-синее пятно на более светлом фоне неба — смотрит на нас… Сколь ничтожными кажутся мне усилия современного искусства перед этими памятниками, простоявшими тысячелетия.